Вопросы сыпались градом. Вдруг, словно опомнившись, Тейфель схватил стакан виски и залпом выпил его.

— Простите, господа, так на меня действует погода…

Наступило неловкое молчание. Его нарушил Спенсер.

— Вы говорили, что в насекомых заложена сила.

— Ах, да, — Тейфель оживился. — Знаете, господа, кто управляет этой силой, инстинктом, кто определяет аспекты его применения, тот, считайте, владыка мира. Возьмем, к примеру, координацию нашествий муравьев, саранчи или иных насекомых. Тот, кто этим управляет, выходит, правит всем человечеством — ведь от него зависит, будет ли у людей пища. Вы только вообразите тучи колорадских жуков на картофельных полях или саранчи, обирающей урожай на территориях многих стран. Как, по-вашему, смогут ли жители этих стран предотвратить или защититься от него?

— Тут вы правы, — кивнул головой Спенсер, внимательно слушавший монолог профессора. — Но ведь вот в чем загвоздка: если развязать бактериологическую войну, кто ее прекратит? Насекомые, к сожалению, не разбираются в большой политике, а понятие «граница» им ни о чем не говорит…

— А вы уверены, — профессор загадочно улыбнулся, — что не существует кто-либо, кому подвластны насекомые?

— Глупости! — не сдержался Алан.

— Вы так полагаете? — спросил Тейфель.

— Как можно допустить, чтобы кто-то управлял насекомыми!

Профессор быстро поднялся и жестом позвал Умару, который стоял поодаль рядом с проводниками-гребцами. Индеец задрожал и подошел к палатке. Профессор улыбнулся. Умару стоял перед ним, опустив глаза в землю.

— Ты указываешь дорогу белым людям? — обратился Тейфель.

Умару кивнул. Алан заметил, что он дрожит от страха.

— Ты видел, как маленькие-маленькие красные букашки съели черного человека?

— Да, — с трудом выдавил из себя индеец, у которого от ужаса зуб на зуб не попадал.

— Ты ведь знаешь, что эти букашки могли съесть и тебя, и твоих собратьев, и обоих белых господ?

— Красные букашки жрут все, великий господин.

«Так он ко мне никогда не обращался», — подумал Алан.

— А кому подчиняются маленькие-маленькие красные букашки? — тихо спросил Тейфель.

— Курупиру… — заикаясь, произнес индеец, — курупиру.

То, что произошло в следующий момент, Алан никак не мог объяснить. Умару, гордый, всегда спокойный Умару, завопил истошным голосом, будто в живот ему всадили отравленный шип, повернулся и бросился наутек по поляне, на которой воздух дрожал от палящего солнца. Вскоре его фигура, мелькнув между высокими стволами, пропала в сумраке леса. Но до оставшихся еще долго доносились вопли обезумевшего от страха индейца. Проводники упали на колени. Профессор ласково взглянул на них, прошептав:

— Они-то в меня верят.

У Алана было такое чувство, что профессор Тейфель решил прочно обосноваться в излучине реки. Индейцы соорудили ему уютную хижину, крытую пальмовыми листьями. Хижина состояла из двух помещений — одно служило спальней, в другом была оборудована лаборатория современного типа. Большую часть приборов индейцы привезли на каноэ откуда-то с гор, от истока реки.

— В принципе обычная аппаратура энтомолога, — видя недоумение Алана, пояснил Спенсер. — Но, если приглядеться внимательнее, очень смахивает на мастерскую радиолюбителя. У этого старикана отличные связи с цивилизованным миром. Я как-то одним глазком глянул на его инструменты. В основном производство ФРГ, всемирно известная фирма…

Алан едва сдержался, чтобы не спросить, каким образом Спенсеру, которого профессор явно недолюбливал, удалось проникнуть в лабораторию? Но он промолчал. Тейфель весьма правдоподобно объяснил, что всем необходимым его обеспечивают индейцы (у них профессор, это было ясно даже на первый взгляд, пользовался огромным уважением); именно они привозят провиант и инструменты по малодоступным дорогам.

Дни проходили без особых приключений. Вечера они проводили в жарких дебатах. Профессор вспоминал о годах совместной учебы с отцом Алана, был общителен и весьма любезен. Алан несколько раз заводил разговор о возвращении домой, но Тейфель неизменно уклонялся от этой темы. Умару по-прежнему не возвращался в лагерь, и Алан считал себя в какой-то мере виноватым. Тейфель посмеивался:

— Будьте спокойны, индеец в лесу не потеряется, это все равно, что щуку бросить в воду. Впрочем, что вас беспокоит? Все необходимое у вас есть, а поскольку вы мои гости, бояться вам нечего, — последнюю фразу он произнес с расстановкой, подчеркнуто вежливо. И хотя Алан сознавал, что профессор выручил их из беды — бблыную часть провизии уничтожили муравьи, а оставшейся едва хватило бы на неделю, — и у него, и у Спенсера от этих слов остался неприятный осадок.

— У меня в горах небольшое бунгало, — продолжал Тейфель, отметая благодарность. — Все, что у меня есть, — к вашим услугам. Я ведь пожилой человек, — вздохнул он, — а старики порой мечтают об общении с интересным собеседником. Эти же, — он кивнул в сторону индейцев, — не более чем мыслящие животные. Если они вообще способны мыслить…

Перед Аланом всплыл образ Умару, его серьезное, спокойное, коричневатое лицо, открытый взгляд. Ботаника отнюдь не радовал тот факт, что оставшиеся в живых проводники-индейцы вскоре прибились к нему, как цыплята к клуше; Умару все равно никто не заменит. Тейфеля индейцы смертельно боялись. Впрочем, это неудивительно, ведь они принимают его за духа леса, хозяина здешних земель, потому-то и боятся, объяснял себе Алан. Но ему бросилась в глаза еще одна интересная деталь: индейцы поняли, что профессор симпатизирует Алану, а не Спенсеру, и не особенно рьяно выполняли указания рыжеволосого энтомолога.

Однажды Спенсер, лежа в постели, бросил:

— По-моему, мы влипли.

Алан посмотрел на него с удивлением.

— Не понимаю.

— Вы что же и в самом деле не понимаете, — недоверчиво переспросил Спенсер, — что люди профессора, эти индейцы неотступно следят за нами, за каждым нашим шагом? Не по душе мне все это.

И тут Алану припомнились кое-какие моменты. Пожалуй, Спенсер прав.

— Хотелось бы мне дознаться, где тут правда, а где ложь, — произнес Спенсер, укладываясь поудобнее под сеткой от москитов.

— А в чем вы сомневаетесь?

— Да в его россказнях, — ответил Спенсер.

— Напрасно вы подозреваете его во лжи, — возразил Алан. — Забытый цивилизацией старикан. Мой отец его хорошо знал.

— Вы ягненок, Алан, — грубо сказал Спенсер. — Уткнувшись в свой микроскоп и соорудив для себя ширмочку из растений, которые вы с такой охотой срываете, вы не способны взглянуть на реальный мир. Неужели вы не уразумели, что миром могут править и сумасшедшие?

— Зато у вас удивительное знание человеческой души, — с обидой ответил Алан и погасил свет. — Тем не менее, по-моему, для науки вы не находка.

Спенсер промолчал. Алан заметил, что огонь в трубке, которой он попыхивал, постепенно угасает.

— А я утверждаю, — раздался из темноты голос Спенсера, — что вы, дружок, не находка для жизни, не разбираетесь вы в ней.

— На что вы намекаете? — Алана поразил его тон.

— Бьюсь об заклад, этот профессор — военный преступник. Это же ясно, как день, только вы этого не понимаете. Ну, скажите: к чему бы ему, кабинетному ученому, здесь находиться, в джунглях, среди дикарей? Да он, старый проходимец, даже не старается скрыть своей причастности к…

Алан весь напрягся.

— У меня как-то выдался случай заглянуть в его спальню, — продолжал Спенсер. — Над постелью старика красуется фотография. Хотите знать, чья?

— Я не люблю вторгаться в личную жизнь других… — промямлил Алан.

— Так вот: на фотографии наш уважаемый профессор Тейфель пожимает руку ефрейтору со свастикой…

— Гитлеру?!

— В самое яблочко. И светится от счастья как месяц в полнолуние. Вы сомневаетесь? Проверьте сами.

Хотя Алан отнюдь не разделял многих жизненных принципов Спенсера и его взглядов, он все же допускал, что какая-то доля правды в словах энтомолога есть. Всякий раз, когда Алан и Спенсер заходили к профессору в лабораторию, он закрывал двери спальни.