У меня от этих объяснений перехватило дыхание. Крис всегда знал все, абсолютно все!

— «Итак, — сказала мама, — один взгляд на спальню и обратно к гостям». Они направились по коридору, освещенному мягким, приятным светом, и я, конечно, понял в каком направлении находятся комнаты. Сначала я тщательно осмотрелся по сторонам, а потом осторожно покинул место, где я прятался и бросился в первую закрытую дверь, на которую упал мой взгляд. Я ворвался в помещение, рассудив, что раз вокруг темно и дверь закрыта, значит внутри никого нет. Аккуратно закрыв за собой дверь, я замер и сосредоточился, чтобы почувствовать запах и ауру этой комнаты, как ты мне всегда советовала. У меня был с собой фонарик, так что я мог осветить все вокруг, чтобы выяснить, где я нахожусь, но мне хотелось понять, откуда берется твое обостренное восприятие, интуиция и подозрительность, когда, на мой взгляд, все идет нормально. Черт меня возьми, если ты не права! Если бы там горел свет, или я воспользовался бы фонариком, то наверняка не обратил бы внимание на странный, неестественный запах, наполнявший комнату. Мне вдруг сделалось неловко и даже страшновато. И тут, Бог свидетель, у меня чуть душа не ушла в пятки.

— Что это было? — возбужденно спросила я, отталкивая от себя его руку, пытающуюся удержать меня на месте. — Что ты видел? Чудовище?

— Чудовище? Да, это были действительно чудовища! Много чудовищ! По крайней мере их головы, повешенные на стенах. Вокруг меня блестели глаза: жемчужные, зеленые, фиолетовые и лимонно-желтые. Я прямо похолодел от ужаса. Через окна в комнату пробивался голубоватый отраженный снегом свет, поблескивая на зубах, на львиных клыках, которые были обнажены в немом рыке. Из-за гривы его голова казалась громадной, а во всем облике ясно читались гнев и ярость. Почему-то мне стало жаль это животное — обезглавленное и набитое опилками, чтобы украсить помещение, в то время как по справедливости оно должно было свободно разгуливать по воле.

Я поняла чувства этого льва. Моя ярость нарастала как лавина, когда я чего-то боялась и чувствовала себя неуверенной.

— Это была комната охотничьих трофеев, Кэти, огромная комната, на стенах которой висели головы убитых животных. Там были и лев, и слон с поднятым вверх хоботом. Все животные из Азии и Африки были выставлены с одной стороны, а крупные животные из Америки — с другой: медведь гризли, бурый медведь, антилопа, снежный барс и так далее. Рыбы и птицы представлены не были. Видимо, они считались недостойными украсившего комнаты своими трофеями охотника. Да, от вида этой комнаты бросает в дрожь, и все же я очень хочу, чтобы ты ее увидела. Ты просто должна на нее взглянуть!

О, черт возьми, какое мне было дело до трофеев, я хотел узнать побольше о людях и их секретах.

На противоположной стене было два окна, между которыми был камин, а над ним висел портрет в полный рост, изображающий молодого человека, до того напоминающего отца, что я чуть не вскрикнул. Но это был не папа. Когда я подошел ближе, я понял, что было одно очень важное отличие: глаза. На нем был одет охотничий костюм цвета хаки и голубая рубашка. Он стоял, опираясь на ружье и поставив одну ногу на какое-то бревно, лежащее на земле. Я плохо разбираюсь в искусстве, но достаточно, чтобы оценить мастерство художника. Ему удалось передать душу своей модели: никогда я еще не видел такого жестокого, холодного и безжалостного взгляда. Одного этого было достаточно, чтобы безошибочно определить, что это не мог быть отец. Художнику позировал Малькольм Нейл Фоксворт, наш дедушка. Дата, указанная на табличке, говорила о том, что отцу тогда должно было быть пять лет. А как ты помнишь, когда ему было три года, ему вместе с матерью пришлось покинуть Фоксворт-Холл, и они были вынуждены жить в Ричмонде.

— Продолжай.

— Мне очень повезло, что меня никто не заметил, потому что я заглядывал практически в каждую комнату. В конце концов мне удалось обнаружить мамины апартаменты. Вход туда расположен за двойными дверями, находящимися на небольшом возвышении, к которому ведут несколько ступенек. Когда я заглянул внутрь, я думал, что оказался во дворце! То, что я видел в остальных комнатах, более или менее подготовило меня к этому зрелищу, но ее комнаты — это что-то потрясающее. Я не мог поверить своим глазам! Помещение явно принадлежало ей, потому что на ночном столике я заметил папину фотографию, а вокруг пахло ее духами. В центре комнаты, на возвышении, стояла пресловутая кровать в форме лебедя. О, что это была за кровать! Ты никогда не видела ничего подобного! Она сделана как застывший лебедь с повернутой в профиль головой из слоновой кости, которую он, кажется, готов спрятать под слегка приподнятым крылом. На голове сверкает единственный сонный красный глаз. Крылья с обеих сторон обнимают овальную кровать. Наверное, одеяла для нее делаются по специальному заказу. Перья на концах крыльев мастер сделал напоминающими пальцы, и они поддерживают тонкие полупрозрачные занавески из материи, окрашенной различными оттенками розового цвета. Ох, эта кровать… и эти занавески… она, наверное, чувствует себя принцессой, когда просыпается в ней. Розовато-лиловый ковер был таким толстым, что я утонул в нем по щиколотки. Рядом с кроватью поверх первого был еще один из какого-то белого меха. Еще там были торшеры из резного хрусталя, каждый высотой около четырех футов, украшенные золотом и серебром. На двух были черные абажуры. Шезлонг из слоновой кости был обит розовым бархатом — вроде тех, на которых возлежали римляне во время своих оргий. У подножия кровати — ты только представь себе — была точно такая же, но поменьше, и стояла к ней боком. Я стоял и не верил своим глазам: зачем кому-то могла понадобиться огромная, широкая кровать и к ней еще одна, предназначенная, как будто, для младенца. Наверняка это была веская причина, если не считать желания отдохнуть среди дня и не мять большую постель. Кэти, ты просто обязана посмотреть на это, иначе ты никогда не сможешь себе представить.

Я знала, что он видел многое такое, о чем не упомянул. Тем более мне нужно было посмотреть самой. Я уже увидела и поняла достаточно, чтобы догадаться, почему он так подробно остановился на кровати и прочем, явно замалчивая главное.

— По-твоему, этот дом лучше, чем наш в Гладстоне? — спросила я, потому что для меня наш коттедж в Гладстоне, восемь комнат и две с половиной ванных, всегда оставался лучшим в мире.

Он задумался. Видимо, ему потребовалось какое-то время, чтобы найти подходящие слова, поскольку я знала, что мой брат всегда тщательно обдумывает и взвешивает сказанное. То, как долго он обдумывал следующую фразу, само по себе говорило о многом.

— Этот дом не лучше. Он величественный, большой, красивый, но я не стал бы утверждать, что он лучше.

Кажется, я поняла его. Здесь не доставало уюта: на его месте стояло богатство отделки, великолепие и огромные размеры.

Нам ничего не оставалось, как пожелать друг другу спокойной ночи, и чтобы клопы не кусались. Я поцеловала его в щеку и толкнула, чтобы он уходил. На этот раз он не завопил, что целуют только девчонок, грудных детей и маменькиных сынков. Вскоре он удобно улегся на своем месте, рядом с Кори, в трех футах от меня.