- Тебе нравится? - спросила Данфейт, останавливаясь возле него и склоняясь над перилами, чтобы заглянуть вниз.

    - Да, - ответил Кимао, хватая ее за руку и не позволяя перегнуться через преграду, как она намеревалась сделать.

    - Не волнуйся! Я не упаду! - засмеялась она, отстраняясь от него и возвращаясь в дом.

    Кимао прошел следом и, закрыв дверь на террасу за собой, остановился возле замершей в центре Данфейт. Он склонился к ее шее, разглядывая причудливые колечки волос, выбившиеся из ее прически, и подул на них.

    - Комната Айрин слева от твоей, - произнесла Данфейт. - Там тоже есть выход на эту террасу.

    Она ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но он молчал, будто этот факт его совершенно не касался. Данфейт ощутила его дыхание на своей шее и закрыла глаза, чтобы дождаться прикосновения теплых губ.

    - А где твоя комната? - спросил Кимао, не предпринимая никаких попыток, для дальнейших действий.

    - Справа от дома есть двухэтажная пристройка. Там живу я.

    - Меня мучает один вопрос и я не нахожу в себе сил промолчать и не задать его.

    - Я слушаю.

    - Почему ты сожгла свои портреты?

    Данфейт выдохнула и открыла глаза, разглядывая узоры на ковре под ногами.

    - Отец рассказал вам.

    - Потому что она оставила их на полу в подвале?

    Он говорил шепотом и голос его пробирал до самых кончиков пальцев. В этот момент, при упоминании истории давно пройденных лет, ее должен бы обуять гнев, но эта дрожь в пальцах и шепот, проникающий в ее кожу с его дыханием, заслонили собой все отрицательные эмоции, оставив только покой и трепет на сердце.

    - Она не просто "оставила их в подвале", - так же тихо прошептала Данфейт. - Она свалила их друг на друга на полу, поцарапав рамы и краску на полотнах. А потом она не закрыла за собой дверь и за ночь воздух в помещении прогрелся. Прогрелся настолько, что с холодной трубы начал капать конденсат. Я вернулась домой только на следующий день. Ми намекнула мне, что стоит заглянуть в подвал. Когда я нашла свои портреты, от них мало что осталось. И тогда я приняла решение довести дело до конца. Вот так, я сожгла работы Джонатана Сирии, который все эти годы из нас двоих рисовал только меня.

    - Только тебя?

    - Да. Айрин рисовать он отказался, сославшись на то, что устал от обыденной красоты. Мое же лицо ему показалось "интересным". Я посчитала, что мне оказана честь. Что еще я могла подумать в пять лет? А потом я действительно приняла его слова за комплемент. Он никогда не называл меня "красивой". Он говорил: "Ты интересна, глядя на тебя, я вижу лицо, а не маску". Отец полагает, что я не знала о последней работе Сирии. Но это я позировала Джонатану в течение двух часов, что, как ты сам понимаешь, для меня - настоящее испытание. Самое смешное, что отец бережет ее не потому, что сетует за единственный мой портрет. Нет. Эта картина - последняя работа руки Сирии, и, полагаю, она стоит целое состояние.

    - В каждом поступке отца ты ищешь какой-то подвох. Это - не правильно. Почему ты не подумала о том, что он просто дорожит этой картиной?

    - Поэтому что он произвел оценку полотна.

    - И во сколько тебя оценили?

    - Ми сказала, что на сто тысяч акроплей.

    Кимао приподнял брови и улыбнулся.

    - Я бы дал больше.

    - Неужели, - прищурилась Данфейт и обернулась к нему.

    - За тебя на этом полотне - да.

    - Кимао, ты заигрываешь со мной? - произнесла Данфейт и, почему-то, улыбнулась.

    - Да, - ответил зрячий и посмотрел на нее.

    - Не люблю флирт. Это - пустые слова, за которыми не кроется ничего, кроме обмана.

    Кимао провел пальцем по ее щеке и спустился на подбородок, приподнимая ее лицо и заставляя смотреть прямо ему в глаза.

    - Я знаю, что мерой для тебя являются поступки. Еще я знаю, что ты благодаришь только за искренне свершенные дела. Ты прямолинейна, упряма и эмоциональна. И ты гордишься этими качествами, хотя Ассоциация не считает их положительными. Я тоже горжусь ими.

    - И ты больше не злишься на меня?

    - Этого я не говорил, - покачал головой Кимао и провел пальцем по ее губам.

    Данфейт распахнула их и потянулась к нему, но он отрицательно покачал головой и усмехнулся.

    - Если я поцелую тебя сейчас, это будет означать, что я смирился с тем, что ты готова скрывать от всех наши отношения. А я не смирился, и продолжаю настаивать на своем.

    Данфейт склонила на бок свою голову и улыбнулась:

    - Спасибо, - прошептала она, прикусывая свои губы.

    Кимао не понял, за что она поблагодарила его. Но матриати смотрела на него с таким воодушевлением, что он сам начал гордиться своей непреклонностью в этом вопросе. Ей важно знать, что он "против". Для нее имеет значение его взгляд на происходящее и нежелание мириться с ее страхом быть отвергнутой собственным отцом из-за него. Только сейчас он прикоснулся к понимаю мира своей женщины и смог, кажется, узреть то, что для всех остальных останется тайной. Она - ребенок, который стремиться к пониманию и любви, но который так и не обрел их в месте, где родился.

    В дверь постучали, и Данфейт тут же отскочила от Кимао, перемещаясь в другой конец комнаты.

    - Войдите! - произнес зрячий, и прищурился, глядя на лицо пожилой Мими, "застрявшей" глазами на Данфейт.

    - Простите, господин Кейти, но мистер Белови ждет Данфейт в своем кабинете.

    - Конечно, я с радостью ее отпускаю!

    Данфейт посмотрела на Кимао так, что он чуть было не рассмеялся в голос. Улыбнувшись, матриати кивнула Мими, давая знак, что та уже свободна. Но женщина продолжала стоять в дверях, не намереваясь покидать комнату молодого человека без своей подопечной.

    - Увидимся за ужином, - вежливо произнесла Данфейт и, попав в руки Мими, была тут же вытолкнута за двери.

    - Ты что это творишь?! - зашипела нянька ей на ухо. - Совсем совесть потеряла? Отец, если узнает, что ты ошиваешься в его комнате, с тебя три шкуры спустит!

    - Подумаешь, - хмыкнула девушка. - Мне не в первой!

    - Побойся Юги, Данфейт!

    - Мими, свои старообрядные штучки можешь оставить при себе. Мы живем в современном обществе, где находиться в комнате с мужчиной наедине не является чем-то зазорным.

    - В общественном месте - может быть, но не в комнате, где он живет! - прошипела няня и отвесила ей подзатыльник.

    - Ой!

    - Вот тебе и "ой"!

    Мими проводила Данфейт до дверей рабочего кабинета мистера Белови, словно боялась, что девушка в последний момент развернется и "сделает ноги".

    - Папа? Ты звал меня? - произнесла Дани, проходя внутрь комнаты, где в последний раз была более пяти лет назад.

    - Да, дорогая, - улыбнулся отец со своего рабочего места и подал знак рукой, что дочь может присесть в кресло у окна.

    За время ее отсутствия в этой комнате ничего не изменилось. Два кресла, стоящие друг напротив друга, рабочий стол, сделанный на заказ и обитый золотом, стеллажи с книгами и папками, как две капли воды похожими на обложки рукописей, маленький стол для бухгалтера, который приезжал к ним раз в неделю с докладом, когда отец проводил дома более двух недель подряд.

    Отец поднялся со своего кресла и переместился в другое, присаживаясь напротив дочери и закидывая ногу за ногу. Он устремил свой взор к окну, будто бы опасался слишком долго смотреть на нее.

    - Как твои дела? Как учеба?

    - Все хорошо, папа. Я сдала все зачеты и теперь продолжаю постигать новые науки.

    - Мне пришли бумаги о твоем отчислении на прошлой неделе, а на этой неделе меня известили, что семестр ты закончила на положительные оценки. "Положительные", я так понимаю, это не "отличные"?

    - Нет, папа.

    - Что ж, каждому свое, - вздохнул Белови. - А так? Чем вообще ты живешь? Твои друзья произвели на меня хорошее впечатление, хотя отношения тех двоих молодых людей, которых ты против моей воли все равно умудрилась поселить в одной комнате, я не приветствую.