— Не двигайся!

Джейк оглянулся. Донован держал его на мушке.

— Вообще-то мне надо было стрелять без предупреждения!

— В Куорри обосновался предатель, — сказал Джейк.

На душе его было пусто. Он видел перед собой лица Марианны и Дэвида Оу. Их смерти отмщены. Но почему же тогда так пусто на душе?

— Я полагаю, — сказал Джейк, — ты и сам мог придти к такому заключению. Дэвид Оу был убит за то, что выудил кое-какую информацию из банка памяти компьютера Куорри. То же самое произошло и со Стэллингсом.

Джейк отметил про себя, что глаза Донована широко открылись. В них была растерянность, смешанная с недоверием.

— Генри считает, что этот предатель — ты.

— Значит, это я убил Дэвида Оу?

— Ты убил четырех агентов Куорри за столько же дней.

— Они убили Дэвида, когда он ехал на нашу с ним встречу. А потом гонялись за мной по всему Гонконгу.

— С директивой, где ты классифицируешься как «опасный отщепенец», иначе и быть не могло.

— Кто дал директиву?

Донован не ответил, уставившись на Вундермана.

— Боже мой! — ахнул он, затем взмахнул пистолетом. — Отойди от него.

Джейк повиновался.

Донован опустился на колени, расстегнул воротник на рубашке Вундермана, приложил два пальца к яремной вене. Пульса не было.

Глядя в его серое лицо, он сказал:

— Генри, ты сукин сын.

Они вдвоем отправились в ресторанчик неподалеку от Грейстока, где неплохо готовили французские блюда. Ночные бабочки кружились вокруг фонарей, а за столиками сидели молоденькие девушки со своими парнями, ясноглазые и яснолицие. Нос Донована изрядно припух, но даже в таком состоянии он умудрялся выглядеть элегантно. Именно на него и заглядывались девицы, но не на Джейка. Донован заказал лучшего вина, и они выпили за помин души Генри Вундермана.

Джейк вспомнил, как Вундерман завербовал его тогда на Полуострове.

— За друзей, которых сейчас с нами нет, — произнес он тост, будто Вундерман уехал куда-то в отпуск. По сути, так оно и было: просто бессрочный отпуск...

— За Марианну, — добавил Донован. — Я искренне сожалею, Джейк.

Они допили бутылку до того, как подали блюда.

— Я полагаю, мы никогда не узнаем, как это случилось, — сказал Донован уже за кофе с бренди. — Я имею в виду, что его заставило переметнуться. — Он заказал фазанов и оставил одни косточки. Джейк выбрал креветки, но соус, в котором был явный перебор с рафинированным маслом и где также явно не хватало более важных ингредиентов, оказался ему не по вкусу. Он был благодарен, когда официантка забрала его тарелку.

— Ясно, однако, что Вундерман был в основании того айсберга, о котором говорил Энтони, — продолжал Донован, добавив в кофе немного бренди и задумчиво помешивал ложечкой. — Кстати, ты не слыхал, что Даниэла Воркута, так сказать, главный архитектор того айсберга, получила повышение и теперь возглавляет Первое главное управление?

Джейк сказал, что не слыхал.

— Да, — прибавил Донован. — И не исключено, что она скоро окажется первой женщиной, избранной в Политбюро.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — ехидно осведомился Джейк. — Ведь это, поди, тоже засекреченные сведения.

Донован засопел, запихивая в нос свежую бумажную салфетку.

— Я надеялся, что смогу уговорить тебя вернуться в родные пенаты.

— Должен сказать, ты выбрал для этого очень оригинальный способ.

— Но ты все-таки подумай. Это все, о чем я прошу, — сказал Донован, подзывая официантку, чтобы расплатиться.

Но не о Куорри думал Джейк, возвращаясь в свой отель. В его номере, типичном номере типичного американского отеля, окна были занавешены тяжелыми шторами, отчего в комнате было темно, как в склепе.

Джейк пересек комнату и раздвинул шторы. Он увидел дворик, в центре которого рос старый платан. Его пятнистые ветки слегка гнулись под напором теплого летнего ветра, но, поскольку окна были закрыты, со двора не доносилось никаких звуков. Впечатление было такое, что смотришь немое кино.

Сквозь узорчатые листья платана можно было видеть освещенное небольшое кафе с мраморными столиками и полосатыми грибками-тентами. Кафе имело удивительно европейский вид. Пока он любовался этим симпатичным двориком, пожилая пара прошла рука об руку между столиками. Видно, они были трогательно привязаны друг к другу. Джейку, постороннему наблюдателю, эта сцена показалась исполненной приятной грусти.

Во время обеда предложение Роджера Донована прозвучало как шутка. Но теперь, глядя на усеянную блестками тьму, он увидел себя глазами Донована: такого, каким он был всегда. Он ничем не отличается от других людей, участвующих в этой смертельно опасной игре.

Когда он снова опустил глаза на дворик, там уже никого не было. А потом и лампочки, развешанные на ветвях платана, погасли.

Джейк взглянул на часы. Было уже за полночь.

Он подошел к кровати и уселся на ее краешек. Какое-то время смотрел на телефон, потом достал из кармана листок бумаги и развернул его. Поднял трубку, вызвал коммутатор и спросил, как позвонить в Гонконг. Телефонистка ответила, что в Гонконг можно звонить по коду, и объяснила, как это делается.

Долгое время линия отвечала пустыми гудками. Он уже собирался положить трубку, когда раздался голос:

— Алло?

Столько чувств пробудил этот голос в душе Джейка, что он совсем растерялся и не знал, что сказать. Затем, сделав глубокий вздох, он произнес:

— Ба-ба.Отец.

Собака с лаем бежала по линии прибоя, преследуя брошенный хозяином красный мячик. То складываясь, то вытягиваясь в полете, она, как метательный снаряд, промчалась мимо Джейка, обдав его ноги мокрым песком.

Джейк и Чжилинь медленно шли по изогнутому полумесяцем пляжу Шек-0. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь утреннюю дымку, слегка серебрило поверхность океана у горизонта.

Чжилинь только что закончил свой рассказ о своей жизни в Китае. Он принял известие о смерти Химеры с характерным для него хладнокровием.

— Теперь ты знаешь обо мне больше, чем даже мои братья.

Джейк взглянул на старика, подумав, что он, наверно, никогда не перестанет удивлять его.

— Я не должен был бросать тебя и твою мать, — признался Чжилинь. — Как и не должен был заводить любовницу. Но я был слеп, как крот. К тому же это было продолжением моей жизненной философии. Я всегда сначала принимал решения, а уж потом задумывался над их последствиями... Снедаемый своими честолюбивыми планами, я утерял связь с внешним миром, как теряет ее монах, посвятивший себя служению богу. Я действовал в рамках правил, которые сам установил для себя и для других.

— Йуань-хуань?

Чжилинь кивнул.

— В каком-то смысле да.

Они сделали небольшой крюк, чтобы обойти шоколадного от загара мальчишку, деловито строившего у кромки воды замок из песка.

— Если я видел, что мои действия как-то влияют на жизнь окружающих меня людей, то я просто сбрасывал это со счетов... Ты рассказал мне, что случилось с Афиной после того, как я вас покинул. Я знаю о том, как трагически сложилась жизнь Шен Ли, из того, что мне удалось по крупицам вытянуть из Ничирена. Их обеих убил йуань-хуань,или, вернее, моя одержимость им.

Какое-то время они шли молча. Вдоль горизонта, над черными силуэтами танкеров громоздились пушистые облака. Оставляя за собой серебристый хвост пены, пронесся глиссер. Юная блондинка, уверенно выруливая его по дуге, весело помахала кому-то на берегу.

— Я должен отдохнуть, — сказал Чжилинь. Он сел у кромки воды за песочным замком, построенным мальчиком. Джейк стоял рядом и молча наблюдал, как отец снимает туфли, носки, засучивает брюки. Потом Чжилинь погрузил ноги в мокрый песок так, чтобы их омывали набегающие волны. Почему-то от этого зрелища слезы подступили к глазам Джейка.

Он присел на корточки рядом с отцом. Они не обнялись при встрече и не произносили нежных слов. Такие знаки внимания не в традициях китайской культуры. Возможно, их чувства проявляли себя в тех минутах молчания, которые часто возникали у них во время разговора.