Под конец один — поджарый, но немолодой уже мужчина с затравленным взглядом черных глаз — попытался меня гастумом достать, видимо, надеясь на длину своего оружия и на то, что маленький (пальмов трех в диаметре) баклер защитит его. Ну-ну. Я раскрутил свой «цеп», и, когда противник попытался сделать выпад, разжал правую руку. Пугия коротко свистнула, натянув верёвку, и я дёрнул её обратно. Противник выронил всё свое оружие, закрыл руками выколотый глаз и побежал, громко крича, в противоположную от меня сторону, где и угодил прямехонько в руки к оставшимся двоим портовым. М-да. Не совсем то, что задумывалось — все ж с настоящим цепом эту поделку не сравнить. Да и не так уж хорошо я им владею.

На этом всё как-то затихло. Все разбрелись по углам, постреливая друг в друга злыми взглядами и не обращая внимания на беснующуюся за сетью толпу. Минут через пять распорядителям это надоело — заскрипели двери центрального сектора. Угу. Я так и думал. Два льва и четыре леопарда. Разумеется, давно не кормленые и хорошенько раззадоренные. Звери быстро прекратили затянувшуюся передышку и закрутили на арене кровавую свалку. Рычание, рёв, крики ярости, вопли боли и ужаса — и всё это под аккомпанемент неистовствующей толпы. В этом бушующем кровавом водовороте остались только два островка спокойствия — германец и я. Один из львов — что поменьше — попытался было на него наброситься, но получил кулаком в лоб и упал. Германец, однако, не стал его добивать и лев, с заметным трудом поднявшись, мотая головой и пошатываясь, ушел прочь. Больше к германцу никто и не приближался. Ко мне же попробовали сунуться по очереди все четыре леопарда — но каждому хватало одного взгляда, чтобы они решали пойти поискать добычу в другом месте. Звери не умеют врать и потому не ждут обмана от других. Если во взгляде противника хищник видит явное превосходство, он обычно отступает, не проверяя, стоит за этим взглядом что-то, или нет. То, что в данном случае я и вправду был сильнее, роли не играло.

Ну и вполне естественно вышло, что наши островки — друг к другу прибились.

Если раньше внимание толпы как-то рассеивалось, то вот теперь оно почти всё на нас устремлено оказалось. Я уже думал, что научился на людские взгляды не отвлекаться, но тут мне опять неуютно стало. А германец вблизи еще внушительней, чем издалека, смотрится. Гладиус в его руке кинжалом выглядит, выше меня он настолько, что мне уже шагов за пять на него снизу вверх смотреть приходится, а в куртку его двоих меня засунуть можно и еще место останется.

— Я тебя сразу заприметил, — почти чисто сказал он мне, едва-едва на свой германский манер согласные утяжеляя. Руки развел и слегка вперед наклонился — пару рогов ему на голову — вылитый минотаврус получится.

— Это хорошо, — кивнул я, предусмотрительно держась подальше, — хорошо, что ты по — нашему понимаешь, потому что я германский не знаю.

Легкое замешательство мелькнуло в светло-серых, почти белых, глазах. Но в ответ ничего не сказал. Промолчал.

— Ты как, твёрдо настроен помереть на потеху местной черни?

— А с чего ты взял, что я вообще помирать настроен? Уж не ты ли своим ножичком на ниточке меня убить собрался? — но интерес в голосе появился.

— Не я, так кто-нибудь другой. Неважно. У меня предложение есть.

Промолчал он опять. Но в глазах его на этот раз я ясно прочитал: «Говори!». Продолжая крутить цеп, медленно обошёл его кругом, словно примериваясь к атаке. Остановился.

— Видишь, у меня за спиной балкон императорский? А с него штандарт свисает.

Германец подобрался, быстро стрельнул взглядом мне за спину. Снова на меня смотрит.

Заинтересованно.

— Сам я не допрыгну. Твою задницу туда и баллистой не зашвырнуть. Зато ты вполне мог бы меня до него подбросить. Тогда я б по штандарту на балкон залез и попробовал убедить наместника, что он глубоко не прав, отправляя на смерть таких достойных людей.

Германец стрельнул взглядом в сторону балкона еще раз, потом раскатисто хохотнул — как туча грозовая громыхнула.

— Это если он закреплен хорошо. А если слабо — тогда что?

— Хуже не будет.

— Это точно, — согласился он, — согласен. Как действовать будем? Если кто-то догадается…

— Не догадается. Давай, вроде как сражаемся — балкон у меня за спиной, вот и тесни меня под него. А как под ним окажешься, я на тебя побегу — подкинешь.

Он посмотрел на меня, прищурившись, подумал пару секунд, потом кивнул и шагнул вперед, мечом замахиваясь.

Я увернулся. Трибуны затихли, тысячами глаз на нас глядя. Наша схватка на арене не единственная, но на те, такое ощущение, никто уже и не смотрит. Я чувствую себя так, словно меня то струями ледяной воды, то кипятка окачивает попеременно. Очень это меня отвлекает, и, будь наша схватка настоящей — туго бы мне пришлось, потому что движется германец для своей комплекции на удивление быстро. И клинок моего цепа раз за разом отбивать умудряется, хотя я на поражение и не целюсь. А если б целился? Сдается мне, неподходящее у меня оружие для этой схватки. По всему по этому отступать у меня выходит более чем естественно. Вот и балкон надо мной — вижу краем глаза не на шутку заинтересованное лицо наместника над перилами — ну-ну, готов поклясться, финал тебя удивит. А штандарт, кстати, толстыми бронзовыми кольцами насквозь закреплен.

Ну, всё.

Намеренно подставляю под меч германца не саму пугию, а удерживающую её веревку в дигите от рукоятки. Пугия летит в песок, я с «испуганным воплем» ныряю за ней, чуя, как по позвоночнику пробегает холодок от пролетевшего впритирку меча.

Хватаю пугию, ухожу перекатом в сторону, встаю. Германец ровно под штандартом, скалится лошадиными зубами мне в лицо. Родус, вместе с незнакомым мне легатом вывесились через перила, глаз с нас не сводят. Как и весь остальной амфитеатр.

Встряхиваюсь, словно пёс, из воды вылезший — пытаюсь стряхнуть прилипшие ко мне взгляды. Пора!

С громким криком бросаюсь германцу навстречу, в двух шагах от него пугию в зубы вкладывая и руки освобождая. Дальше — один лишь вопрос доверия. Сейчас ему меня прибить — проще некуда — меч навстречу выставь, я сам на него напорюсь. Но мне терять нечего и ему, надеюсь, тоже. Если он не поверил в сказку о том, что победитель свободу получает. Ну, сейчас узнаю.

Не поверил. Меч бросил, руки замком сцепил и перед собой выставил. Прыгаю, левой ногой от песка отталкиваясь, а правой — ему в сцепленные ладони целя. Vae! Мать тьма, да он атлант, не иначе! Земля ушла вниз так стремительно, что у меня аж дух захватило. Я чуть момент не упустил, когда в штандарт вцепляться надо — чуть раньше пора было это сделать, меня уже вниз потащило, когда я опомнился и вцепился в холст обеими руками. Потому сильновато меня дернуло — затрещала наверху ткань, штандарт подался и покосился слегка, продолжая рваться и потихоньку двигаться вниз. Но в три рывка я добрался до перил, зацепился левой рукой за балясину и перекинул себя в ложу.

Бледное лицо легата, выпученные глаза, рука тянет из ножен меч — поздно! Я хватаю его за фибулу, плащ на груди скрепляющую, тяну на себя, рывком переваливаю тело через перила и отправляю его вниз — навстречу песку арены. Родус уже успел через первый ряд скамей перебраться, но там их еще три и все пустые. Спешат от лестницы преторианцы, и опять — поздно! Ловлю наместника за шкирку, он пытается вырваться, хитон скинув, но, почуяв на горле лезвие пугии, замирает и обмякает.

— Стоять! — рычу я, хотя преторианцы и без того уже замедляют шаг и останавливаются.

Буравят меня ненавидящими взглядами.

— Лучникам — сложить оружие, — говорю я.

Тишина. Вот ведь непонятливый. Легонько провожу пугией вверх-вниз. Побриться не желаете?

— Мне терять нечего, — говорю тихонько.

— Да-да, — сдавленно бормочет Родус, — пусть лучники сложат оружие.

Ну, теперь-то я точно — враг Империи номер один. Чем не повод для гордости?

XI. Sic itur ad astra[24]

Эйнар оказался не германцем, а норманном — даном. Хотя, как по мне, так разницы никакой, но Эйнар с этим не согласился категорически. Ну, мне что — мне не жалко: дан так дан. Эйнар Раудфельдарсон — так он представился, и не просите меня повторить его номен. Родом он был из поселения, расположенного на северной границе Верхней Мезы, себя назвал «одним из воинов конунга Оттара Миротворца» и «бывшим крестьянином, которому захотелось повидать мир». А как только я пытался выяснить, каким образом бывшего крестьянина и простого воина занесло в столицу другого государства, и почему он оказался на арене — Эйнар сразу начинал очень плохо понимать имперский. Темнил, конечно — непрост был мой новый знакомый — с закрытыми глазами видно. Незачем крестьянину разговаривать на имперском, да и замашки у него были совсем не крестьянские — как минимум, хольдар, а то и ярл. Но заострять на этом внимание я не стал — не больно-то мне оно и надо. Главное — что Эйнару можно жизнь доверить — я уже знал, а остальное побоку.