— Это же деревья, — взволнованно шептал Хозяин. — А это птицы, смотри. Барон! Птицы настоящие или автоматические, из «Хронобъединения»?

— Настоящие, настоящие, не сомневайтесь, — успокоил его смотритель. — Залетают сюда через ограду, а трогать их нельзя, хоть бы они вам на голову спикировали.

— Почему же вы, черт побери, не установите крышу из кварцевого стекла или силовое поле! — занервничал Незнакомец. — Наступишь нечаянно на этакую тварь — и десять тысяч мегакрон только крылышками помашут.

— Люди стремятся сюда именно потому, что здесь нет ни силового поля, ни кварцевого стекла, — холодно ответил толстяк.

Мы не спеша удалялись от кабины хронобуса. Под ногами шуршал ковер из какого-то особого зеленого пластика. Его запах был мне незнаком, но чем-то напоминал аромат кореньев и овощей. Различал и я другие запахи, резкие и возбуждающие. Запахи разложения. Мне они были знакомы по темным закоулкам, мусоропроводам и отбросодробилкам. Запахи других существ звали меня. На пиршество? К спариванию? К другим бесстыдным радостям? Я не знал, но чувствовал себя приглашенным.

— Смотри, Барон, и тут есть собачки! — сказал Незнакомец.

Я даже не понял, что он обращается ко мне. Когда же он стал настойчиво повторять свои слова, я повернул к нему голову. Он ухмылялся, глядя на меня. Жгучая ненависть к этому человеку захлестнула все мое существо.

— Оставьте собаку в покое! — крикнул Хозяин. — Ко мне, Барон!

Я подбежал к нему и лизнул ему руку.

— Интеллектуализованные собаки — это здорово, — одобрительно заметил толстяк смотритель. — Он у вас и вправду все понимает, как человек?

— Он умеет водить машину — по шоссе, конечно, — улыбнулся Хозяин.

Мне было неприятно, что он все время упоминает об этом злосчастном шоссе, и я дал себе слово, что непременно научусь давать задний ход и парковать машину. Как только вернемся, сразу же и научусь. Толстяк погладил меня и сказал:

— И все-таки присматривайте за ним получше. Здешние псы — сущие зверюги. Я давно слежу за этой стаей. Сегодня они впервые приблизились к хронопорту. Голодные, верно.

Я огляделся, так как до сих пор не мог взять в толк, о чем идет речь. И вдруг в нос мне шибануло самым волнующим и резким запахом из всех, что я знал прежде: неподалеку от синей ограды меж похожих на столбы домов рыскало с полсотни крупных собак.

— Не суйся к ним, Барончик, не то они тебя так отделают! — презрительно сказал Незнакомец.

Насмешка меня оскорбила, и я с достоинством сделал несколько шагов к ограде. От возбуждающего запаха у меня кружилась голова, я шатался как пьяный. Чей-то окрик остановил меня: Хозяин, похоже, в сильном гневе бежал за мной. И это показалось мне обидным. Сам сносит насмешки Незнакомца, а за меня боится, как бы я не убежал за эту дурацкую синюю ограду! Будто я не интеллектуализованный и правил не знаю!

И еще мне пришло в голову: что подумают чужаки, если я с поджатым хвостом и опущенным носом потащусь на первый же зов Хозяина! Они меня на смех поднимут, точно.

Хозяин был совсем близко. До меня донесся презрительный смех Незнакомца и глухое ворчание чужаков. От аромата зеленого ковра меня замутило, на глаза навернулись слезы, боюсь, что я даже тихонько заскулил. Не знаю, как случилось, но я рванулся вперед, над головой мелькнуло что-то синее, зеленый ковер сразу стал гуще и выше, он достигал груди. Я опомнился, обернулся к Хозяину и обомлел: между мной и им… Нас разделяла синяя ограда!

— Плакали ваши десять тысяч! — ликовал Незнакомец. — Ай да гениальная собачка! Примите мои поздравления!

Хозяин его не слушал. Он перестал грозить и только умолял, стоя у ограждения:

— Барон, Барончик, вернись, милый!

А собаки уже неслись на меня.

Я слышал их топот, щелканье челюстей, глухое ворчание. Ужас парализовал меня, я хотел бежать и не мог.

— Барон! — кричал Хозяин срывающимся голосом.

Толстяк разом превратился в грубияна и заорал:

— Ну и заварил ты кашу со своей шавкой, псих этакий! Теперь надо лучемет в дело пускать, иначе волки залезут в хронопорт, беды не оберешься! Учти, я обо всем в отчете напишу, обо всем! А, черт, батарейки сели! Какой дурак здесь баловался?!

Псы остановились метрах в десяти от меня. Я вежливо поздоровался, но они не ответили. Мое внимание привлек самый крупный из них, наверное вожак. В молодости он, по-моему, попал в отбросодробилку: такой был истерзанный, потрепанный, весь в шрамах и царапинах. Он уставился на меня, блестящий, будто стеклянный нос нацелился, как ствол лучемета, грудь ходила ходуном. Я понял, что вожак принюхивается ко мне, раздумывая, что делать дальше, как поступить. И еще мне пришло в голову, что мой запах может ему не понравиться, показаться чужим. Я свесил уши, не сомневаясь, что буду самым мерзким образом облаян.

Но он вдруг широко разинул огромную пасть, так что мне стал виден белоснежный ряд острых зубов в идеальном состоянии — ни единой пломбы, не говоря уж о мостах! — и хрипло взвыл. Остальные подхватили. Видимо, это был приказ, потому что псы как по команде набросились на меня. Передвигались они быстрее нашего электромобиля, а ведь у нас, вы уж поверьте, не какой-нибудь тарантас, а «Электрошкода» 23ГЛС!

Эдак эти нахалы могут и с ног меня сбить! Я еле увернулся. Хозяин, Незнакомец и толстый сотрудник хронопорта что-то кричали, но их слова терялись в оглушительном лае диких псов.

Вот они уже окружили меня.

Я плыл по волнам их запаха, более не испытывая страха. В сознании мелькнул отблеск огромной радости, даже наслаждения. Как тогда, когда у нас в доме испортился кондиционер и враг — жара — напал на нас, а я прогнал его, сам, без помощи роботов, просто высунув язык!

Но я не успел насладиться своей радостью. Огромный пес-вожак подбежал и дыхнул на меня. Мне стало плохо. «Хорошо бы сейчас освежитель полости рта или на худой конец чайную соду». Перед глазами мелькнули белозубая челюсть, стеклянный нос и налитые кровью глаза. В следующую секунду я ощутил сильнейшую боль в шее, лапах и хвосте. По брюху заструилось что-то горячее. Я тонул в глубинах боли, мне хотелось закричать: «Ах вы, глупцы, я ведь вашей крови!» И так я стискивал зубы и мучился от боли и странного наслаждения, пока сознание не покинуло меня.

Мартин Петишка{*}.

Дерево{18}

(перевод А. Машковой)

Профессор Кесслер не был мечтателем.

Он даже был убежден в том, что если человек кого-либо или что-то активно не приемлет, то постепенно он обретает черты того объекта, против которого выступал. Иными словами, в ходе борьбы с недругом он постепенно превращается в своего антипода.

Объектом неприятия Кесслера была фантазия. Отдыхая, летом на даче, куда меня пригласили погостить, я часто наблюдал за ним. Вот он входит в сад, обычно в трусах, вышагивая словно автомат. Машинально раскладывает кресло и неуклюже садится. Он и загорал-то не как все мы — час, а ровно шестьдесят минут или три тысячи шестьсот секунд. От его сосредоточенного вида, с которым он принимал солнечные ванны, так и веяло пунктуальностью и обстоятельностью.

В сущности, профессор Кесслер вовсе и не загорал. Он лишь предоставлял солнечным лучам возможность осуществить химическую реакцию в клеточках своего тела. Этим сравнением я отнюдь не собираюсь высмеивать профессора Кесслера; я лишь хочу показать особенности его мировосприятия.

Когда я с ним познакомился, он был уже на пенсии и вел здоровый и размеренный образ жизни. И даже если он просто сидел и молчал, от него как бы исходила активность и жизнерадостность. Оставив научную работу, которой прежде страстно увлекался, он переключился на дачу, отдавая всего себя саду. Он постоянно что-то прививал, пересаживал, копал — и все с неуемной энергией. Ибо чем бы ни занимался профессор Кесслер, он все делал увлеченно.