— Интересно...

— Вот-вот. Ведь Бродмен сбывал награбленное, тут сомнений нет. А Гэс был взломщиком и, естественно, про это знал. И еще он говорил Секундине, что они получают сведения из полиции, когда и где безопасно идти на дело. Она думает, что получали от Гранады.

— Не верю.

— Ваше право. — По тону Падильи было ясно, что сам он верит. — Тогда я ничего добавлять не стану.

— А есть что добавить?

— Угу. Добавлю, если хотите. Конечно, может, все это и бред. Как я уже сказал, надеюсь, что так. Но какая-то правда все-таки тут есть, потому что концы сходятся. Вот, например, это похищение. Секундина о нем давно слышала. То есть что задумано крупное дело, а вот какое, она не знала. И Гэс не знал. Но крупное — куча денег на долю каждого, и больше никаких забот. — Падилья иронически улыбнулся.

— А остальные участники кто?

— Она не знает. Один, естественно, был Гэс. И этот тип Гейнс. Гэс знавал его раньше. Познакомились они в Престоне. Только фамилия у него была другая.

— Какая?

— Секундина не знает. Гэс ей не все рассказывал. Да и вообще многое она сама сопоставила из разных разговоров. О том, что главарь у них Гейнс, она узнала только после того, как Бродмен порвал с бандой. Он допустил какую-то промашку, перепугался полиции, ну и решил втянуть рожки. А о намечавшемся деле и слышать не хотел. Секси говорит, что они потому его и прикончили. Он уже готов был их всех заложить.

Мой скептицизм все больше рассеивался. Эти сведения увязывались с тем, что было известно. Разрыв между Гейнсом и Бродменом объяснял, почему Бродмен донес о кольце Эллы Баркер в полицию.

— А что Гэс убил Бродмена, Секундина не отрицает?

— Наоборот. По ее словам, Гэса послали разделаться с Бродменом. Гейнс велел ему прихлопнуть старика и забрать вещи у него из подвала. Но у Гэса не хватило духа. Он никогда еще никого не убивал. Бродмена он раза два стукнул и сбежал. Она видела его сразу же после этого, и ему стыдно было, что он струсил. Слышите — стыдно! Такого она сочинить не могла.

— А если сочинил сам Гэс?

— Он? Так он же был тупица, каких мало.

— Но он мог просто не разобраться в том, что произошло. Не сообразил, что нанес Бродмену смертельный удар.

— А вы уверены, что Бродмена не задушили?

— Я ни в чем не уверен! А почему вы спрашиваете?

— Секундина так думает.

— Что его задушил Гранада?

— Имена никакие не назывались, — сказал Тони. Трусом он не был, но в голосе у него звучал страх. — Мистер Гуннарсон, как мне поступить? С той минуты, как она мне все это выложила, я себе места не нахожу. Мне такое дело не по зубам.

— Я поговорю с ней. Где она живет?

— За железной дорогой. — Он продиктовал мне адрес.

Тони выбрался из машины и посмотрел на небо. В бездонной глубине реактивный самолет чертил двойной белый след, волоча по нему грохочущий груз оглушительных звуков. Телефон Фергюсона зазвонил, словно в знак протеста.

Я кинулся к черному ходу. Падилья опередил меня и преградил мне дорогу.

— Что это вы?

Он ответил негромко:

— Это его дело, мистер Гуннарсон. Не мешайте ему поступать по-своему.

— А по-вашему, он для этого годится?

— Не меньше любого другого.

Падилья скользнул ладонью по изуродованному уху и заслонил лицо растопыренными пальцами. Из глубины дома доносился невнятный голос Фергюсона, внезапно сорвавшийся на крик:

— Холли! Это ты, Холли?

— Господи, он разговаривает с ней, — пробормотал Падилья.

Он забыл о своем намерении не пускать меня в дом, и мы вместе вбежали туда. Фергюсон встретил нас в коридоре. Задубевшую кожу его лица морщинила радостная улыбка.

— Я разговаривал с ней. Она жива, здорова и сегодня же вернется домой.

— Значит, ее все-таки не похитили? — спросил я.

— Похитили, она у них в руках. — Казалось, он считал это мелочью. — Но обходятся с ней хорошо. Она мне сама сказала.

— А вы уверены, что говорили со своей женой?

— Абсолютно. Ошибиться в ее голосе я не мог.

— Звонили по местному телефону?

— Да, насколько я мог судить.

— Ас кем еще вы говорили? — спросил Падилья.

— С мужчиной. Одним из ее похитителей. Голос был незнакомый. Но какое это имеет значение? Они ее отпускают!

— Без выкупа?

Он посмотрел на меня не слишком ласково. Разговор с женой принес ему такое облегчение, что всякое напоминание о препятствиях, пока еще мешающих ее возвращению, было ему неприятно. Подобное ликование, подумалось мне, сродни отчаянию.

— Выкуп я уплачу, — ответил он бесцветным голосом. — И с радостью.

— Когда и где?

— С вашего разрешения, полученных мною инструкций я касаться не буду. И каждая минута у меня теперь на счету.

Он с неуклюжей поспешностью повернулся и неверными ногами пошел к себе в спальню. Я последовал за ним. Комната была просторной. За одним окном земля обрывалась в голубизну моря, скудная обстановка оставляла ощущение пустоты. Голые плоскости мебели, на стенах фотографии жены и его самого. Он с костлявой лихостью позирует в форме под шляпой-блином. Он делает стойку на параллельных брусьях. На одном снимке он стоял, выпрямившись, совсем один на фоне плоской прерии под пустым небосводом.

— Что вы тут делаете, Гуннарсон?

— Вы убеждены, что звонок этот не мог быть ложным?

— Каким образом? Я же говорил с Холли.

— А не было это магнитофонной записью?

— Нет... — Он взвесил мое предположение. — Ведь она отвечала на мои вопросы.

— Почему она содействует им?

— Потому что хочет вернуться домой, естественно, — сказал он с широкой застывшей улыбкой. — А почему бы и нет? Она знает, что деньги меня не волнуют. Она знает, как я ее люблю.

— Конечно знает, — сказал Падилья с порога и движением головы поманил меня к себе.

Воздух был словно заряжен электричеством, хотя я не понимал почему. Вздрагивая, будто от ударов током, Фергюсон подошел к зеркалу на стене и начал расстегивать воротник рубашки. Пальцы плохо его слушались, и с бешеным нетерпением он рванул рубашку обеими руками. Отлетевшие пуговицы застучали по зеркалу, как крохотные пули.

Лицо Фергюсона в стекле выглядело изможденным. Он увидел в зеркале, что я слежу за ним. Наши взгляды встретились. Глаза у него были старыми и ледяными, по лбу стекал пот.

— Запомните, если вы как-то помешаете ее благополучному возвращению, я вас убью. Я уже убивал людей.

Сказал он это не обернувшись. Своему отражению и моему.

Я проехал под колизеевскими арками путепровода, потом — между товарной станцией и лесными складами. Пахло свежими опилками и дизельным топливом. За высокой проволочной изгородью станции на фоне глухих складских стен виднелись освещенные солнцем смуглые фигуры. Я свернул на Пелли-стрит.

Домик семьи Донато стоял среди смахивающих на курятники дощатых лачуг, которые располагались по трем сторонам пыльного квадратного двора, замыкавшего тупик. Одинокий кизиловый куст, способный расти где угодно, тянул к солнцу кисти ярко-красных ягод. В его длинной перистой тени компания ребятишек сосредоточенно играла среди пыли.

Они изображали индейцев. Многие из них, наверное, и в самом деле оказались бы индейцами, если бы удалось проследить их родословную. Старуха с лицом индианки, изборожденным морщинами, следила за ними с крылечка одной из лачуг.

Она сделала вид, будто не замечает меня. Не тот цвет кожи и приличный костюм, а приличный костюм стоит денег. А откуда берутся деньги? Из пота и крови бедняков.

— Миссис Донато здесь живет? — спросил я. — Секундина Донато?

Старуха не подняла глаз и ничего не ответила. В моей тени она окаменела, как ящерица. Дети у меня за спиной умолкли. Из открытой двери доносился женский голос, тихонько напевающий испанскую колыбельную.

— Секундина живет здесь, верно?

Старуха пожала плечами. Под порыжелой черной шалью это движение было еле заметно. В дверях появилась молодая женщина с младенцем на руках. У нее были глаза Мадонны и печальный рот — прекрасный, пока не раскрылся.