– Боже, мы отлично веселимся. Я так рада, что тебя здесь не было. Валяй себе домой и вари кашу, – бросила мне Бэйба.

Я решила, что она так шутит, поэтому спокойно произнесла:

– Я принесла сливки.

– Давай сюда, – сказала она, протягивая руку.

На её руке красовался серебряный браслет Марты. Сама рука была уже округлой и покрыта лёгким золотистым пушком.

– Мотай отсюда, дрянь, – бросила она мне, захлопнула окно и задёрнула большую шёлковую портьеру.

Но я не пошла домой, а вошла в дом с чёрного хода, так как знала, что Марта с мужем отправились в Лимерик смотреть фильм «По ком звонит колокол», а Бэйба хотела, чтобы я сегодня вечером помогла Молли делать бутерброды и заваривать чай. Домой я отправилась только через час.

Хикки ногтем выцарапывал на курятнике своё имя. Отец уже всё сказал ему, поэтому он хотел оставить после себя какой-нибудь след, чтобы его вспоминали.

– Куда ты теперь подашься, Хикки?

– В Англию. Снимусь сразу же, как только ты уедешь. – Хотя он постарался произнести эти слова бодро, чувствовалось, что ему несладко.

– Ты будешь скучать?

– Скучать по чему? Вовсе нет. Я буду зарабатывать двадцать фунтов в неделю, да ещё в Бирмингеме что-нибудь подзаработаю.

Но ему было всё равно тоскливо.

– Почему ты вернулась? – спросил он.

Я рассказала.

– Да она просто стервоза какая-то, – пробурчал он, и мне это почему-то было приятно.

Он сказал мне, что подстрижёт живую изгородь, и это, слава Богу, будет в последний раз. Он быстро работал садовыми ножницами, а я собирала обрезанные ветви в тачку. Ветви он срезал очень близко к стволу, и подрезанная изгородь выглядела голо и неуютно. Ветер теперь продувал её насквозь. На одном конце, где изгородь была особенно густой, он подстриг её в виде кресла; я села в это кресло, чтобы испытать, выдержит оно меня или нет. Кресло выдержало. Потом мы отвезли обрезки, свалили их в старый подвал и закрыли его. Бычий Глаз уже улёгся спать в своей конуре из торфа. Было как-то непривычно, что отец и Бычий Глаз уже отправились спать в такой чудесный вечер. Жалюзи в комнате отца были опущены, поэтому я не заглянула к нему, хотя и знала, что он не отказался бы от чашки чая. Но я не могла заставить себя зайти к нему в комнату, когда он лежал в кровати. Каждый раз у меня перед глазами вставало лицо мамы, лежащей рядом с ним на подушке. Она всегда выглядела затравленной и испуганной, словно с ней должно было случиться что-то ужасное. Она предпочитала при любом удобном случае спать со мной, а в его комнату поднималась только тогда, когда не могла отвергнуть его домогательств. В кровати он всегда спал без пижамы, и мне было стыдно даже подумать об этом.

Старый белый улей всё ещё стоял в углу огорода. Две ножки у него отсутствовали, и он наклонился па один бок.

– А что ты будешь делать с ульем? – спросила я Хикки.

Несколько лет тому назад он решил завести пчёл. Почему-то ему казалось, что ему удастся разбогатеть, продавая местным жителям мёд; по вечерам, после работы, он собственноручно соорудил улей. Потом раздобыл где-то в горах пчелиную семью, выращенную, чтобы собирать вересковый мёд, и уже подсчитывал будущие доходы. Но, как и все прочие, эта его новая затея лопнула. Пчёлы искусали его, он рычал и орал от боли, прыгая по огороду, и маме пришлось делать ему компрессы. По той или иной причине мёда мы так и не дождались, а Хикки еле избавился от пчёл, выкурив их.

– Так что ты будешь делать с ним? – переспросила я.

– Оставлю так, пускай гниёт, – ответил он.

Голос его звучал устало, и мне показалось, что он вздохнул, потому что знал, в какой ситуации мы все оказались. Ферма и земля отошли банку, мама умерла, флаг над домом болтался весь белый от голубиного помёта, а клумба перед домом заросла полынью и чертополохом.

– Я провожу тебя, – сказал Хикки, и мы побрели с ним в сумерках по полю.

Похолодало. Под деревьями лежали коровы, провожая нас взглядами широко открытых глаз. Вдалеке лаяли собаки. Было так тихо, что ни одна травинка не шевелилась, в неподвижном воздухе перед нами промелькнули две летучие мыши.

– Смотри, не задирай носа, когда пойдёшь в эту свою школу, – сказал Хикки.

– Я боюсь Бэйбы, она так унижает меня, Хикки.

– Она вполне заслуживает хорошего пинка в зад. Я смогу припугнуть её.

Но он не сказал мне, чем бы он мог её припугнуть.

– Я пришлю тебе что-нибудь из Англии, – сказал он, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей.

Он проводил меня до калитки Бэйбы и направился дальше, к гостинице «Серая Гончая», чтобы пропустить там пару рюмок. Официально бар уже не должен был работать, но он любил выпить в подсобке.

Наверху в комнате Бэйбы я достала спрятанные в свитере три пятифунтовые бумажки. Они были тёплые, и я перепрятала их под подушку. Я решила на следующий день отправиться в Лимерик и купить там школьную форму. Когда в комнату вошла Бэйба, она попыталась разбудить меня. Она дёргала меня за ресницы и щекотала мне лицо мокрыми стеблями львиного зева. Я набрала львиный зев на клумбе у моего дома и поставила его в вазу рядом с кроватью.

Если бы я проснулась, она могла бы выпытать у меня, что я собираюсь в Лимерик, увязалась бы со мной и испортила бы мне целый день.

– Диклэн, – позвала она из ванной своего брата.

– Глянь-ка, она во сне похожа на поросёнка, – сказала она и откинула моё одеяло, так что его взору предстало всё моё тело.

Когда она так сделала, мне стало холодно, и я поджала ноги под подол ночной сорочки.

– И сопит, совсем как свинья, – добавила Бэйба, а я уже была готова вскочить и обозвать её вруньей.

Но тут они начали драться, Диклэн сбил её с ног, и она, лёжа на полу, принялась звать Молли.

– Только повтори это ещё раз. Только повтори, – твердил Диклэн, занеся над ней один из моих башмаков.

Я наблюдала за всем этим сквозь чуть-чуть приоткрытые веки. Этим вечером Диклэн стал мне другом.

Вернувшись из ванной, Бэйба продолжала твердить:

– Она приходит. Она появляется. Она возвращается, чтобы сказать тебе – отдай мне все её украшения.

Но, несмотря на все её старания, я не шевелилась и не открывала глаз.

Сквозь окно ярко светила луна и обрисовывала серебряную дорожку на покрытом ковром полу. Спалось мне плохо, и, когда прадедовские часы пробили семь утра, я встала с кровати и, взяв одежду в охапку, прошла в ванную комнату. Но я забыла под подушкой свои деньги и вернулась, чтобы забрать их. Тёмные волосы Бэйбы резко выделялись на подушке, а когда я выходила из комнаты, она слегка зашевелилась в постели.

– Кэт, Кэт, – позвала она меня в полусне, но я не ответила.

Она, наверное, потом снова заснула, а я спустилась в кухню и оделась рядом с плитой. Впереди у меня был весь день, и он принадлежал мне одной.

Я стояла рядом с калиткой, поджидая автобус, когда мимо меня проехал автомобиль с мистером Джентльменом за рулём и стал подниматься на пригорок. Он остановился рядом с гаражом на вершине холма, заправился, а потом развернулся и поехал назад.

– Ты куда-то собралась, Кэтлин? – спросил меня мистер Джентльмен, притормозив около меня и выглянув в окно. Я сказала, что хочу съездить в Лимерик, и он предложил подвезти меня. Когда я садилась на кожаное чёрное сиденье рядом с ним, у меня замерло сердце. Потом я услышала его голос, а ещё секунду спустя наши взгляды встретились. У него были очень усталые и печальные глаза. Он курил тонкие сигары и выбрасывал окурки в окно.

– Но ведь у них, наверное, ужасный вкус? – спросила я, чтобы только не молчать.

– Попробуй сама, – сказал он, вынул изо рта сигару и протянул мне.

Думая о форме его рта и о вкусе его губ, ещё хранящихся на сигаре, я сделала короткую, неловкую затяжку. И сразу же закашлялась. Я сказала мистеру Джентльмену, что это более чем ужасно, а он только усмехнулся. Машину он вёл очень быстро.