Но это ничего. Сейчас она заснет, и завтра наступит такой же дивный и счастливый день.

Завтра в полдень она увидит Ваню и увидит Анку, и снова они отправятся в гористый парк за город. А вечером пойдут на школьный праздник. И теперь она будет им смотреть в глаза открыто, ни капли не стыдясь своей совести.

Мать давно уже ушла на работу, когда Галя проснулась. И счастье, с каким засыпала она, не проходило.

В полдень она еще была счастливая.

И в час, в два она еще ждала, не теряя надежды, но ни Ваня, ни Анка не приходили.

А в три ей снова уж казалось, что нет на свете человека более несчастного, чем она.

Она ждала. И каждый стук, раздававшийся внизу на лестнице, принимала она за шаги Вани, и каждый звук сжимал ее сердце в ожидании.

Причудлива была ее душа. В ней сочетались и сила и слабость.

Галя открывала дверь и слушала. Потом вышла на улицу и там постояла немного под чистым и холодным небом. Ночных облаков уже не было на нем. Она снова поднялась к себе в комнату. Она решила больше не ждать и даже открыла учебник истории. Но тотчас же отложила его. Она ничего не могла делать. Ожидание терзало ее и занимало все мысли. И через час она все еще ходила по комнате и с гневом и болью думала о Ване и Анке.

Ожидание — вот то, что отнимает у человека силы! Вот куда исчезает его время, куда убегают минуты, и дни, и годы! Мы ждем всего. Мы ждем любви, мы ждем счастья. Мы ждем друзей, и они не приходят.

Довольно! Больше она их не будет ждать!

И она не будет ходить с ними больше гулять. Она не пойдет даже сегодня на этот школьный вечер, на этот веселый праздник, что каждый год ждут — вот снова ждут — с таким нетерпением все старшие девочки в школе.

А как заманчив бывал всегда этот праздник!

Этот день был днем рождения Анки. Но она никогда не праздновала его дома, а уходила в школу, где друзья под музыку, с радостью чествовали ее, как могли. И сколько бывало смеху при этом, сколько самых забавных выдумок!

Но нет! И ради Анки Галя сегодня не пойдет.

Она будет сидеть дома и ни разу не подумает даже о Ване, постарается даже не вспомнить о нем. Она достанет из ящика железные спицы матери и будет весь вечер вязать. А он будет там танцевать с Анкой в большом светлом зале, при свете огромных ламп, которые будут гореть до самой глубокой ночи.

Между тем Галя поминутно смотрела на часы.

Уже пора было бы одеваться. Уже сумерки проникали в комнату, разливались по ней, скрадывая очертания предметов. И вечерний, уже изнемогающий шум города ударялся о стены ее дома.

Галя в волнении ходила из угла в угол, не желая больше смотреть на часы. Но сердце ее само мерило время громким стуком, то снова сжимаясь в ожидании, то снова твердо решая не сдаваться и никуда не ходить.

Она подошла к двери и заперла ее от себя самой на ключ.

Потом она села за свой маленький столик у окна и посидела немного в полумраке.

Но ведь дверь она может опять отпереть. Она снова вспомнила о веревке. Не привязать ли себя лучше опять? Уж на этот раз не сонными руками, а в час бодрствования, когда все силы не дремлют в ней.

И она попробовала привязать себя к стулу той же веревкой, какой недавно привязывала к кровати. И не смейтесь, ибо она сделала именно так. Автор должен был об этом сказать, потому что она была все еще дитя и желала всякого сладкого обмана, хотя научилась уже думать и рассуждать с такой удивительной логикой.

И как часто дети, поражая нас логикой, даже взрослостью своих суждений, удивляют нас своими поступками, вытекающими только из их желаний! Ибо как то ни странным покажется иным людям, но мысли человека становятся взрослыми раньше, чем его чувства, толкающие его на поступки, нередко столь смешные. Или, может быть, в сердце мы всегда остаемся детьми?

Галя отбросила от себя веревку и встала.

Ах, ей, должно быть, мало помогают путы, которые она накладывает на себя! Какой же подвиг ждет ее в жизни, если она не может устоять даже против простого желания потанцевать и, может быть, увидеть Ваню!

Есть ли у нее какая-нибудь воля, наконец, и кто научит ее себе подчинять?

Галя зажгла свет и начала одеваться. Она вынула из шкафа свое лучшее платье, единственное, какое сохранила ей мать в великой утрате вещей, сшитое скромно, но из пестрого шелка, который блестел при свете, словно морская волна. Он был такой легкий, что даже шубка могла его смять.

Галя осторожно накинула шубку, не застегнула ее и вышла на улицу. В руках у нее была маленькая книжечка — стихи любимого Анкой поэта, где были слова и о войне, и о любви, и об ожидании. Да, и об ожидании. Ее было так трудно достать! Однако каждый раз в этот праздник Галя что-нибудь дарила своему другу. Она делала это всегда с радостью.

Но на этот раз Галя несла свой подарок с каким-то иным, необычным чувством, в котором вместе с радостью таилась и горечь. Остался ли ей верен друг? И будет ли на празднике Ваня?

Галя подходила к школе с беспокойным сердцем.

Во дворе никого не было. Но окна ярко сияли огнями, проливая избыток света на горки снега, на тропинки среди них, на смутные очертания стройных школьных лип.

И родная школа Гали явилась ей сейчас в ином, таинственно веселом и нарядном виде. Как будто бы даже иначе открывались двери, иные звуки встречали Галю на крыльце.

Маленьких девочек нигде не было видно. По коридору ходили гости — мальчики из мужской соседней школы. Они держались стайкой, словно молодые птенцы, недавно вылетевшие из гнезда. Зеленая бархатная дорожка — дар Анны Ивановны, любившей и в школе уют, — убегала по лестнице вверх, как лесная тропинка, что ведет в мир тихих трав и листьев. И Анна Ивановна, нарядная, в черном платье, ходила под руку с Ниной Федоровной, директором школы. И тень постоянной заботы не закрывала их лица. Из глубины большого актового зала доносилась музыка, бежала вниз, прямо под ноги Анке, которая стояла на лестнице, как хозяйка, с красной повязкой на рукаве, то словом, то смехом встречая гостей и друзей. И через плечо у нее висела почтовая сумка.

Она была одета просто, почти как дома. Полосатая кофточка, связанная из тонкой шерсти, с карманчиками — подарок отца, присланный ей с фронта недавно, — делала ее стройную и без того фигурку еще стройнее. Из бокового карманчика виднелся край крохотного платочка. И эта случайная, быть может, подробность придавала ей тот милый и домашний вид, который так располагал к себе каждого, кто приходил на этот школьный праздник.

Увидев Галю, Анка тотчас же подбежала к ней.

— Я так беспокоилась, что ты не придешь! — сказала она простодушно. — Мы не могли зайти к тебе. Весь день я возилась сегодня в школе, все готовилась к празднику. И Ваня все спрашивал, придешь ли ты, и все беспокоился, что ты обиделась.

Нет, Анка оставалась все той же. И Галя поцеловала ее и подарила ей книжечку стихов. Анка с радостью взяла ее, раскрыла, заглянула в страницу.

И пока Анка глядела в страницу, Галя успела спросить голосом, которого она сама не узнала, — так он был стеснен, неестествен:

— Разве Ваня уже здесь?

— Он здесь уже давно, — сказала весело Анка.

Она ничего не замечала. И голос Гали, ставший совсем другим, не привлек ее внимания.

— Он здесь, наверху, — повторила Анка. — Он все время с Иваном Сергеевичем.

— С Иваном Сергеевичем? — воскликнула Галя с испугом. — Разве он тоже пришел?

Нет, она не в силах ему сейчас рассказать, о чем думала вчера и какой стыд испытала.

А он — вот он, спускается по лестнице вместе с Ваней, идут они рядом, и некуда ей уйти ни от того, ни от другого. Она низко склонила голову и поклонилась учителю.

Лицо у него было усталое и больное. Старые раны всё по-прежнему беспокоили его. Но он все же приходил на эти праздники, где чужая юность постоянно расцветала на его глазах, и он глядел на нее с радостью, и душа его отдыхала.

Он остановился перед Галей и ждал, когда она поднимет свое лицо. Она не подняла его.