Вокруг нашей пряталки собралась целая толпа смеющихся, болтающих и поющих гостей. Простояв так, как мне показалось, целую вечность, они, наконец, разбрелись, давая нам возможность осторожно открыть дверцу и уйти. Не видя вокруг ни души, мы быстро прошмыгнули в коридор, ведущий к нашей комнате. Тяжело дыша, с готовыми взорваться от напряжения мочевыми пузырями, мы достигли нашего тихого, забитого всевозможным хламом, убежища.

Близнецы спали в отдельных кроватях так же крепко, как когда мы их оставили. Они казались еще более одинаковыми, чем всегда: бледные, истощенные куколки… как дети в далеком прошлом, которых мы видели на картинках в учебниках истории. Они были совсем не похожи на современных детей, которыми когда-то были. И еще станут, поклялась я!

Войдя в комнату, мы немедленно начали оспаривать друг у друга право на посещение туалета первым, но быстро пришли к «консенсусу». Крис просто оттолкнул меня на кровать и закрыл за собой на крючок дверь ванной. Я сгорала от нетерпения, он опустошал свой мочевой пузырь целую вечность. Как в нем могло столько поместиться?

Удовлетворив естественные потребности, но по инерции продолжая пререкаться, мы постепенно перешли к обсуждению того, что нам удалось увидеть и услышать.

— Как ты думаешь, мама собирается выйти замуж за этого Барталомью Уинслоу? — спросила я, чувствуя, что мои постоянные страхи оказались не такими уж беспочвенными.

— Откуда я знаю? — небрежно ответил Крис. — Хотя, конечно, по-моему, все думают именно так, а эти люди, наверное, лучше знают маму с этой стороны, чем мы.

Какая ерунда. Разве мы, ее дети, не должны знать нашу маму лучше, чем кто угодно другой?

— Зачем ты так говоришь, Крис?

— Как?

— Почему ты сказал, что кто-то может знать ее лучше нас?

— Человек многосторонен, Кэти. Для нас наша мать — это наша мать. Для дугах — это красивая, сексуальная молодая вдова, которая вскоре унаследует огромное состояние. Не удивительно, что мотыльки начинают слетаться на свет.

Вот это да! И он может говорить обо всем этом так небрежно, как будто это не имело для него никакого значения. Внутренне, правда, он наверняка очень переживал, точно так же, как и я, поскольку я знала, что он не хочет, чтобы наша мама снова выходила замуж. 'Внимательно посмотрев на него, я с облегчением убедилась в правильности своей догадки.

Однако, со вздохом подумала я, мне не помешало бы иметь хоть немного его оптимизма. Я всегда была склонна думать, что жизнь поставит меня между Сциллой и Харибдой и заставит ходить по лезвию ножа. Да, было бы здорово полностью переделать себя и стать такой же, каким был мой брат: всегда довольной и с уверенностью смотрящей в завтрашний день. Мне следовало бы научиться скрывать свои чувства, как это делал он. Мне стоило бы научиться никогда не хмуриться, сохранять на лице постоянную улыбку и не стараться заглядывать в будущее.

Мы уже не раз говорили о перспективе нового замужества матери, и пришли к выводу, что не хотим этого. Мы подспудно полагали, что она все еще принадлежит отцу, мы хотели, чтобы она оставалась верна памяти о нем и своей первой любви. Если она снова выйдет замуж, найдется ли в ее сердце место для нас четверых? Захочет ли этот Уинслоу, со своим привлекательным лицом и большими усами, содержать в своем доме четверых чужих детей?

— Кэти, — подумал вслух Крис, — а не кажется ли тебе, что у нас есть прекрасная возможность исследовать этот дом? Наша дверь не заперта, бабушка и дедушка заняты гостями внизу. Мама тоже. Отличное время, чтобы выведать, что возможно, о доме, в котором нас заточили.

— Нет! — испуганно воскликнула я. — Представь себе, что будет, если бабушка узнает? Она с тебя семь шкур спустит.

— Тогда оставайся с близнецами, — сказал он с удивившей меня твердостью. — Если меня поймают, что вряд ли, я понесу наказание и возьму на себя всю вину. Подумай о том, что когда-нибудь нам может понадобиться убежать отсюда, и мы не будем знать, как. — Он весело улыбнулся и продолжал. — Так или иначе, я собираюсь переодеться. На всякий случай.

Переодеться? Как?

Но я забыла о скопище старой одежды на чердаке. Он пробыл там несколько минут и вернулся в старомодном черном костюме, который был ему почти как раз. Крис был высоким и крупным для своего возраста. Поверх своих светлых волос он надел бесформенный черный парик, найденный им в одном из сундуков. Вероятность того, что его примут за мужчину небольшого роста была небольшой, даже при скудном освещении. Слишком смешон был этот мужчина.

Он с гордостью прошелся передо мной взад и вперед. Потом он встал в вальяжную позу и сделал вид, что курит невидимую сигару, как Маркс, подошел ко мне и с самодовольной улыбкой отвесил глубокий поклон, широким взмахом руки снимая невидимую шляпу. Мы вместе рассмеялись, и он, выпрямившись, сказал:

— А теперь, скажи мне правду. Кто определит, что этот мрачный темноволосый мужчина принадлежит к клану Фоксвортов?

Никто! В самом деле, кто хоть раз видел такого Фоксворта? Неуклюжего, тощего, с болтающимися в разные стороны конечностями, правильными чертами лица и черным птичьим гнездом вместо волос, да к тому же и с неровно нарисованными карандашом усами. Ни одна из фотографий на чердаке не была даже отдаленно похожа на это самонадеянное создание.

— О'кей, Крис. Представление окончено. Иди, узнай все что сможешь, но не оставайся там слишком долго. Мне будет не хватать тебя.

Он наклонился к самому моему уху и театрально-заговорщическим голосом прошептал:

— Я скоро вернусь, моя красавица, и принесу с собой мрачные секреты этого огромного-преогромного и старого-престарого дома. — И, неожиданно чмокнув меня в щеку, он исчез за дверью.

Секреты? Какие секреты? И он еще говорил о моей склонности к преувеличениям! Разве он не понял, что единственные секреты здесь — мы?

Я уже приняла ванну и вымыла голову, и, конечно, в Рождественскую ночь я не могла одеть вчерашнюю ночную рубашку, тем более, что «Санта» подарил мне несколько новых. Я остановилась на прекрасной рубашке с длинными рукавами, резинками на запястьях и отделкой из голубой сатиновой ленты, а спереди и сзади на корсаже были оборки. Ткань была с узором из вышитых на ней роз с зелеными листьями. Одев эту изящную сорочку, я сама чувствовала себя изящной, утонченной и до крайности красивой.

Поэтому, когда перед уходом Крис окинул меня взглядом с головы до пальцев моих босых ног, едва высовывающихся из-под подола сорочки, в его глазах читалось нечто, чего я в нем раньше не замечала, а он не вкладывал в свои взгляды. Он посмотрел на мое лицо, на каскады волос, ниспадающих до пояса, и даже ниже, и я знала, что они блестят, потому что я каждый день их причесывала. Он был целиком под впечатлением от моей красоты, и стоял, будто ослепленный, также, как когда он смотрел на покачивающиеся под корсажем округлые ягодицы матери.

И не удивительно, что он добровольно поцеловал меня, я знала, что была похожа на принцессу.

Стоя в дверях, он помедлил, еще раз взглянул на меня в ночной рубашке, и, думаю, ему очень понравилось изображать благородного рыцаря, защищающего свою прекрасную даму, спящих детей и всех, кто полагался на его силу и мужество.

— Береги себя, пока я не вернусь, — прошептал он.

— Кристофер, — прошептала я в ответ, — тебе не хватает только щита и белой лошади.

— Нет, — снова прошептал он, — и единорога, и копья с нанизанной на него головой дракона, и тогда я прискачу назад в сияющих белых доспехах, когда метели начнутся в августе, солнце будет в центре неба, и когда я сойду с лошади, ты увидишь, что мой рост двенадцать футов, поэтому говори со мной уважительно, леди Катерина.

— Да, мой господин. Иди и покончи с драконом, но поспеши, ибо меня терзает одиночество в моем замке, где все мосты подняты и решетки опущены.

— Прощай, — прошептал он, — и не бойся. Вскоре я вернусь, и ты снова будешь в безопасности.

Я захихикала и забралась в кровать рядом с Кэрри. Сон долго не приходил ко мне в эту ночь. Я думала о матери и о том мужчине, о Крисе и обо всех мальчишках и мужчинах, о романтике и о любви. Незаметно для себя я заснула, и до меня еще долго, сквозь сон, доносились звуки музыки снизу. Перед тем как окончательно погрузиться в сновидения, я дотянулась до своего колечка с гранатом в ферме сердца. Кольцо уже давно не одевалось на палец. Папа надел мне его, когда мне было семь лет, и теперь я носила его на золотой цепочке как талисман.