— Сейчас не время принимать решения, — сказал я. — Вернитесь на работу, забудьте про смерть и крушение надежд.

— Уж конечно! А Гранада пусть выйдет сухим из воды?

— Вы как будто твердо уверены в его вине.

— А вы — нет, мистер Гуннарсон?

Ответить было трудно. Уверенность моя со вчерашнего дня поубавилась. Я знал, что Гранада застрелил Донато. Я вполне мог допустить, что он убил Бродмена. Но мне представлялось невозможным, чтобы он убил Секундину — женщину, которую, по слухам, прежде любил. Да и убежденность Тони в его вине вызвала у меня профессиональную реакцию, то есть сомнение.

— Я вовсе не уверен. Но в любом случае считаю, что вам не следует бросаться такими обвинениями.

— Так-так, — сказал он деревянным голосом. Он задал вопрос человеку, а ответ получил от профессии. Но пока меня это устраивало.

Я предложил Падилье сигарету, он отказался. Я сел на скамью у стены, Падилья остался стоять. Воцарилось неловкое молчание, и продолжалось оно очень долго.

— Может, вы и правы, мистер Гуннарсон, — сказал он наконец. — Этот день у меня тяжелый. Месяц, другой, третий я спокоен, нормален, а потом что-нибудь стрясется, и я теряю голову. По-вашему, может, я с придурью? Когда я был мальчишкой, мне в драках часто по голове попадало.

— Нет, по-моему, вы просто хороший человек. После нового долгого молчания он сказал:

— Я бы покурил, если вы так любезны. Свои сигареты я забыл в клубе.

Я достал сигарету и дал ему прикурить. Он еще не докурил, когда доктор Саймон открыл металлическую дверь и высунул голову.

— А, вы здесь! Я не знал, будете вы ждать или уйдете. Кое-что я уже установил. Практически бесспорно, что она, как и Бродмен, умерла от удушья.

— Так что же, ее газом отравили? — перебил Падилья.

— Это одна из форм удушья. Но их есть несколько. И в данном случае, как было и с Бродменом, все указывает на нехватку кислорода, и только. Такой же отек легких. И опять-таки никаких внешних следов насилия. Мышцы шеи я еще не исследовал и тем не менее полностью убежден, что ее удушили. — Саймон вышел в коридор. — Позвоню Уиллсу и продолжу.

Я стоял рядом со столом Саймона, пока он пытался дозвониться Уиллсу, а потом Гранаде. Через пять минут тщетных усилий он повесил трубку.

— Ни того, ни другого. Ну да это им не терпелось.

— Но таблетки она приняла? — спросил я.

— По-видимому. Позднее я смогу ответить вам более точно. А теперь мне лучше вернуться к даме, возможно, ей есть что сказать мне еще.

Падилья у двери испепелил его взглядом, возмущенный таким бездушием. Саймон словно бы не заметил. Он вышел, и его резиновые подметки зашептались, удаляясь по коридору.

Я сказал Падилье:

— Поедем домой к Секундине.

Вечерний свет струился по проулку, как алая вода. Ягоды кизильника были цвета маникюрного лака и крови. Мы постучали, дверь открыла сестра Секундины с младенцем на руках.

Она смерила Падилью жестким взглядом.

— Опять ты!

— Опять я.

— Что тебе теперь нужно?

— Спросить тебя кое о чем, Аркадия. Не надо так.

— Я уже ответила на все вопросы. Толку-то что? Старуха говорит, что в больнице захотели ее смерти и дали ей смертельные пилюли. Может, и правда.

— В больницах так не делают, — сказал я.

— Откуда мне знать, что они там делают? — Она отодвинула младенца от меня, заслоняя ладонью его личико от моего взгляда.

— Это мистер Гуннарсон, — сказал Падилья. — Он не сглазит маленького. Он адвокат и хочет узнать, что тут сегодня было. — И добавил, обернувшись ко мне: — Это миссии Торрес, сестра Секундины.

Аркадия Торрес пропустила его слова мимо ушей. Ее напряженный темный взгляд был прикован к Падилье.

— Что было сегодня? Секундина умерла сегодня. И ты это знаешь.

— Она покончила с собой, приняв снотворные таблетки?

— Она приняла пилюли из больницы, все, сколько их было в пузырьке. Легавый... полицейский сказал, что их там не хватило бы убить ее. Но она ведь умерла, верно?

— Что ее толкнуло на такое? — спросил Падилья.

— Она же на своем Гэсе совсем свихнулась. Ну и боялась. А когда ее вот так скручивало, она что угодно пила. Миссис Донато говорила, что у нее было susto.

— Вы сказали «что угодно», миссис Торрес. Но что именно?

— А все, что ей под руку попадало. Снотворные пилюли, или микстуру от кашля, или другое что. Ее фамилия была в списке во всех аптеках. В запрещенном списке.

— А еще что-нибудь она принимала, если могла достать?

Ее красивый рот с опущенными уголками сжался в жесткую линию. Глаза Мадонны превратились в пыльные стекляшки — такие я наблюдал и у ее сестры.

— Я не хочу об этом говорить.

— Она втянулась? — негромко спросил Падилья.

— Да нет. Давно бросила. Может, иногда марихуану покурит на вечеринке.

— Вы упомянули, что она боялась, — сказал я. — Чего?

— Что ее убьют.

— И потому постаралась убить себя сама? Где тут смысл?

— Ну, вы не знали Секундину.

— Но вы-то ее знали, миссис Торрес. И вы серьезно верите, что она убила себя или пыталась убить?

— Старуха говорит, что так. Она говорит, что моя сестра за это горит сейчас в аду.

— Миссис Донато тут? Аркадия покачала головой.

— Она пошла к albolaria[7]. Она говорит, что семью поразило проклятие и снять его может только albolaria.

— Вы были здесь, когда ее увезли на машине «Скорой помощи»?

— Я их видела.

— Она была еще жива?

— Я думала, что жива.

— Кто вызвал «Скорую помощь»?

— Полицейский.

— Сержант Гранада? Она кивнула.

— Что тут делал Гранада?

— Он хотел поговорить с ней о Гэсе.

— Откуда вы знаете?

— Она мне сказала. Он прислал ей записку с мальчиком из угловой бакалеи. Но когда он пришел, она уже лежала на кровати и не двигалась. Он вошел и увидел ее.

— А вместе вы их видели?

— После того, как он вызвал машину, видела.

— И она была жива?

— По-моему, она дышала. Но не проснулась.

— Она боялась Гранады?

— Не знаю. Она много чего боялась.

— Отвечай! — резко сказал Падилья.

Она мотнула головой вбок, полуотвернув от меня лицо, и ответила ему по-испански.

— Что она говорит, Тони?

— Она, извините, больше не хочет с вами разговаривать. Когда такое несчастье случается с нами... то есть они не хотят иметь дела с людьми из вашей части города. Вот если вы позволите с ней поговорить мне?

— Конечно. Я подожду в машине.

Я выкурил пару сигарет, следя, как сумерки окутывают Пелли-стрит. По тротуарам по двое, по трое расхаживали смуглые мальчики. Неоновые вывески баров и кафе мерцали на фоне темнеющего неба как ignis fatuus[8]. Механическая музыка отдавалась в моих ушах точно дальние боевые кличи и стенания. Соперничая с ней, за закрашенными окнами смахивающей на склад церкви загремел хор. Он пел «Позвоните Иисусу по телефону».

Из проулка вышел Падилья. Он двигался с робостью собаки, получившей пинка, и оглядел улицу слева и справа, словно бы не заметив меня. Я вылез из машины.

— Она вам еще что-нибудь сказала?

— Угу. — Он неловко стал на цыпочки, приподняв левое плечо. — Только я не понимаю. Она говорит, что Секундина боялась Холли Мэй.

— Она ее назвала?

— Сомневаться все равно не приходится. Точно она. Секундина видела ее с Гейнсом и Гэсом Донато позавчера вечером, ну, когда та исчезла. Они устроили в горах вечеринку и накурились.

— Где в горах?

— Аркадия не знает. Ей известно только то, что она слышала от Секундины. У Гэса были связи, и марихуану достал он. Секундина поехала покурить. Она много чего понарассказала сестре. Вечеринка была та еще. Холли затевала ссоры со всеми подряд, кричала, что она самая великая актриса в мире. И что у нее самая красивая фигура в мире. Потом в доказательство разделась донага. Гэс полез к ней, Секундина набросилась на него, а Холли отбила горлышко у бутылки и кинулась к ней. Не понимаю. Она, выпив, никогда себя так не вела.