Вблизи от города находился санаториум хворых черной лихорадкой, от которой больше умирали, чем вылечивались.

Там под присмотром врачевателей больные принимали ванны из подогретой морской воды, лежали в чанах с жирными грязями, глотали вытяжки из морских водорослей и настойки местных горных трав.

Больные бывали в городе. Иногда их можно было отличить от здоровых людей лишь по частому сухому кашлю, но иногда попадались на глаза те, на ком черная лихорадка ставила глубокую печать. Изможденные, с блестящими глазами, с обтянутыми сухой, желтоватой кожей худыми лицами. Эти постоянно носили с собой склянки для темной, с красными прожилками мокроты, исторгаемой их больными легкими. Таких старались обходить стороной.

Ивка часами просиживала на скамейке у ратуши, но к ней никто не подходил. То ли не было у больных таких денег, то ли теплилась еще надежда на выздоровление.

В конце концов Ивка вовсе перестала выбираться на площадь. Чеканки можно было продать и в другом месте. Не клин же сошелся на этом приморском тихом городе.

— Э! — забарабанили вдруг в дверь.

Ивка осторожно выглянула в окно. Один из каменщиков бригады, которых она кормила, упорно стучал кулаком по тонким доскам.

— Пу-усти, — пьяно бубнил он, — пу-усти, зараза.

— Уходи, — сердито закричала из-за двери Ивка. — Уходи. Я заклятие призову.

— Не уйду, — упрямился мужик. — Ты сладкая. Тебе без меня ску-учно. Пусти, справим удовольствие.

Ивка вздохнула, дотронулась на всякий случай до оберега, забралась с ногами на кровать и стала ждать, когда пьяный каменщик уберется.

Будь здесь Ма Оница, она бы знала, что дураку ответить, а то и ушат помоев вылила бы на его голову. Ма Оница была остра на язык и скора на расправу.

Вдруг невыносимо захотелось оказаться дома, в окружении знакомых запахов и звуков. Расцеловать Ма, обнять Па, прижать к груди лохматую голову Верики. Что говорить, Ивка порядком соскучилась. Но путешествия прерывать не собиралась и не торопила дни, оставшиеся до возвращения. Сколько еще оставалось в мире удивительного, не увиденного ею.

— Вот образцы материи, которая у меня есть. Не сомневайтесь, госпожа, качество самое отменное, стирается хорошо и не мнется. Сноса ему не будет, здоровья вам на долгие годы, — портниха обращалась к Ивке почтительно, заглядывала в глаза, улыбалась широко.

Ивка к такому вниманию не привыкла и чувствовала себя не в своей тарелке.

Но это не помешало ей самым тщательным образом пощупать, помять и даже понюхать то, что предлагала ей мастерица: красный атлас, синий батист, желтый крепдешин. В конце концов девушка остановилась на отрезе светло-серого, жемчужного оттенка, плотного сатина. Теперь оставалось самое трудное — выбрать фасон. Портниха принесла книгу с рисунками. Ивка задумчиво стала листать страницы.

Через две недели платье было готово. Светлое, маркое, с вызывающе низким лифом, пышными рукавами, которые невозможно засучить, многочисленными складками на юбке, которые невозможно отгладить. Это было ужасно непрактично. Но это было прекрасно.

Ивка решилась потратить на обновку серебряный таллен. Непростительная расточительность, но жалеть о содеянном почему-то не получалось.

Также были сделаны на заказ черные полусапожки из тонкой, мягкой кожи и новый чепец.

Ивка, нарядившись, долго кружилась по своей маленькой комнатке, а потом аккуратно сложила обновки и убрала в котомку. Представить себя разгуливающей в Раттенпуле в таком наряде она не могла совершенно. Да и скажите на милость, не варить же в таком картошку. К тому же Ивка могла побиться об заклад, что каждый пришедший на ужин каменщик попытается заглянуть ей за корсаж.

Пройтись бы приодевшейся, с настоящей, сделанной куафером прической перед Славеном. Вот он бы оценил. И нужные слова нашел.

«Королева моя. Краше и желаннее тебя никого нет. В глазах твоих звезды, в улыбке сладость, в волосах серебряные колокольцы».

Вот как бы он говорил. Может быть, даже скорее всего, эти слова ничего не значили. Но хотелось их слушать еще и еще. Купаться в них, тонуть, умирать и возрождаться заново.

А потом бы платье легло на спинку стула, погасли бы свечи, взметнулась облаком белая простыня…

Прекрати, — приказала себе Ивка. — Ты из Милограда. В Милограде все не так. Все по-другому. А мечты на тарелку не положишь. И хреном не приправишь. И тяжелая ты, на пятом месяце. Уже скоро к дому поворачивать.

Еще через неделю Ивка взяла расчет, запаслась краюхой хлеба и бутылью с водой, сложила вещи и снова собралась считать данны. И она точно знала, куда теперь лежит ее путь. Оставалось только в последний раз взглянуть на море.

Маг-У-Терры

«Родители часто приходят ко мне во сне. Па ждет в библиотеке, Ма, немножечко бесцеремонно, направляется сразу в спальню.

— Ма! — говорю я ей, гладя тонкие запястья в голубых венках, — ты же видишь, я уже взрослый мужчина. Мало ли чем я могу быть занят.

— Пустяки, — тихо смеется Ма, гладя меня по голове. — Ничем ты не занят. И мы с тобой вдоволь поговорим. Я соскучилась.

И мы говорим, говорим ночь напролет. В основном обо мне. Ма интересна каждая подробность. О книгах, которые я прочел, о людях, с которыми я встретился, о девушках, которым я улыбнулся.

С легкой укоризной в голосе Ма спрашивает, не собрался ли я, наконец, жениться. И расстраивается, когда я сообщаю, что еще не готов. Раньше я отговаривался тем, что все девицы в округе неинтересны и некрасивы. Но теперь я расскажу ей о регине. И глаза Ма увлажнятся от радости. И мы выпьем за это горячего пряного вина из дорогих бокалов, которые я разбил в детстве, лет двадцать назад. И за которые меня никто не ругал.

А потом Ма отступает, тает в ночи, уступая место Па.

В библиотеке ярко горят дрова в камине, Па с удовольствием листает страницы старинных книг, вертит в руках незажженную трубку. От него забыто пахнет табаком и свежестью туго накрахмаленных рубашек.

— Я горжусь тобой, сын, — говорит он.

— Но Па, я не оправдал твоих ожиданий, не стал великим магом, продолжателем традиций нашего рода.

— Неправда, — отвечает Па. — Ты умен, ты смел, ты красив, в конце концов. И ты еще себя покажешь. Какие твои годы. Еще не женат, не обременен семьей. Давай лучше поговорим о политике нынешнего короля, о новейших теориях мироздания или о достоинствах верховых драконов. Как мужчина с мужчиной. Я скучаю по тебе, сын.

И мы говорим, говорим.

А под утро, когда сон становится чуток, и луч солнца скользит по сомкнутым векам, родители садятся в небесную лодку, где уже терпеливо сидят, сложив руки на коленях, другие путешественники в красных шляпах и чепцах, запасенных специально для этого путешествия. Чем дальше от носа корабля, тем меньше у путников осталось по ту сторону добрых дел. Ведь с задних сидений так легко быть утащенным в пучину небесного океана потеряшами и скитаться там вечно вместе с ними до скончания веков.

Песьеголовый кормчий Разунах взмахивает веслом и направляет ладью в сторону горизонта. Туда, куда нет доступа живым, но откуда приходят умершие, независимо от того, зовем мы их или нет.

За спиной каждого ныне живущего стоит непобедимая армия невидимых защитников. Нет в руках ее воинов острых мечей, не развеваются над ее рядами разноцветные штандарты, не выбивают грозную дробь тугие барабаны, но страшнее и беспощаднее этой армии нет на земле. И за землей тоже нет.

Она не даст вам пасть духом, затосковать, потерять веру. Она будет защищать вас до последней капли крови. Вашей крови. Ведь своей у них давно уже нет.

Боюсь ли я смерти? Конечно, как все обычные люди. Но еще больше я боюсь исчезнуть, не оставив за собой того, к кому я мог бы по ночам направлять легкую небесную лодку. Песьеголовый кормчий Разунах берет за проезд звонкой монетой человеческой памяти. Пока есть в этом мире хоть кто-то, кто помнит и чтит своих предков, им есть куда возвращаться из-за далекого горизонта.