Подмигнув Горину, к которому относился этот вопрос, он присел к блондинке в изумрудном платье.

Она слегка отодвинулась, но постаралась кокетливо улыбнуться.

— Я так скромна и так мало интересна среди всех этих женщин, что меня, конечно, трудно найти сразу. Разве вы знакомы с господином… с господином…

Она вопросительно посмотрела на Горина.

— Гориным, — подсказал он.

— Да, конечно, — ответил Кросс. — Мы друзья и приехали сюда вместе. Он очень способный молодой человек: пока я разговаривал со своими знакомыми, он успел выбрать из всего зала самый очаровательный и душистый цветок и посадил его у нашего столика. Ира, вы очаровательны.

— Ничего подобного, — засмеялась она. — Посмотрите лучше кругом. Видите, какой цветник.

Она сделала движение рукой, как бы обнимая зал.

— Я далек от того, чтобы согласиться с вами, — ответил Кросс с усмешкой. — Когда мне говорят о красоте шанхайских дам, я всегда вспоминаю анекдот с турецким посланником при дворе Людовика XV. Посла спросили, что он скажет о красоте придворных дам. «Ничего не могу сказать, — ответил турок. — Я не знаток в живописи».

— Но ведь я тоже из этих дам, — ответила со смехом Ира.

— Вы — счастливое исключение! — живо возразил Кросс. — Вы — сама непосредственность, вы свежи, юны, прекрасны. Я думаю, что только какое-нибудь особенное событие заставило вас поступить сюда. Я почти уверен, что вы здесь служите по вине нашего общего друга Лямина.

Блондинка в изумрудном платье сделала резкое движение рукой и разлила вино по скатерти.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнула она, побледнев и расширив глаза.

— Ничего особенного, — невозмутимо ответил Кросс. — В прошлый раз, когда я спросил вас, как вы сюда попали, вы советовали мне обратиться за справками к Лямину. Но — увы Лямин убит, а мой вопрос остался без ответа.

Кросс показал на Горина и проговорил:

— Милая Ира! Я и мой друг Горин — были привязаны к Лямину, любили его и хотим раскрыть тайну его смерти. Я чувствую, что вы что-то знаете о Лямине, что ваша судьба была крепко связана с его судьбой. Я чувствую это. Помогите нам! Помните, что мы не сыщики, не полиция, искренне расположены к вам и никакого вреда вам не сделаем. Верьте нам. Я чувствую, что у вас много горечи на душе и горечь эту вам некому поведать. Расскажите нам все…

Горин с удивлением смотрел на Кросса.

Он никогда не подозревал, что этот сухой человек способен говорить так искренне, с таким подъемом, так тепло. Особенная, внутренняя, гипнотизирующая сила чувствовалась в его словах.

Кросс пристально смотрел на блондинку в изумрудном платье. Она медленно, с трудом подняла голову. Какая-то борьба происходила в ее душе. Она подумала и сказала протяжно:

— Вы — друзья Лямина? Вы были привязаны к нему? А все ли вы знаете о нем? Знаете ли вы этого человека?

Затем, вздернув головой, встряхнув копной белокурых волос, она бросила с вызовом:

— Хорошо. Я расскажу вам все…

Блондинка в изумрудном платье широко открыла глаза — сразу потускневшие после недавнего возбуждения — и задумалась.

Казалось, цепь событий пронеслась мимо нее, картины одна за другой возникали в ее голове и исчезали, как призрачные тени на экране кино.

Она вздохнула, пожала плечами, отвечая на какую-то свою скрытую мысль и медленно, с остановками, начала свою повесть.

— Я служила в маленьком галантерейном магазине на авеню Жоффр. Безрадостная эта служба в Шанхае, полная нервного напряжения, суеты и тяжелой работы.

С утра до вечера магазин наполняет шанхайская толпа, требовательная, надоедлива, эгоистичная, вечно куда-то спешащая, грубая. Дамы изводят своими капризами, своими дикими выходками, своей суетливостью. А мужчины — приставанием.

Боже мой! Если бы вы знали, как противны эти ловеласы, считающие, что нет легче победы, как среди продавщиц, кельнерш, модисток, горничных, шляпниц. Эти господа смотрят на таких женщин, как на рабынь, которые, чтобы получить несколько грошей в дополнение к своему нищенскому бюджету, готовы подставить свое тело первому встречному.

Эти господа приходят в магазин, тратят на что-нибудь двугривенный, отнимают у вас полчаса на разговоры, смотрят на вас глазами сатира, стараются прикоснуться к вам или сказать пошлый комплимент.

Нет, теперь я убедилась, что даже в кабаке лучше! Эти пьяные, все эти прожигатели жизни, которые являются сюда, — они честнее тех отвратительных животных, с которыми мне приходилось разговаривать каждый день. Эти хоть откровенны и просто и ясно, не прикрываясь красивыми словами, говорят вам, что им нужно.

А те… Когда мы, продавщицы, выходили после тяжелого изнурительного дня скучной неинтересной работы на улицу, нас уже ждали. Эти господа назойливо лезли к нам знакомиться, предлагая нам поехать ужинать, предлагали нам прогулку в авто.

Ну, что ж? Многие из нас ездили с ними, пытаясь забыть жестокую жизнь, которая почти ко всем из нас была жестокой мачехой. О, как я ненавидела этих милых господ, этих орангутангов с цветком в петлице (обязательно!) и с блудливым видом похотливых сатиров!

Я была молода, достаточно интеллигентна, много читала и, конечно, меня тянуло с кем-то поговорить. Поделиться мыслями. Меня тянуло к молодежи, конечно, я думала и о том, чтобы устроить свою судьбу и соединить ее когда- нибудь с любимым. Я не прочь была и от приличного флирта, который, может быть, перешел бы в любовь.

Каждая девушка мечтает об этом — и разве это неестественно?

Одним словом, я была настроена идеалистически и, как все девушки, мало знала жизнь. Однако, у меня хватало опыта, чтобы двумя-тремя словами отделываться от уличных приставаний.

В магазине мне приходилось быть любезной и приветливой со всеми, потому что мое время, руки, даже мысли были куплены. Зато на улице я принадлежала себе и могла отвечать на все приставания так, как они этого заслуживали.

Мало-помалу, я добилась того, что получила название недотроги. Меня оставили в покое, — и, по крайней мере, те, кто был известен среди служащих девушек, как профессиональные ловеласы с авеню Жоффр. Я стала пользоваться даже среди самой распущенной молодежи некоторым уважением, как воплощенная невинность и святость. Да, да, так мне говорили все.

Какой-то остряк назвал меня «Шанхайской сенсацией» и сказал, что я, вероятно, единственная, из-за которой львы Гонконг-Шанхайского банка на Банде могли бы изменить своему вечному покою и встать со своего места. Вы знаете, конечно, эту шанхайскую шутку со львами?

Ну, вот. Название шанхайской сенсации прилепилось ко мне и меня иначе уже не называли. Вы, может быть, не поверите, но я знаю случаи, когда в магазин приходили, чтобы посмотреть на меня — на девушку, которая так необыкновенно строга и нравственна.

Некоторое время тому назад, как-то перед закрытием магазина, вошли два господина. Один из них сразу приковал мое внимание. Это был брюнет средних лет, прекрасно одетый, с барскими манерами, вежливый, надушенный.

Другой с более прозаической внешностью что-то покупал и разговаривал со мною. Брюнет молчал и смотрел на меня. Я невольно сконфузилась.

Тогда брюнет сказал своему спутнику: «Ты надоел барышне. Кончай покупки — и идем».

Они ушли, а на следующий день я встретила брюнета на улице, когда шла на службу. Часа через два он появился в магазине и направился прямо ко мне. Он покупал какую- то мелочь, не переставая смотреть на меня. Что-то необычайное было в его взгляде, но вел он себя вполне прилично.

У меня не было причины говорить с ним резко, хотя резко, хотя смутное недовольство бродило во мне, вызванное его назойливым взглядом.

На следующий день я получила от него письмо, в котором он говорил, что очень заинтересован мною, что в моем лице есть что-то необыкновенное и так далее. Когда я вспоминаю это письмо теперь, мне кажется диким, как я могла так легкомысленно, так безрассудно поверить каждой строчке, каждому слову.