— Имена роли не играют. Когда найдете группу этих фамилий в одном справочнике, выпишите для меня адреса.

— Вряд ли это будет так уж просто. С пятьдесят второго года много воды утекло, а люди теперь все время переезжают.

— Я знаю. Но все-таки попытайтесь. Это правда крайне важно.

— Можете на меня положиться.

Фергюсон ждал меня в тени козырька у входа в больницу. Глаза его хранили все то же невидящее выражение. Он, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Хотя мы говорили с ним на более или менее одном языке, я вдруг понял, насколько он чужероден в Южной Калифорнии. А то, что с ним происходило, удвоило эту чужеродность.

Я перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверцу машины.

— Как ваш нос?

— Мне не до носа, — ответил он, усаживаясь рядом со мной. — Я разговаривал с этим вашим доктором. С Тренчем.

— Что он сказал?

— Моя жена на третьем месяце беременности. Ребенок скорее всего Гейнса.

— Это Тренч сказал?

— Естественно, я его не спрашивал. Но и так очевидно. Неудивительно, что она решила бежать с ним. Неудивительно, что им понадобились деньги. Ну, теперь они у них есть. — Он свирепо улыбнулся неизвестно чему. — Отчего она попросту не попросила у меня денег? Я бы дал.

— Дали бы?

Он разжал кулаки и взглянул вниз на ладони.

— Я мог бы и убить ее. Когда я гнался за ними сегодня, то думал убить их обоих. И тут увидел на перекрестке этот прицеп. И на секунду принял решение покончить с собой. Но рефлексы оказались сильнее. — Он топнул правой ногой. — Мужчине стыдно признаваться в подобном.

Он не объяснил, в чем именно — в мысли о самоубийстве или в неспособности привести ее в исполнение.

— На три часа у меня назначена встреча с Майклом Спиром. Завезти вас домой? Это почти по дороге. Объяснение в дорожную полицию можно представить позднее.

— Да. Лучше я вернусь домой. Вдруг они снова позвонят. Я включил передачу и свернул в сторону шоссе.

— А вы хотя бы примерно представляете, куда они поехали?

— Нет. И пожалуйста, ничего не выдумывайте. У меня нет ни малейшего желания, чтобы их выследили. Вы поняли? Я не хочу, чтобы с ними что-нибудь сделали — ни с ней, ни с ним.

— Это вряд ли исполнимо.

Он словно не услышал меня, вновь уйдя в свой душевный разлад, стараясь побороть одолевавшее его смутное ощущение вины.

— Видите ли, я виню себя почти так же, как и ее. Мне не следовало уговаривать ее выйти за меня замуж. Она принадлежит другому поколению, ей требуется кровь помоложе. И я был мечтательным дурнем, когда вообразил, будто могу что-то предложить молодой красивой женщине.

— Очень альтруистичная позиция, Фергюсон, но, боюсь, не слишком разумная.

— Это касается только меня и моей... моей совести.

— Не совсем. Гейнс — заведомый преступник, которого разыскивает полиция, — сказал я в ответ на его яростный и раненый взгляд. — Нет, я не обманул вашего доверия и в полицию не обращался. Гейнса разыскивают по другим делам, в частности за кражу со взломом. Если вашу жену задержат вместе с ним, расплачиваться придется очень дорого по всем статьям. А то, чего вы желаете или не желаете, для исхода никакого значения не имеет.

— Конечно, я не могу взять на себя ответственность за то, что с ней случится в дальнейшем. (И у его великодушия оказались пределы, отчего оно сразу внушило мне больше доверия.) Я просто отказываюсь способствовать их поимке.

— Может быть, и это стоило бы взвесить. Не исключено, что вина вашей жены много меньше, чем вы полагаете. Гейнс, судя по всему, умеет втираться в доверие как никто, — один из тех, кто ловко кормит соловьев баснями. Возможно, он наплел ей что-нибудь очень убедительное.

— Холли не дура.

— Каждая женщина становится дурой, безоглядно влюбившись. Насколько я понимаю, вы не сомневаетесь, что они любовники.

— Боюсь, это так. Он несколько месяцев ее обнюхивал, а я не вмешивался, хотя все происходило прямо у меня под носом.

— Вы хоть раз застали их in flagrante delicto?[5]

— Ничего похожего. Впрочем, я часто уезжал. И возможностей у них было хоть отбавляй. Он ее обхаживал, как профессиональный сутенер. Целые вечера они проводили вдвоем в моем доме якобы за чтением пьес.

— Откуда вы знаете?

— Так это и при мне бывало. А в других случаях Холли мне сама говорила. Наверное, боялась, как бы я не узнал помимо нее.

— А как она это вам объясняла?

— Ну... она помогает этому типу развивать его актерское дарование, а заодно и свое собственное. Она утверждала, что ей для работы нужен партнер. — Он хмыкнул. — Конечно, мне не следовало попадаться на такой дурацкий предлог. Но она сумела убедить меня, что он для нее ничто. Я даже думал, что она считает его порядочным пошляком и просто использует в своих профессиональных целях.

Я сделал левый поворот и по виадуку поднялся на магистральное шоссе над железнодорожным районом.

— У них были общие профессиональные планы?

— Насколько я знаю, нет. Холли хотела со временем попробовать свои силы в театре.

— И с тем, чтобы вы финансировали постановку?

— Пожалуй, да.

— Она когда-нибудь убеждала вас поддержать Гейнса в финансовом смысле?

— Нет. Она знала, как я смотрю на этого подонка. Дешевый сутенер.

— Она платила за его общество?

— А зачем бы? И не вижу, что, собственно, вы выясняете.

— Пытаюсь установить, не было ли между ними каких-либо деловых отношений до нынешней операции. Не мог он снабжать ее наркотиками?

— Полная нелепость! — презрительно бросил он.

— И все же не столь невероятная, как то, что она сделала. Забудьте личные чувства и взгляните на ситуацию трезво. Ваша жена бросает богатство, уже находившееся в ее распоряжении, бросает человека, который дал бы ей все, чего бы она ни пожелала, и предпочитает разделить судьбу разыскиваемого преступника. Вы можете усмотреть здесь хоть какую-то логику?

— К сожалению, могу! — Его голос звучал жалобно-ворчливо, возможно потому, что тампон в носу делал его высоким и пронзительным. — Причина во мне. Я ей физически противен.

— Она когда-нибудь вам это говорила?

— Это говорю я! Другого объяснения нет. Она вышла за меня ради денег, но даже они не смогли ее удержать.

Я искоса взглянул на него. Страдание ухмылялось сквозь плоть его лица, точно череп.

— Я был просто грязным старикашкой, который ее лапал. У меня нет на нее никаких прав.

— Но все-таки вы не совсем столетний старец. Сколько вам лет?

— Не будем об этом.

— Пятьдесят?

— Больше.

— А сколько у вас денег?

Его глаза подернулись пленкой, как у птицы.

— Об этом надо спросить моего старшего бухгалтера.

— Все-таки ответьте мне примерно, чтобы я мог оценить картину. И поверьте, я не выуживаю сведения в надежде назначить гонорар побольше. Давайте сразу определим его в пятьсот долларов, если вас такая цифра устроит.

— Хорошо. — Он даже улыбнулся. — Думаю, в случае необходимости я могу реализовать десять — двенадцать миллионов. Но почему это вас интересует?

— Если бы ваша жена думала о деньгах, она могла бы забрать у вас куда больше двухсот тысяч. И не делясь с Гейнсом.

— Каким образом?

— Разведясь с вами. Это ведь случается чуть ли не ежедневно. Или вы не читаете газеты?

— Я не давал ей никаких оснований.

— Ни единого раздраженного слова?

— Практически нет. Я безумно любил жену. И сейчас люблю, если сказать правду.

— Позволили бы вы ей вернуться, появись такая возможность?

— Не знаю. Но думаю, что да. — Его голос изменился, как изменилось выражение глаз, когда я упомянул про деньги. Мы уже свернули с шоссе и приближались к дороге между живыми изгородями, которая вела к его дому. — Только трудно вообразить, что она может вернуться.

Но он наклонился вперед, словно подгоняя машину в бессознательной лихорадочной надежде.

Когда он вышел из машины, плечи его поникли. Дом на обрыве выглядел покинутым.