Все они варились в Клоповнике с самого возведения Ульев. Общество негодяев, многократно описанное в литературе, но впервые воплощенное в реальности. Порт-Роял казался в сравнении с этой клоакой ясельной группой детского сада. Клоповник присосался к Гетто и пил из него кровь, сколько мог. Черная опухоль, зловещий паразит, рассадник заразы. И это, следует отметить, еще самые безобидные эпитеты.

Все эти люди составляли один-единственный класс — преступников, мерзавцев и злодеев. Он, в свою очередь, делился на подгруппы. Разделение по материальному признаку было бы слишком банально, и, помимо этого, такое понятие в Клоповнике не имело четких рамок. Материальные блага переходили здесь из рук в руки со сверхсветовой скоростью, нарушая все законы физики, а посему определить настоящих богачей Клоповника было далеко не просто.

Как бы там ни было, все они любили развлечения.

Наиболее утонченным зрелищем из этого длинного перечня забав, разумеется, были гладиаторские бои. Это явление, специфическое даже в эпоху Древнего Рима, не говоря уж о “кремниевом веке”, возникло в Клоповнике отнюдь не случайно. Именно здесь, а не где-либо еще во всем Мегаполисе, за исключением, разумеется, верхних ярусов Ульев, обитатели которых имели возможности для воплощения ЛЮБЫХ своих фантазий, оно обрело нынешний статус — популярного и более-менее доступного аттракциона, посетителю которого грозило всего две опасности: потерять деньги вследствие неудачного пари и быть обрызганным кровью… Впрочем, второе встречалось многими с энтузиазмом.

Именно здесь, в Клоповнике, в избытке имелась та питательная среда, которая требовалась, чтобы домохозяйки спешили поглядеть, как мужчины станут резать друг друга на части. Присутствовали все необходимые ингредиенты: территориальный —замкнутость Клоповника на самом себе, наподобие локальной сети; политический — отсутствие неусыпного надзора со стороны властей; человеческий — присутствие предприимчивых и беспринципных субъектов, а также, безусловно, финансовый — наличие на руках у населения некоторого количества бумажных старомодных денег, подлежащих отъему и дальнейшему распределению… Точь-в-точь по Марксу.

Человеческие грехи и пороки всплывали на поверхности этого бурлящего варева, будто глушенная динамитом рыба. Потому-то гладиаторские бои появились здесь закономерно и вполне своевременно.

Аборигены торопились на представления, позабыв о делах и даже редкой возможности посмотреть головизор. В них просыпалась жестокость и природная жадность. Деньги, смешанные с отстраненным от зрителя насилием, рождали чудовищ. Катализатором, безусловно, выступала кровь, что лилась из перерезанных глоток и отсеченных конечностей. Местные жители стремились на ее запах, как акулы в морской бездне.

Все эти соображения пронеслись в голове Курта за какие-то мгновения. В это же время тонкое обоняние Волка улавливало малейшие нюансы тех “ароматов”, что исходили от толпы безволосых. Нос вычленял информацию и преобразовывал ее в электрические импульсы, которые, в свою очередь, струились по нервным волокнам со скоростью света. Уже в сознании эта информация анализировалась и сопоставлялась.

Волк и сам не мог бы внятно описать этот процесс. В частности, нередко концентрация запахов была так сильна, что приобретала почти визуальное выражение. Вот как сейчас: от толпы, казалось, исходили мутновато-серые волны. К ним было невозможно приглядеться. Более всего они походили на смутные тени, что порой пляшут на периферии зрения. Но стоит повернуть голову, как все прекращается…

Курту же не было нужды приглядываться. Он отлично ориентировался в этих образах — вот зловонное облако застарелого пота, вот кляксы дешевого лосьона, которым, казалось, полоскали горло около дюжины человек… вот разводы от запаха гари, которым кое-кто пропитался до самых костей (нередко в Клоповнике жилье обогревали тем способом, что изобрели пещерные люди — в то время как монолитные колонны Ульев хранили на горизонте равнодушное молчание).

Все это заставляло Волка брезгливо морщиться.

Особенно сильное зловоние — отвратный запах свежего пота и крови — струилось от группок, стоявших в сторонке. В каждой было не менее дюжины безволосых. Одну Курт узнал без труда — его спарринг-партнеры, гладиаторы Тарана. “Безрукавочники” стояли на страже, отрезая рабам все пути к бегству. Вторую группу Волк увидел впервые. Это тоже были сплошь молодые, сильные парни. Но у них имелось вдобавок и оружие — боевые холодные побрякушки, — в то время как бойцы Тарана сжимали пустые кулаки. Их, как и Страйкера, держали на Подворье против воли — большинство угодило сюда в ходе “охотничьих кампаний” Тарана, троих продали за долги, еще же двоих обменяли у другого рабовладельца непосредственно в Яме.

Курт от нервного напряжения не мог смотреть на что-либо дольше пары мгновений. Взгляд его вновь обратился на безликую, зловонную толпу. Обитатели Клоповника, все как один, также уставились на фигуру в балахоне. Немая сцена. Курт понимал, что его никак не смогут видеть через плотную ткань (военные сканеры были слишком дорогими игрушками, чтобы невзначай оказаться в этой толпе). Но все равно, все его мохнатое тело съежилось под балахоном, словно стремилось уйти из-под перекрестного обстрела.

Слышалось только дыхание. Поскольку присутствующих было никак не меньше сотни, вдохи и выдохи играли роль насыщенного акустического фона, своего рода океанской волны.

Курт поднял взгляд.

В центре двора, возвышаясь над частоколом голов, стоял купол Ямы. Сейчас, отблескивая на солнце, он был похож на скелетообразную раковину гигантского моллюска… Или на решетчатый остов потерпевшей крушение летающей тарелки.

На самой вершине стояла, уперев толстые руки в бока, кряжистая фигура. Солнце повисло у нее за спиной раскаленным огненным шаром; контуры силуэта обрисовались с точностью до волосяной поросли на руках. Хэнк Таран умел произвести впечатление. Сложением он походил на бочонок, к которому кто-то прикрутил руки и ноги.

А еще Хэнк умел правильно выбрать момент.

Когда Волку уже начало казаться, что немая сцена слишком затянулась, безволосый величественно простер руку в его направлении — так, вероятно, правители древности указывали толпе своих грядущих преемников… Волк усилием воли подавил желание оглянуться.

— Вот тот, о ком я вам говорил, — прогремел Таран. — Темная лошадка, о которой многие из присутствующих сплетничают уже очень давно… Гладиатор, истинные возможности которого известны только мне. — Таран опустил руку и обвел толпу многозначительным взглядом. — Я, Хэнк Таран, заявляю: этот боец может уложить на пол Ямы любого из вас… А в особенности, — рука Тарана вновь поднялась, но на сей раз обратилась в сторону группки вооруженных людей, среди которых Курт не узнал ни одной физиономии, — в особенности любого гладиатора из школы Джона Стивенсона по прозвищу Клинок. Я, Хэнк Таран, делаю ставку — один против четырех. Мой парень — против четырех бойцов Джона Стивенсона. Идет?

Повисло молчание. Многие повернули головы в ту сторону, куда указывал палец Тарана, как раз в тот момент, когда там грянул взрыв хохота. Парни, вооруженные разномастным холодным оружием, смеялись над тем, что сказал Хэнк Таран. Но смех этот был очень уж натянутым и напряженным. Так люди смеются не потому, что им весело, а скорее желая продемонстрировать свое отношение к говорящему.

Поэтому Таран ничего не сказал на это. Он знал цену собственным словам. И это поняли все остальные — раздавшиеся в толпе редкие смешки тут же потонули в наступившем молчании.

Курт вновь поглядел на незнакомцев.

Только сейчас он заметил несколько немаловажных деталей. У серой стены здания лежали двое, которым сейчас было явно не до веселья. Один баюкал правую руку, вывернутую в плече под неестественным углом. Другой лежал без движения — бок его был перевязан.

Как можно было предположить, предыдущие “пари” прошли для школы Клинка отнюдь не безболезненно.

И, во-вторых, этих гладиаторов никто НЕ ОХРАНЯЛ. У них было оружие, но в то же время не было оков или электрошоковых ошейников. Более того, эти парни вовсе не походили на людей, недовольных своим положением, в отличие от гладиаторов Хэнка Тарана, глаза которых так и бегали в поисках выхода.