Они будут ждать, раздражаясь все сильнее, пока, наконец, им не придется взять Лили и пойти на Церемонию без него.

— Но они никому ничего не скажут, — не сомневался Джонас. — Они не захотят привлекать внимание к моему грубому поступку, потому что это отразится на отчете об их родительских успехах. Да и вообще, все будут так увлечены Церемонией, что, скорее всего, просто не заметят моего отсутствия. Я ведь теперь Двенадцатилетний на Обучении, а значит, мне не обязательно сидеть с моей возрастной группой. Так что Эшер подумает, что я с родителями или с вами…

— А родители — что ты со мной или с Эшером.

Джонас пожал плечами.

— В общем, они не сразу обнаружат, что меня нет.

— А ты к тому моменту будешь уже далеко.

Дающий закажет машину с водителем на утро. Он часто посещает другие коммуны, чтобы встретиться с местными Старейшинами — его полномочия распространяются на все близлежащие коммуны, так что ничего необычного в этой просьбе не будет.

Обычно Дающий не приходит на Церемонию. В прошлом году он пришел только ради Джонаса. Все остальное время он жил обособленно, поэтому никто не удивится тому, что он выбрал именно этот день, чтобы уехать.

Когда приедет машина, Дающий отошлет шофера по какому-нибудь поручению. Пока его не будет, он поможет Джонасу забраться в багажник и даст ему запас еды, которую будет откладывать ближайшие две недели.

Начнется Церемония, вся коммуна окажется в Лектории, а Дающий с Джонасом уже будут в пути.

К полудню все наверняка уже поймут, что Джонаса нет, и начнут беспокоиться. Церемонию прерывать не будут — это просто немыслимо, — а вот поисковые группы вышлют.

К тому времени, как они обнаружат брошенные у реки велосипед и одежду, Дающий уже вернется. А Джонас будет на пути в Другое Место.

По возвращении Дающий обнаружит, что коммуна погружена в панику. Люди впервые столкнутся с такой ситуацией, и у них не будет воспоминаний, дарующих мудрость и спокойствие. Они не будут знать, что делать, им будут нужны его советы.

Он придет в Лекторий, где будут все члены коммуны. Он поднимется на сцену. Он объявит, что Джонас утонул. И сразу начнет Церемонию Утраты.

«Джонас, Джонас» — будут произносить они громко, как когда-то произносили имя Калеба. Дающий будет руководить пением. Вместе они позволят Джонасу исчезнуть из их жизни, произнося его имя в унисон, все тише и тише, пока не перейдут на шепот, и к концу этого длинного дня он исчезнет совсем, и никто больше не упомянет его имени.

И тогда они столкнутся с чудовищной необходимостью принять воспоминания. А Дающий им поможет.

— Да, без вас они, конечно, не справятся, — заключил Джонас после обсуждения деталей плана. — Но и мне вы нужны. Пожалуйста, останьтесь со мной! — Джонас просил, уже не надеясь, что Дающий согласится.

— Моя работа будет закончена, когда я помогу коммуне измениться и снова обрести целостность.

— Я благодарен тебе, Джонас. Без тебя я бы никогда не придумал, как все изменить. Но твой долг — сбежать. А мой — остаться.

— Разве вы не хотите пойти со мной? — грустно спросил Джонас.

Дающий обнял его.

— Я люблю тебя, Джонас, — сказал он. — Но мне есть куда пойти. Когда я закончу работу, я хочу оказаться рядом с дочерью.

Джонас удивленно посмотрел на него:

— Я не знал, что у вас есть дочь, Дающий! Вы говорили, что у вас была супруга. Но про дочь я и не догадывался.

Дающий улыбнулся. Впервые за эти месяцы, что они провели вместе, Джонас видел его таким счастливым.

— Ее звали Розмари.

«Это сработает. У нас все получится.» — Джонас повторял себе это снова и снова весь день.

Но вечером все изменилось. Все — все, что они с Дающим так подробно обсуждали, — рухнуло в один миг.

Той ночью Джонасу пришлось бежать. Он вышел из дома сразу после наступления темноты. Это было очень опасно — хоть большая часть коммуны и сидела по домам, Рабочие еще были на улицах. Но он был очень осторожен. Он старался держаться в тени, пробираясь мимо домов и пустой Центральной Площади к реке. Он видел очертания Дома Старых и Пристройки на фоне ночного неба. Но он не мог остановиться. Не было времени. Каждая минута была на счету, с каждой минутой он должен был уходить все дальше и дальше от коммуны.

Теперь он ехал по мосту. Пригнувшись к рулю, Джонас равномерно крутил педали. В темноте он видел, как бурлит внизу вода.

Поразительно, но, покидая коммуну, он не чувствовал ни страха, ни сожалений. Только глубокую грусть. Там оставался его лучший друг. Он знал, что не может издать ни звука — это слишком опасно, — но всем сердцем надеялся, что Способность Слышать Дальше позволит Дающему услышать его прощальные слова.

Это случилось за ужином. Семейная Ячейка, как обычно, собралась за одним столом: Лили весело щебетала, Мать и Отец делились тем, что произошло за день (мешая правду с ложью, как теперь понимал Джонас). Рядом на полу шебуршал Гэбриэл, лопотал что-то на своем младенческом языке и время от времени улыбался Джонасу, радуясь, что он вернулся после неожиданного ночного отсутствия.

Отец посмотрел на малыша.

— Наслаждайся, Гейб, — сказал он. — Ты ведь последний раз у нас в гостях.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джонас.

Отец разочарованно вздохнул.

— Ну, помнишь, сегодня утром, когда ты вернулся, Гэбриэла здесь не было? Мы подумали, что, раз тебя нет, надо попробовать оставить его на ночь в Воспитательном Центре. Он ведь в последнее время так хорошо спал.

— Идея оказалась не очень хорошей?

Отец усмехнулся.

— Это мягко сказано. Просто катастрофа! Он проплакал всю ночь. Ночные воспитатели сбились с ног. Когда я пришел утром, на них было жалко смотреть.

— Ах ты скверный мальчишка! — Лили погрозила Гейбу пальчиком.

— Так что нам пришлось принимать решение, — продолжил Отец. — На сегодняшнем совещании даже я проголосовал за Удаление Гейба.

Джонас опустил вилку и уставился на Отца.

— Удаление? — переспросил он.

Отец кивнул.

— Мы сделали все, что в наших силах.

— Да, ты прав, — поддержала его Мать.

Кивнула и Лили.

Джонас изо всех сил старался говорить спокойным голосом.

— Когда? — спросил он. — Когда его удалят?

— Завтра рано с утра. Нам пора готовиться к Церемонии Называния, так что мы решили поскорей с этим разобраться.

— Утром скажем тебе «пока-пока», малыш, — сказал Отец своим «детским» голоском.

Джонас доехал до другого берега, остановился и посмотрел назад. Там была его коммуна, место, где он провел всю свою жизнь. Коммуна спала. На рассвете там снова начнется упорядоченная понятная жизнь, но уже без него. Жизнь, в которой нет места ничему неожиданному. Ничему неудобному. Ничему необычному. Жизнь без цвета, без боли, без прошлого.

Он надавил на педаль и поехал дальше. Он не мог себе позволить оглядываться назад. Он подумал о Правилах, которые уже успел нарушить, — если его поймают, он обречен.

Во-первых, он покинул жилище ночью. Нарушение основного Правила.

Во-вторых, он украл у коммуны еду — очень серьезное преступление, хоть он и забрал остатки ужина, выставленные на порогах домов для уборки.

В третьих, он украл отцовский велосипед. Он не сразу решился на это. Глядя в темноте на велосипеды, он думал, что ему не хочется брать ничего, что имеет отношение к Отцу, к тому же он не был уверен, что ему будет удобно ехать на таком большом велосипеде.

Но пришлось взять именно отцовский велосипед с детским креслом на багажнике.

Ведь Гейба он тоже взял с собой.

Он чувствовал, как головка малыша тыкается ему в спину во время езды. Гэбриэл сладко спал надежно закрепленный в кресле. Перед тем, как выйти из дома, Джонас прижал руки к его спине и передал ему свое самое умиротворяющее воспоминание: покачивающийся гамак, привязанный к дереву на каком-то далеком острове, шум волн, ритмично подкатывающих к берегу. Он чувствовал, как, принимая воспоминание, Гейб начинает дышать тише и ровнее, глубже погружается в сон. Он даже не пошевелился, когда Джонас усадил его в кресло.