Десятое ноября. Это наш последний день в тюрьме. Бог не даст нам избавления, мы возьмем его сами. Сегодня ночью, после десяти, Крис совершит свое последнее ограбление. Наша мать посетила нас, но всего на несколько минут. Было ясно теперь, как мало болит у нее о нас сердце.

— Мы с Бартом уходим нынче вечером. Мне не хочется, но он настаивает. Знаете, он не понимает, почему я такая печальная.

Держу пари, он не понимает. Крис перекинул через плечо сумку из двух наволочек, чтобы было в чем нести тяжелые украшения. Он стоял в дверях и долго-долго смотрел на меня и Кэрри, прежде чем закрыть дверь и запереть нас внутри деревянным ключом. Он всегда так делал, ведь открытая дверь могла насторожить бабушку, если бы ей вздумалось проверить. Мы не могли слышать, как крался Крис по длинному и темному северному коридору, ведь стены были очень толстые, а пушистые ковры на стенах не пропускали звук.

Лежа бок о бок рядом с Кэрри, я обнимала ее, всеми силами желая защитить ее.

Если бы не этот сон, который рассказал мне, что Кори хорошо, что он под надежной защитой, как бы я плакала без него. Все сердце изболелось бы у меня за малыша, который называл меня мамой, когда был уверен, что старший брат не услышит. Он всегда так боялся, что Крис будет считать его маменькиным сынком, если поймет, как он скучает и нуждается в матери, что даже принял меня вместо нее. И хотя я говорила ему не раз, что Крис не будет смеяться или дразнить его, ведь Крису тоже очень нужна мама, так уж повелось с давних пор, все равно это был секрет — мой и его, а еще Кэрри.

— Он притворялся мужественным и убеждал себя в том, что ему не нужны ни мама, ни папа, хотя, конечно, они были ему нужны и даже очень.

Я прижимала Кэрри к себе крепко-крепко и клялась себе, что если у меня когда-нибудь будет ребенок или дети, то я всегда буду чувствовать, если я нужна им, и всегда исполню их желания. Я буду лучшей из матерей в этом мире.

Часы тянулись, как годы, а Крис все еще не возвращался из своего последнего набега в великолепные апартаменты нашей матери. Что могло задержать его?

Встревоженная и несчастная я дрожала от страха, воображая всевозможные катастрофы, которые могли произойти с ним.

БартУинслоу… подозрительный муж… он поймал Криса! Вызвал полицию! Криса бросили в тюрьму! А мама должно быть стояла рядом и изображала некоторый шок и малодушное удивление по поводу того, что кто-то осмелился обокрасть ее. О, нет, нет, конечно, у нее нет сына. Всем известно, что она бездетна благодаря небесам. Разве кто-нибудь видел ее с ребенком? Она не знает этого белокурого молодого человека, который так на нее похож.

В конце концов мало ли у нее племянников, а вор есть вор, если даже он твой родственник, подумаешь, седьмая вода на киселе!

А бабушка! Если она поймает его, ему грозит самое жестокое наказание.

Рассвет наступил быстро, тусклый, неясный. Звонко запели петухи.

Солнце как бы нехотя поднималось над горизонтом. Скоро будет уже слишком поздно, мы не сможем уйти незамеченными. Утренний поезд останавливается у депо, и нам нужно уйти за несколько часов до того, как бабушка откроет комнату и обнаружит наше исчезновение. Объявит ли она розыск? Заявит ли она в полицию? А может быть она, что вероятнее всего, разрешит нам уйти, радуясь, что наконец от нас избавилась?

Совсем отчаявшись, я поднялась по ступенькам на чердак посмотреть на волю. Туманный, холодный день. На прошлой неделе снег уже лежал кое-где на пастбищах. Серый, таинственный день. Непохоже было, что он принесет нам радость и свободу. Я снова услышала петушиное кукареканье; оно глухо доносилось издалека, но я помолилась про себя, чтобы Крис, где бы он ни находился и что бы он ни делал, услышал его тоже и поспешил обратно.

Я помню, ах как хорошо я помню это холодное хмурое утро. Крис наконец вернулся, крадучись, в нашу комнату. Прикорнув рядом с Кэрри, я дремала на грани сна и моментально вскочила, когда открылась дверь.

Я лежала полностью одетая, готовая на выход, даже в своих мимолетных снах ожидая Криса, который придет и спасет всех нас.

Стоя в дверях, Крис заколебался, глаза его смотрели на меня. Затем он направился ко мне не так быстро, как следовало ожидать. Все, что я могла в тот момент — посмотреть на две вложенные одна в другую наволочки у него в руках — они были плоские! Похоже, они пусты!

— Где драгоценности? — закричала я. — Почему ты пропадал так долго? Посмотри в окно, солнце уже встает! Мы никак не успеем на поезд! — Голос мой невольно приобрел гневные интонации. — Опять изображаешь из себя рыцаря? Так вот почему ты явился без мамочкиных изысканных ценностей!

К этому времени он уже достиг кровати и стоял с этими дурацкими пустыми наволочками в руках.

— Пропали, — сказал он уныло. — Все драгоценности пропали.

— Пропали? — я задала этот вопрос издевательским тоном, уверенная, что он лжет, просто он не захотел взять то, что так дорого его обожаемой мамочке. Но затем я взглянула повнимательнее ему в глаза.

— Пропали? Крис, но драгоценности всегда были на месте. Да что с тобой случилось, в конце концов, почему ты такой странный?

Он опустился на колени у кровати, слабый и безвольный, как будто его тело было без костей, голова его упала, и он уткнулся лицом в мою грудь. Он разрыдался! Боже милостивый! Что же случилось? Почему он плачет? Было так ужасно слышать, как плачет мужчина, а я думала теперь о нем, как о мужчине, не как о мальчике.

Я обняла его, мои руки гладили его волосы, щеки, руки, спину. Затем я поцеловала его. Я старалась изо всех сил, мне надо было узнать, что же такое ужасное произошло. Я делала это так, как когда-то делала наша мать, стараясь успокоить его и интуитивно не опасаясь ничего большего с его стороны, просто лаская его ради утешения.

В самом-то деле должна же была я заставить его рассказать все, объяснить.

Он справился с рыданиями и заглушил их. Он вытер слезы и лицо краем простыни. Затем он повернул голову так, что мог видеть эти ужасные картины, изображающие ад и его мучения.

Он начал говорить непонятно, бессвязно, часто останавливаясь от подступающих рыданий.

Итак, он рассказал мне все, стоя на коленях у моей кровати. Я держала его за руки — они дрожали, дрожало его тело, его голубые глаза потемнели, из них ушла жизнь.

Все это должно было предупредить меня, что я услышу нечто ужасное. Но как бы я ни была предупреждена, я не была все же готова услышать то, что я услышала.

— Ну, — начал он, тяжело дыша, — я почувствовал, что что-то изменилось в ту же секунду, как вступил в ее комнату. Я не включал свет, просто посветил фонариком и не поверил сам себе!

Ирония судьбы… ну почему мы пустились в бега так поздно! Какой ужас, какая несправедливость! Они ушли, Кэти, мама и ее муж ушли! Они ушли не на вечеринку по соседству, по-настоящему ушли! Они взяли с собой все мелочи, которые принадлежали лично им в этой комнате: забрали безделушки с комода и все с туалетного столика — ни кремов, ни лосьонов, ни пудры, ни духов — все, все исчезло. Ничего не осталось на ее столике Это совершенно свело меня с ума, я принялся бегать, как безумный, роясь везде, выдвигая ящики, обыскивая их, я надеялся найти что-нибудь ценное, что мы могли бы заложить… и я не нашел ничего! О-о, они хорошо поработали, не оставили ничего, ни одной фарфоровой коробочки, даже ни одного из их тяжелых пресс-папье венецианского стекла, которые стоят целое состояние. Я побежал в гардеробную и поспешно пооткрывал все ящики. Да, конечно, она оставила несколько вещей, но они не представляли ценности ни для нас, ни для кого другого: помада, крем и прочая ерунда вроде этого. Затем я открыл тот особый потайной ящичек, помнишь, она говорила нам о нем давным-давно, она не думала тогда о том, что мы можем обокрасть ее. Я вытащил этот ящичек полностью, так было нужно, и поставил его на пол. Затем нащупал на задней стенке крошечные кнопочки кода, надо было набрать определенную комбинацию чисел. Я знал эту комбинацию — день ее рождения, всякую другую она бы забыла! Помнишь, как она смеялась, когда рассказывала нам про это?