Он встал, широко расставив ноги поперек борозды, загораживая девочкам дорогу. Минь и Хоа остановились, выжидательно глядя на него.

— Эй ты, жердь бамбуковая, отойди, не мешай! Опять хочешь ссору затеять!

Хоа прыснула от смеха: и впрямь длинные ноги Нгока были как две бамбуковые жерди.

Минь, ткнув Нгока кулаком, в котором была зажата еще не очищенная от земли горсть арахиса, заявила:

— Убирайся! Не то запущу в тебя глиной!

Но Нгок не шелохнулся. Его не запугаешь, он не отступит от намеченной программы! И, подражая интонации и жестам актеров классической оперы, он произнес нараспев:

— О, не за тем мы явились сюда, чтоб множить ссоры и распри!

— Ну, чего тебе? — не унималась Минь.

— Мы явились сюда, чтобы мир принести благодатный и умолять вас в знак примирения пропеть песню согласия!

Хоа снова прыснула. Слушая Нгока, трудно было удержаться от смеха. И напряжение как-то сразу спало.

— Ладно, мир так мир, я не сержусь на тебя больше, — кивнула она.

— Не будем же помнить зла друг другу, и да воссияет вновь лучезарное светило дружбы! — пропел Нгок. — Пусть светит оно нам отныне на веки вечные!

Хоа протянула ему руку и прибавила:

— Смотри, только не забудь свое обещание!

— Послушай, — вмешалась Минь, — Нгок, как виновный во всем, должен нести наказание. Пусть читает стихи.

— Раз, по-вашему, читать стихи — наказание, я и рта не открою! — возмутился Нгок.

— Ладно, пусть это будет контрибуция!

— Ну, если «контрибуция», тогда пожалуйста! — Он с глубокомысленным видом потер лоб: — Что же вам прочитать…

— Стихи Те Ханя о нашем госхозе, — предложила Хоа.

— Я их не знаю, вот послушайте другое.

И Нгок начал читать:

Было воскресное утро. Вчера отец сказал, что утром они пойдут в Куанг-фу, в первую бригаду навестить Ни Ай.

«И тетю Хань», — невольно продолжила слова отца Хоа.

Слишком уж часто вспоминал о ней отец, по мнению Хоа, слишком часто. Она не испытывала к тете Хань особой симпатии. Вот по резвушке Ни Ай Хоа и вправду соскучилась и очень обрадовалась папиным словам.

Ночью прошел сильный ливень, и утром земля и небо казались как будто вымытыми дочиста. Как всегда после дождя, посвежела зелень, деревья стояли будто переодетые, они еще не успели обсохнуть и были покрыты прозрачными каплями, искрившимися на солнце.

Было прохладно. Жара, так изнурявшая днем, по утрам отступала. И утренняя свежесть была такой приятной, что Хоа захотелось убежать в поле и вдоволь надышаться чистым прозрачным воздухом.

До Куанг-фу было шесть километров. Дорога шла через плантации кофе, казавшиеся издали огромным золотым ковром. А сразу за ними начиналось Куанг-фу — темно-зеленое пятно, над которым, как пароходная труба, белела печь для просушки кофе.

— Вон там и живет твоя подружка, — показал отец. — Красиво, правда?

«Интересно, что сейчас делает Няй-Лягушонок, — подумала Хоа. — Может, просит маму сделать ей прическу „спутник“. Модная эта прическа ей тогда очень понравилась. А тетя Хань, наверно, варит обед. Ведь по воскресеньям всегда готовят дома».

Несмотря на ранний час, на дороге было много народу. Празднично одетые люди несли в руках какие-то узелки, наверно, подарки родным и знакомым; кое-кто держал в руках огромные темно-зеленые, словно покрытые мхом, плоды хлебного дерева. Ливень размыл дорогу, грязь была непролазная, но никто, казалось, не обращал на это внимания. Проезжали, весело позвякивая звонками, велосипеды; тяжело шурша шинами, взбирались они на пригорки и потом, весело поскрипывая, быстро катили вниз.

Вышло не совсем так, как ожидали. Дом тети Хань был на замке. Не оставалось ничего другого, как погулять перед домом в надежде увидеть кого-нибудь из соседей.

— Папа, а ты предупредил, что мы придем в гости?

— Говорил, конечно. Может, какая-нибудь срочная работа, у нас это часто бывает.

Из соседнего дома вышла загорелая девочка лет десяти и, подойдя к ним, вежливо поздоровалась. Хоа вспомнила, что видела ее на уборке арахиса.

— Прости, я забыла, как тебя зовут, — сказала Хоа.

— Бинь.

— Ты тоже сюда приехала на каникулы?

— Нет, я здесь живу. Мы с папой и мамой приехали сюда, еще когда тут были сплошные джунгли, — с гордостью ответила девочка.

— А ты не знаешь, где тетя Хань?

— Она уехала утром куда-то.

— А Лягушонок?

— Тетя Хань попросила меня за ней посмотреть: ведь сегодня детсад закрыт. Она играла с моей сестренкой. Только я отвернулась, они убежали куда-то…

— Пойдем поищем их! — потянула ее за руку Хоа. — Папа, я пошла искать Ни Ай, тетя Хань вернется, наверно, только к обеду.

Но тетя Хань вернулась раньше, как раз к тому времени, когда девочки обыскали и привели домой малышей.

Она была в выцветшем рабочем комбинезоне, в фуражке и высоких, до колен, резиновых сапогах. Обрадовавшись гостям, она сразу завела с отцом какой-то очень длинный и веселый разговор.

Тем временем Ни Ай, обняв Хоа за шею, рассказывала, как вчера мама купила «большой-пребольшой» плод хлебного дерева и спрятала, чтобы сегодня угостить Хоа.

— Вы, верно, и позавтракать не успели? — вдруг вспомнила тетя Хань.

— Да нет, мы попили молока…

— Вы уж меня простите. — Тетя Хань виновато поглядела на отца. — Вызвали неожиданно на работу. Ну ничего, сейчас мы все мигом устроим. Вот только распределим, кому что делать. Хоа, ты возьми рис, промой его и свари. А ты, Ван, займись курицей, она во дворе привязана. Ну, а я сбегаю пока в магазин, надо кое-чего купить из приправ. Вернусь, отварю курицу.

Она не заметила пылающих щек и смущенного вида Хоа, которая боялась, что не сможет сварить рис. Она ведь попала в интернат совсем маленькой, и ей негде было научиться готовить. Даже когда выезжали в лагерь, поварами назначались девочки постарше.

Но тетя Хань ничего этого не понимает, а попробуй недовари или пересоли рис, она будет недовольна.

Зато отец все заметил и понял.

— Послушай, Хань, ты уж свари и рис, а Хоа пускай погуляет с Ни Ай.

— Что же это, твоя дочь и рис варить не умеет? Она у тебя, оказывается, белоручка! Даже Ни Ай скоро будет мне помогать!

Хоа вдруг почувствовала, что тетя Хань ей еще больше не нравится.

И зачем она так говорит! Мама у Хоа умерла рано, кому её было учить. А в интернате девочкам даже на кухню заходить не разрешают.

Расстроенная, Хоа повела Ни Ай в сад. Та щебетала как воробышек, рассказывая свои нескончаемые истории. Перескакивая с одного на другое, она сообщила, что мама купила поросенка к Тету[40] и еще цыплят. А потом она обещала Ни Ай красивую новую юбочку и резиновые сапожки. Ни Ай пойдет гулять в них в дождик и будет ходить по лужам…

— Но я маме сказала, — Ни Ай многозначительно посмотрела на Хоа, — я сказала, что очень скучаю по сестрице Хоа. Мне не нужно цыплят, и юбочку, и сапожки, и я не хочу ходить по лужам. Хочу жить вместе с Хоа. Мама сказала, что ты сама сюда придешь. И вот ты вправду пришла. Скажи, пожалуйста, сестрица Хоа, — продолжала Ни Ай, — это правда, что ты скоро уедешь в школу? А потом ты сюда насовсем вернешься. Мне мама говорила. Это правда, да?

Что могла Хоа ответить любопытной малышке? Приедет ли она сюда навсегда? Хоа и сама еще не решила.