========== Пролог ==========
«К службе допущен».
Шейн смотрел на экран телефона и не верил.
Магические слова. Отличные новости. И одновременно плохие.
Хорошие потому, что последнее время он волновался, как бы не застрять на этом пляже навечно. Не то чтобы пляж был плохим, или он не верил в правоохранительную систему и в исход текущего процесса – было бы странно, сомневайся специальный агент ФБР в торжестве справедливости. Но обстоятельства дела Фэллона были довольно сложными. Или начали казаться сложными руководству Бюро, как только семейство Фэллон подало встречный иск.
Да, он волновался. Фактически, чем дольше длился административный отпуск, тем сильнее росло беспокойство, что он – или во всяком случае, его карьера – окажется всего лишь сопутствующим ущербом, принесенным в жертву внесудебному урегулированию. Но с этим тоже ни черта нельзя поделать. Он составил рапорт, рассказал правду, дал доскональный отчет о фактах… И с каждым прошедшим днем тошнотворное осознание, что это все равно ничего не изменит, только усиливалось. Семья Фэллон была абсолютно уверена, что именно Шейн украл самурайский меч пятнадцатого века, возвращенный в ходе спецоперации, которой он руководил в январе.
Помимо факта, что прадед Шейна, ветеран Второй мировой войны, владел сомнительного происхождения коллекцией японского оружия, оснований для подозрений не было. Его служба в отделе по борьбе с преступностью в области искусства была безупречна, карьера стремительно продвигалась, однако знание азиатских древностей не являлось его сильной стороной. Тем не менее Фэллоны все равно подозревали Шейна и верили, что меч Яшимитцу находился среди захваченного груза. Подозрение базировалось исключительно на словах Дэнни Грина, одного из обвиняемых по делу. За Грином числились два обвинения в краже со взломом, а сам Шейн не отличил бы катану от Климта, но семейству удобнее было верить, что меч находится у него, потому что в таком случае существовал шанс, что оружие в конце концов вернется к ним.
Но меча в грузе не было. Никогда. Но Шейн уже начал задаваться вопросом, будет ли это иметь хоть какое-нибудь значение.
Месяц ожидания. Четыре недели ада – последние две прошли сносно только благодаря Нортону.
И вдруг, вот так просто, его дело оказалось закрыто, а Шейн призван на службу.
Шейн прикрыл глаза, прячась от бликов весеннего солнца, отражавшихся от белого песка и белоснежных корпусов лодок, качающихся на неспокойных волнах залива Авалон острова Святой Каталины. Над головой кружились, жалобно мяукая, голодные и полные надежд чайки. Звон корабельного колокола разнесся над сверкающей на солнце водой. Полдень.
Эти приятные новости, пришедшие в понедельник, значили, что он возвращается обратно в Сан-Франциско. Весенние каникулы подошли к концу. По-хорошему, стоило забронировать билет на самолет на сегодня. Но если отложить до пятницы, то останется целый уикенд, чтобы подготовиться к работе, к тому же он сможет провести лишних два с половиной дня с Нортоном. Который… Уже должен быть здесь.
Шейн бросил взгляд на телефон. Сообщений нет, и да, Нортон определенно опаздывает.
На него это было не похоже. Неряшливый и бесцеремонный – да, но Шейн никогда не замечал за ним неорганизованности. И Нортон точно не страдал забывчивостью.
Возможно, Шейн что-то неправильно понял. Может, они собирались пообедать, а потом поплавать под парусом?
Или он просто опаздывал. Да, скорее всего, так и есть. Здесь было легко задержаться. Это называлось «островным временем». И к нему оказалось довольно легко привыкнуть.
Шейн отвернулся от пляжа и вгляделся в проспект Полумесяца, заполненный пассажирами круизного лайнера, бросившего якорь у входа в залив. В марте плавучие города прибывали по понедельникам и вторникам.
Наверное, лучше вообще пропустить морскую прогулку и поговорить. Пора сказать правду. Видимо, время пришло, учитывая шуточки Нортона о том, каково быть международным похитителем предметов искусства. Нортон не любил говорить о личном, как и Шейн, и он это уважал. Ему случалось задумываться о дневной работе Нортона. Не было похоже, что тот ощущает недостаток наличности. А значит Нортон не зарабатывает на кусок хлеба с маслом в качестве художника – хотя бы потому, что художник из него паршивый.
Наверное, Шейну следовало задуматься об этом в первую же ночь, но по опыту он знал, что аббревиатура «ФБР» оказывает охлаждающий эффект на потенциальную романтику. Не то чтобы на уме у него была романтика, когда он впервые увидел Нортона на верхней палубе «Эль Галеона». Только секс, чистый и незатейливый. Но тринадцать дней спустя – и большую часть этого времени они почти не расставались – он задолжал парню правду. И если Нортон все еще хотел… выбрать другой вариант, Шейна это устраивало. Больше чем устраивало, если быть честным.
Это даже удивительно, учитывая, что Нортон со своим глупым чувством юмора, взлохмаченными светлыми волосами и мешковатыми гавайскими рубашками был совсем не во вкусе Шейна. Да ради всего святого, в ухе у Нортона висела серьга в пиратском стиле. И он носил сабо. Его «картины» были похожи на мазню дошкольника, одержимого демоном. Он постоянно шутил на тему контактов с преступным миром. Тем удивительнее то, что Шейн – амбициозный и собранный – ни разу не заинтересовался каким-нибудь другим вариантом, кроме ближайшего и очевидного. Но что есть, то есть: Нортон был другим. Настолько другим, что Шейн находил это тревожным и одновременно волнующим. И совершенно сбивающим с толку.
Дело было не в том, что он задолжал Нортону правду, а в том, что Шейн сам хотел поделиться новостями. И услышать ответ.
Шейн пробрался сквозь толпы экскурсантов, тянущих за собой тележки с чемоданами и поедающих мороженое. Как много посетителей в панамах и шортах. Желтые, синие и красные пятна зонтиков усыпали пляж, где туристы развалились поджаривать свою гусиную кожу. В конце концов, март же на дворе. Несмотря на яркое солнце, с океана дул холодный ветер, а тени, отбрасываемые пальмами и прибрежными домами были довольно глубоки.
Шейн мысленно прогонял возможные сценарии, сворачивая на Кларисс-авеню.
«У меня хорошие и плохие новости. Какую хочешь услышать сначала? В общем… Помнишь, в ту ночь ты сказал, что ненавидишь копов? Это твердая убежденность или просто стойкая неприязнь?»
Или можно было начать с классического: «Ты когда-нибудь состоял в коммунистической партии?»
Да уж, совсем не тот разговор, к которому он стремился. Но Шейн знал, что эта связь, это электричество ему не привиделось. Кинетическая энергия. Что-то заискрило между ними в ту первую ночь и становилось сильнее с каждым днем. Так что они поговорят. По-настоящему. Он надеялся, что это сработает. Он хотел, чтобы сработало.
Нортон арендовал белый двухкомнатный коттедж через улицу. На фасаде дома были нарисованы два темно-синих дельфина. Ни о каком дворике речь не шла, зато на кирпичной дорожке росло апельсиновое дерево. Флюгер в виде подзорной трубы нерешительно колебался на ветру. Шейн поднялся по двум ступеньками до двери, выкрашенной в ярко-красный цвет. Жалюзи на окне опущены и плотно закрыты, странно.
Что ж, они неплохо выпили накануне, и Нортон утром говорил, что у него болит голова.
Шейн постучал в дверь.
В бунгало слева женщина подметала крыльцо размером с обувную коробку. Шейн вежливо кивнул.
И постучал снова. Сильно и отрывисто.
Тишина.
Женщина бросила свое занятие и облокотилась на перила крыльца.
- Уехал, - сообщила она.
- Что-что? – отозвался Шейн в полной уверенности, что ослышался.
Женщина, лет шестидесяти, худая и жилистая в цветастом розовом домашнем халате, повторила:
- Он уехал. На девятичасовом пароме.
- Вы имеете в виду… - Шейн тянул время, потому что не знал, о чем спросить. Вчера вечером Нортон не упоминал, что собирается на материк. Прошлым вечером? Черт возьми, да они всего несколько часов назад еще лежали в кровати Шейна. Собирались поплавать, пообедать и вернуться к нему в коттедж. Или к Нортону. Неважно куда. Имело значение только то, что будет потом. И продолжение всегда было приятным.
