— Сошла с ума? Я читала статью в журнале, написанную авторитетом в этом вопросе, доктором психологии, — сказала я, думая, что произвела на него впечатление. — Он пишет, что все девушки эмоционально созревают гораздо раньше, чем мальчики.

— Автор этой статьи судит о всем человеческом роде с позиции собственной незрелости.

— Крис, ты думаешь, что знаешь все, но никто не может знать всего.

Он повернул голову и, встретив мой взгляд, нахмурился, как он это часто делал.

— Ты права, — согласился он. — Я знаю только то, о чем читал, и внутри я чувствую себя озадаченным, как первоклассник. Я чертовски люблю мать за то, что она сделала, и я чувствую столько разных вещей, а мне не с кем о них поговорить. — Он оперся на локоть и посмотрел мне в лицо. — Я бы хотел, чтобы твои волосы побыстрее выросли снова. Теперь я не хотел бы вновь использовать ножницы, все равно от них никакой пользы.

Было гораздо лучше, когда он не говорил ничего, напоминающего о Фоксворт-Холле. Я хотела просто смотреть в небо и чувствовать свежую ночь на своей влажной коже. Моя пижама была сделана из тонкого белого батиста с узором из розовых бутонов и с кружевами по краям. Она прилипла ко мне, как вторая кожа, так же, как и белые шорты Криса — к нему.

— Пойдем, Крис.

Он неохотно поднялся и протянул руку.

— Еще поплаваем?

— Нет. Пойдем обратно.

В тишине мы пошли прочь от озера сквозь лес, пьяные от сознания того, что мы находились снаружи, на земле.

Мы возвращались назад к своим обязанностям. Очень долго мы стояли перед веревкой, уходившей в дымоход высоко над нами. Я думала не о том, как мы будем подниматься, а о том, что нам дал этот кратковременный побег из тюрьмы, в которую мы снова возвращались.

— Крис, ты чувствуешь себя по-другому?

— Да. Хотя мы не делали ничего особенного, просто походили по земле и немного поплавали, а я чувствую себя ожившим и полным надежды.

— Мы могли бы выбраться отсюда хоть сегодня ночью, не дожидаясь, когда мама вернется. Мы могли бы подняться, сделать лямки, чтобы нести близнецов, и унести, пока они спят. Мы бы могли убежать. Мы были бы СВОБОДНЫ!

Он не ответил, а начал восхождение на крышу, рука за рукой, пропуская веревку между ног во время подъема наверх. Когда он залез, я тоже начала карабкаться; мы не доверяли веревке вес двоих человек. Подниматься было гораздо тяжелее, чем спускаться. Похоже, мои ноги были значительно сильнее рук. Я потянулась за следующим узлом и подняла правую ногу.

Внезапно моя нога соскользнула со своей опоры, и я повисла, удерживаемая лишь своими слабыми руками!

Короткий вскрик сорвался с моих губ! Я была больше чем в двадцати футах от земли!

— Держись! — позвал сверху Крис. — Веревка прямо у тебя между ног. Все, что тебе нужно сделать — быстро их сомкнуть!

Я не видела, что делаю. Все, что я могла — следовать указаниям. Я зажала веревку между бедер, вся трепеща. Страх сделал меня слабой. Чем дольше я оставалась на одном месте, тем страшнее мне становилось. Я начала дрожать. А потом полились слезы… глупые девичьи слезы!

— Ты почти достаешь до моей руки, — звал Крис. — Еще несколько футов, и я смогу достать тебя, Кэти, не паникуй. Подумай, как ты нужна близнецам! Постарайся… изо всех сил!

Я должна была убедить себя ухватиться рукой за следующий узел. Я снова и снова повторяла себе, что я смогу сделать это. Я могу. Мои ноги были скользкими от травы, но и у Криса они тоже были скользкими, и он справился. Если он смог сделать это, то и я смогу.

Объятая ужасом, шаг за шагом я взобралась по веревке до того места, где Крис мог, вытянувшись, схватить меня за запястье. Когда его сильные руки ухватили меня, волна облегчения прошла по мне с головы до ног. Через несколько секунд, он втащил меня наверх и сжал в тесных объятиях; мы смеялись, чуть не плача. Затем мы добрались до дымохода, держась за веревку. И вот мы вновь очутились в знакомом месте, сильно дрожа от волнения.

О, сколько иронии было в этом факте — мы были РАДЫ вернуться!

Крис лег на кровать и уставился на меня.

— Кэти, когда мы лежали на берегу озера, я на секунду-другую почувствовал себя как на небесах. Потом, когда ты повисла на веревке, я подумал, что если ты умрешь, то я должен тоже умереть. Мы не можем повторить этого. В твоих руках нет той силы, которая есть в моих. Я жалею, что забыл об этом.

Ночная лампа мерцала в углу розовым светом. В сумерках наши глаза встретились.

— Я не жалею о том, что мы нашли. Я рада. Я так давно не чувствовала себя живой.

— Ты чувствовала это? — спросил он. — Я тоже… как будто мы проснулись от плохого сна, который продолжался слишком долго.

И я снова осмелела.

— Крис, как ты думаешь, где сейчас находится наша мама? Она постепенно ускользает от нас и никогда по-настоящему не смотрит на близнецов, как будто теперь они ее пугают. Но она еще никогда так долго не отсутствовала. Ее нет уже больше месяца.

Я услышала его тяжелый, грустный вздох.

— Честно, Кэти, я просто не знаю. Она сказала мне то же, что и тебе, но могу держать пари, что у нее серьезная причина.

— Но какой должна быть причина, чтобы уехать без объяснений? По крайней мере это она могла бы сделать?

— Я не знаю, что сказать.

— Если бы у меня были дети, я бы никогда не оставила их так, как она. Я бы не бросила своих четверых детей в запертой комнате и не забыла бы о них.

— Ты помнишь, что не собиралась иметь детей?

— Крис, когда-нибудь я собираюсь танцевать с мужем, который полюбит меня, и если он действительно захочет иметь ребенка, я должна буду согласиться.

— Разумеется, я знал, что ты переменишь мнение, когда вырастешь.

— Ты действительно думаешь, что я достаточно красива, чтобы быть любимой мужчиной?

— Ты красива более чем достаточно, — голос его звучал смущенно.

— Крис, ты помнишь, как мама говорила нам, что деньги, а не любовь правят миром. Я думаю, что она была неправа.

— Да-а? А ты подумай дальше. Почему ты не можешь иметь и то, и другое?

И я подумала. У меня было множество мыслей. Я лежала и смотрела в потолок, который был для меня и полом для танцев. Я снова и снова обдумывала жизнь и любовь. И из каждой книги, которая была мной прочитана, я вынесла кусочки философии, которые сложила в стройные четкие теории для того, чтобы поверить в них на всю оставшуюся жизнь.

Любви, если бы она пришла и постучалась ко мне в дверь, мне было бы достаточно.

И тот неизвестный автор, который пишет, что если у тебя есть слава, этого недостаточно; если у тебя есть богатство, этого все еще недостаточно; а если у тебя есть слава, богатство и также любовь, и этого по-прежнему недостаточно… бедный парень, мне было жалко его.

Крис стоял у окна, обеими руками раздвигая тяжелую ткань занавесей. Небо было свинцовым, дождь шел сплошной стеной. Все лампы в нашей комнате горели, и телевизор работал, как всегда. Крис хотел увидеть поезд, который проходил мимо, начиная с четырех утра. Можно было расслышать его печальный свисток перед рассветом и после, если вы уже проснулись. Можно было даже чуть-чугь разглядеть мелькнувший вдалеке и казавшийся просто игрушкой поезд.

Он был в своем мире, а я в своем. Сидя с Кэрри по-турецки на кровати, мы вырезали фотографии из одного из тех иллюстрированных журналов, которые принесла мама для моего развлечения, прежде чем покинуть нас так надолго. Я старательно вырезала каждую фотографию и наклеивала их в альбом. Я планировала мой воображаемый дом, где я когда-нибудь буду счастливо жить с высоким и сильным темноволосым мужем, который будет любить только меня, а не тысячи других на стороне.

Я уже обдумала всю свою жизнь: сперва карьера, а муж и дети тогда, когда я буду готова ретироваться и предоставить шанс кому-нибудь другому. И в моем воображаемом доме найдется место для чудной прозрачной изумрудной ванны, которая будет стоять на помосте. И я буду мокнуть в ней целые дни подряд, если только захочу, вся пропитанная кремами и бальзамами, и никто не будет стучаться и кричать из-за двери, чтобы я поторопилась! (У меня еще никогда не было случая как следует посидеть в ванне).