Тайник открылся, и вот в бархатных ячейках, где раньше лежали дюжины колец, теперь ничего не было, ни одного кольца! И все браслеты, ожерелья и серьги, все до последней вещи исчезло, Кэти, даже диадема, которую ты примеряла. Ох, ей-Богу, тебе не понять, что я почувствовал. Сколько раз ты умоляла меня взять хоть одно маленькое колечко, а я не брал, я все еще верил ей!

— Не плачь больше, Крис, не плачь, — умоляла я его, чувствуя, что он готов разрыдаться. Он склонился снова ко мне на грудь. — Ты же не мог знать, что она исчезнет, да еще так скоро после смерти Кори.

Да, долго она горевала, нечего сказать, — произнес он с горечью, и мои пальцы погрузились в его волосы.

— Правда, Кэти, — продолжал он. — Я совсем потерял голову. Я бегал от шкафа к шкафу, выбрасывая все зимние вещи, и скоро обнаружил, что летняя одежда вся исчезла, вместе с двумя их прекрасными чемоданами. Я опустошил все обувные коробки, вытряхнул все ящики и искал повсюду жестянку, где он хранил монеты, но он и ее забрал, а может, перепрятал получше. Я перерыл все и вся, правда, как помешанный. Я даже решился взять одну из этих огромных ламп, но я приподнял ее: она весила тонну. Она оставила свои норковые манто, я подумал, не прихватить ли одно, но вспомнил, что ты мерила их, и они были тебе велики. Там, на воле, покажется странным, что несовершеннолетняя девушка разгуливает в норковом манто, которое ей велико. Меховые палантины исчезли. А длинные пальто были такие большие, что одно из них могло целиком заполнить весь наш чемодан, и не останется места для наших вещей, для картин, которые я мог бы продать, а ведь нам нужнее все-таки одежда. Я готов был волосы на себе рвать, ей-Богу, я отчаялся найти хоть что-то ценное, а как мы обойдемся без денег? Ты знаешь, когда я стоял там, посреди ее комнаты и думал о нашем положении и о плохом здоровье Кэрри, мне было, черт возьми, абсолютно все равно, стану ли я врачом или нет. Все, что я хотел, это выбраться отсюда!

Когда я уже совсем отчаялся найти что-нибудь, я заглянул в нижний ящик ночной тумбочки. Я никогда не проверял его раньше. Кэти, в нем была оправленная в серебро фотография нашего отца, их брачное свидетельство и маленький зеленый бархатный ящичек. Кэти, внутри этого ящичка были два кольца нашей матери — обручальное и с бриллиантом, которое подарил ей отец в день помолвки. Как тяжело думать, что она забрала все, а его фотографию бросила за ненадобностью так же, как и подаренные им кольца. А затем странная мысль мелькнула в моем мозгу. Может быть, она знала, кто ворует деньги из ее комнаты и оставила эти вещи намеренно!

— Нет, — я с насмешкой отмела эту его мысль, ведь она предполагала в ней некоторые человеческие достоинства. Она просто о нем и не вспомнила

— ведь у нее есть Барт.

— Несмотря ни на что, я был благодарен судьбе, что нашел хоть что-то. Так что мешок не так пуст, как может показаться. У нас есть папина фотография и ее кольца, но только в случае самого ужасного, крайнего кризиса я решусь заложить эти вещи.

Я услышала предупреждение в его голосе, но не столь искреннее, как можно было ожидать. Как будто он играл самого себя — прежнего доверчивого Кристофера Долла, который во всем и в каждом видит только хорошее.

— Продолжай, что случилось дальше? Он отсутствовал всю ночь, значит, он не рассказал мне и половины всего, что с ним случилось.

— Раз я не смог ограбить нашу мать, я счел нужным пойти и ограбить нашу бабушку.

«О, Боже мой», — подумала я. Он этого не сделал… не смог. А какая это была бы идеальная месть!

— Ты же знаешь, у нее полно драгоценностей, столько колец на пальцах и эта чертова бриллиантовая брошь, которую она всю жизнь носила изо дня в день, как униформу, плюс те бриллианты и рубины, что мы видели на ней в Рождественскую ночь. Итак, я потихоньку спустился вниз по длинным темным коридорам и на цыпочках подошел прямо к ее закрытой двери.

Ох, какие нервы надо иметь, я бы никогда…

— Тоненькая полоска света виднелась из-под двери, и я понял, что она еще не спит. Мне стало горько. Ну почему она не спит? И при всех сложившихся обстоятельствах этот свет странно подействовал на меня — я сделал самую дурацкую вещь на свете, а может быть ты назвала бы это «дерзостью», ведь ты собираешься стать женщиной слова, а не женщиной дела, как была до сих пор.

— Крис! Не отвлекайся! Давай! Говори, что за безумную вещь ты там сделал. Если бы я была на твоем месте, я бы просто повернулась и пошла бы назад, прямо сюда!

— Но я — это не ты, Катерина Долл, я — это я… Я очень осторожно легонечко приоткрыл дверь, приоткрыл маленькую щелочку, а сам боялся все время, что дверь скрипнет или треснет, тогда придется удирать. Но петли были хорошо смазаны, и я приложил глаз к щели, не опасаясь, что она подозревает что-нибудь, и заглянул внутрь.

— Ты увидел ее голую! — перебила я.

— Нет, — нетерпеливо отмахнулся он, — я не увидел ее голой, чему я несказанно рад. Она полусидела в кровати, под одеялами, в ночной рубашке с длинными рукавами из какого-то плотного материала, с воротничком, и она была спереди застегнута на все пуговицы до самой талии. Но все-таки я увидел ее отчасти голой. Ты помнишь ее волосы стального цвета, которые мы так ненавидели? Их НЕ БЫЛО у нее на голове! Они были косо надеты на болванку, которая стояла рядом с ней на ночной тумбочке, как будто она хотела, чтоб они были под рукой в случае ночной тревоги.

— Это парик? — я была в полнейшем изумлении, хотя мне следовало бы догадаться. Любой, кто так зачесывает волосы назад, рано или поздно станет лысым.

— Ну да, она носила парик, могу поклясться, и тогда, на Рождество, она тоже была в парике. Те волосы, что еще остались у нее на голове, они редкие и бело-желтые, а местами виднеются широкие розовые плешины совсем без волос, там только как бы детский пушок.

На кончик ее длинного носа сползли очки, совсем без оправы, а ты ведь знаешь, мы никогда не видели ее в очках. Тонкие губы были сурово сжаты, а глаза перебегали по строчкам большой черной книги, которую она держала

— Библии, конечно. Так она сидела и читала должно быть о проститутках и прочих смертных грехах, что еще могло придать ее лицу такое ужасное выражение? Я смотрел на нее и понимал, что сейчас ничего не смогу у нее украсть. Но вот она отложила Библию, заложив страницу открыткой, затем положила Библию на ночную тумбочку, слезла с кровати и встала на колени рядом с ней. Она склонила голову, сложила ладони под подбородком, совсем как мы, и принялась молча молиться. Эти молитвы были бесконечны! Затем она сказала вслух, «Прости меня, Господи, за все грехи мои. Я всегда делала то, что считала нужным, и если я ошибалась, поверь, пожалуйста, я думала, что поступаю правильно. Да будет воля твоя. Аминь». Она взобралась обратно на кровать и потянулась, чтобы выключить лампу. Я стоял и не знал, что делать. Я просто не мог вернуться к тебе с пустыми руками, потому что я решил, что мы никогда не заложим кольца, которые наш отец подарил нашей матери.

Он продолжал, и теперь его руки были в моих волосах, обхватывая мою голову.

— Я пошел в главную ротонду, где был коридорчик рядом с лестницей, и отыскал комнату нашего деда. Я не знал, хватит ли у меня решимости и нервов, чтобы открыть его дверь и оказаться лицом к лицу с человеком, который постоянно лежал при смерти, год за годом.

Но мне оставался только этот шанс, и я должен был использовать его. Сделаю, что смогу. Я спустился вниз бесшумно, как настоящий вор, со своим мешком из наволочек. Я увидел богатые комнаты, такие прекрасные и великолепные, что я спрашивал себя, как ты когда-то, а каково это вырасти в таком доме? Интересно знать, как себя чувствуешь, когда твои желания всегда готовы исполнить многочисленные слуги, и ты обеспечен всем необходимым с головы до ног. Ах, Кэти, это прекрасный дом, а мебель, должно быть, доставлена туда из каких-нибудь дворцов. Она кажется слишком хрупкой, чтобы на ней сидеть, и слишком нарядной, чтобы чувствовать себя удобно. Всюду были подлинные живописные полотна, я их узнавал, и скульптуры, и бюсты многие на пьедесталах, и богатые персидские восточные ковры. И, конечно, я знал, как пройти в библиотеку, ведь ты задавала нам столько этих проклятых вопросов.