— Я принесу тебе дюжину или около того, — говорила она с благосклонной и бодрой улыбкой, — всех цветов, всех размеров, и ты сможешь перемерить их все и подобрать себе по вкусу, а остальные я отдам горничным.

Она болтала и болтала, такая оживленная, изображая искренность и притворяясь, что мы все еще что-то значим в ее жизни.

Я сидела неподвижно, глядя на нее, и ждала, когда же она спросит меня о близнецах. Разве она забыла, что у Кори сенная лихорадка, от которой у него постоянно насморк и ноздри порой так забиты, что он дышит ртом? Она знала, что у него бывали аллергические приступы где-то раз в месяц, но уже годы прошли, а они не повторялись. И разве ее не задевало, когда Кори и Кэрри цеплялись за меня, как будто это я родила их? Хоть единая вещь доходила до нее, чтобы она поняла весь ужас нашего положения?

Если да, она все равно давала понять, что находит нашу жизнь вполне нормальной, хотя я с болью перечисляла все наши недомогания: нас теперь часто рвало, головы у нас болели время от времени, нас беспокоили желудочные колики, и иногда совсем не было сил.

— Держите пищу на чердаке, там холоднее, — говорила она безо всякого смущения.

Она не задумываясь рассказывала нам о вечеринках, концертах, театрах и кино, балах и прогулках, где она бывала со своим Бартом.

— Мы с Бартом собираемся за покупками в Нью-Йорк, — сказала она. — Скажите, что вам привезти. Сделайте список.

— Мама, а после рождественских каникул в Нью-Йорке куда вы поедете? — спросила я, стараясь не смотреть на ключ, который она небрежно бросила на туалетный столик.

Она засмеялась, ей понравился мой вопрос, она всплеснула своими белыми руками и принялась строить планы, как они проведут длинные скучные дни после праздника.

— Поедем на юг, возможно в круиз, месяц или около того проведем во Флориде. А о вас здесь хорошо позаботится бабушка.

Пока она так болтала без умолку, Крис незаметно подкрался к ключу и засунул его в карманы своих штанов. Затем, извинившись, направился в ванную. Он мог бы не беспокоиться, она не заметила, что он ушел. Она исполняла свой долг, навещая своих детей, и слава Богу, что она села на тот стул, на который надо. В ванной, я знаю, Крис вдавил ключ в кусок мыла, который мы держали наготове специально для такого случая. Хоть чему-то нас научило бесконечное сидение перед телевизором.

Как только наша мать ушла, Крис вытащил кусок дерева и принялся вырезать из него подобие ключа. Хотя у нас было полно металлических ключей от старых сундуков на чердаке, нам нечем было обрезать их и придать нужную форму.

Часами и часами Крис трудился, как раб, старательно вырезая из дерева ключ, сверяя и пересверяя его со слепком, сделанным из мыла. Он сознавал, что это очень трудная работа, и сознательно шел на риск, ведь мягкое дерево могло сломаться в замке, и тогда наш план побега провалился бы. Но ничего другого нам не оставалось. После трех дней упорной работы у него был ключ, который действовал!

Как мы ликовали! Мы обхватили друг друга руками и танцевали по комнате, смеясь, целуясь, чуть не плача. Близнецы смотрели на нас, изумленные таким бурным ликованием из-за маленького ключа.

У нас был ключ. Мы могли отпереть наши тюремные засовы. Но, как ни странно, мы не планировали наше будущее дальше того момента, как мы откроем дверь.

— Деньги. Нам нужны деньги, — объявил Крис, останавливаясь посреди нашего бешеного триумфального танца. — С деньгами для нас открыты все двери и дороги.

— Но где мы возьмем деньги? — спросила я, нахмурившись, чувствуя, что вновь несчастна. Он нашел новую причину для проволочки.

— Нет другого выхода, как только украсть их у мамы, ее мужа и нашей бабушки.

Он сказал это так, как будто воровство было старой и уважаемой профессией. Но в нужде, возможно, так оно и было.

— Если нас поймают, это будет обозначать порку для нас всех, включая близнецов, — сказала я, стараясь не смотреть в их испуганные лица. — А когда мама уедет со своим мужем, она может снова морить нас голодом, Бог знает, что еще.

Крис опустился на стульчик перед туалетным столиком. Он оперся подбородком на свою руку, задумался и сосредоточился на минуту.

— Я в одном уверен: я не хочу, чтобы тебя или близнецов наказывали. Поэтому я буду действовать один: я один ухитрился выбраться отсюда, и я один буду виноват, если меня поймают. Но я этого не допущу: слишком рискованно брать что-нибудь у старухи, она слишком педантична. Не сомневаюсь, что она знает с точностью до пенни, сколько денег у нее в кошельке. Мама же никогда не считает денег. Помнишь, как папа всегда жаловался на это?

Он усмехнулся, утешая меня.

— Я буду, как Робин Гуд, отнимать деньги у богатых и отдавать бедным и нуждающимся — нам! Но только в те вечера, когда мама скажет нам, что они с мужем уходят.

— Если она скажет, — поправила я. — Но мы всегда сможем посмотреть из окна в те дни, когда она не придет.

Если постараться, то можно было видеть изгиб дороги при подъезде к дому и всех, кто приезжал и уезжал.

Вскоре мама сказала нам, что собирается на вечеринку.

— Барт не очень-то увлекается общественной жизнью, он предпочитает сидеть дома. Но я ненавижу этот дом. Он все время спрашивает, почему бы нам тогда не перебраться в свой собственный дом, а что я ему скажу?

В самом деле, что она может сказать?

— ДОРОГОЙ, Я ДОЛЖНА ОТКРЫТЬ ТЕБЕ ТАЙНУ: НА ЧЕРДАКЕ, В ДАЛЬНЕМ СЕВЕРНОМ КРЫЛЕ ДОМА, У МЕНЯ СПРЯТАНО ЧЕТВЕРО ДЕТЕЙ.

Крис совсем легко нашел деньги в великолепной, роскошной спальне нашей матери. Деньги ее совсем не заботили. Даже он был шокирован тем, как небрежно она обращалась с деньгами, раскидывая десятки и двадцатки по туалетным столикам. Это повергло его в смущение и зародило подозрение в его сердце. Разве она не намерена была экономить до того дня, когда сможет выпустить нас из тюрьмы, даже если у нее теперь есть муж.

Множество чеков было в ее многочисленных бумажниках. Крис обшарил карманы ее мужа, но нашел там только мелочь.

Нет, он не был так небрежен со своими деньгами. Однако, когда Крис пошарил под сиденьями кресел, то и там нашел около дюжины монет. Он чувствовал себя вором, невольным незваным гостем в комнате своей матери. Он видел ее прекрасные наряды, ее шелковые тапочки, ее халатики, отделанные мехом или перьями марабу, и это отнюдь не укрепляло его доверия к ней.

Раз за разом в эту зиму он посещал мамину спальню, став даже менее осторожным оттого, что похищения так легко удавались. Он возвращался ко мне ликующий, но и печальный. День ото дня наши тайные запасы росли, почему же он был печален?

— Пойдем со мной в следующий раз, — сказал он в ответ. — Увидишь сама.

Теперь я могла уйти с Чистой совестью, зная, что близнецы не проснутся и не обнаружат нашего отсутствия. Они теперь спали так беспробудно, что и по утрам-то их было не добудиться, так неохотно они возвращались в этот мир — вялые, сонные, с затуманенными глазами. Это пугало меня порою, а я смотрела на них спящих. Две маленькие куклы, которые не растут, они были погружены в оцепенение, больше похожее на смерть, чем на нормальный ночной сон.

Прочь, скорее прочь отсюда, весна не за горами, мы должны бежать, пока не поздно. Внутренний голос, интуиция постоянно твердили мне это. Крис смеялся.

— Кэти, опять ты со своими предчувствиями. Нам нужны деньги. По меньшей мере пять сотен. К чему эта страшная спешка? У нас сейчас есть еда, и нас больше не бьют; даже когда она застает нас полуодетыми, она не говорит ни слова.

Почему бабушка не наказывала нас больше? Мы ничего не сказали маме о прежних наказаниях, по-моему, это были настоящие грехи и их нельзя ничем оправдать. Однако, старуха по-прежнему была с ней заодно. Каждый день она приносила нам продуктовую корзину, доверху наполненную сэндвичами, тепловатым супом в термосах и молоком и всегда четыре пончика с сахарной пудрой. Почему бы ей хоть раз не разнообразить наше меню и не принести, допустим, хлеба, булочек или ломтиков пирога или торта?