— Нет. Меня устраивают условия.

— Хорошо. Назовите человека и время.

— Александр Александрович Романов, второй сын императора Александра Николаевича, 2 марта 1855 года.

— Отлично. Прощайте. — С этими словами незнакомец встал и не спеша пошел в сторону машины. С каждым его шагом Александра смаривало все сильнее, а картинка становилась все более размытой пока он, спустя всего несколько секунд потеряв из вида собеседника, не провалился в теплую и уютную теплоту забытья.

Тишина и покой, окружающие Александра, казалось, длились вечность. Но вдруг легкая струйка холодного воздуха скользнула по плечу, вызывая желание поежиться, потом еще одна, и уже спустя какие-то мгновения довольно мерзкая прохлада полностью покрывала тело, отзываясь в коже гаденьким покалыванием. А откуда-то издали доносились голоса, искаженные настолько, что сливались в нечленораздельное мычание. Потихоньку возвращалось ощущение собственного тела, которое выглядело так, будто бы его совершенно все отлежали, а буквально каждая мышца была под завязку наполнена легкими покалываниями и болью, расходящейся по телу теплыми, живительными волнами. Вместе с тем с каждым мгновением повышалась четкость звуков, которые окружали его, да и вообще — всех ощущений. Теперь он уже различал сдавленный плач нескольких женщин и какие-то иные голоса, ведущие смешанную беседу, лишенную, по сути, всякого смысла. Александр чуть приоткрыл глаза и увидел небольшую толпу людей с очень перепуганными и серьезными лицами в разномастных одеждах, как гражданского, так и религиозного толка. Часть из них ему была смутно знакома. В небольшом отдалении рыдали три женщины, причем две явно фальшивили, больше выделываясь, так как явно присматривали за тем, чтобы их подопечная не упала или как еще себе не навредила, нежели переживая с ней какую-то утрату или муку. Приглядевшись, он опознал в той, что натурально страдает, свою маму… эта мысль так резанула по сознанию, что ему стало не по себе, до жути, до странного тянущего чувства в груди. Он ведь не помнил свою мать совершенно, а тут — точно и ясно осознавал факт того, что вон та смутно знакомая женщина его биологическая мать, которая его любит.

Потихоньку он стал осматриваться, одними лишь чуть приоткрытыми глазами. Сквозь окна из толстого и довольно мутного стекла нестройными лучами пробивался слабенький свет с улицы, а потому в помещении был густой полумрак, волнуемый лишь немногочисленными свечами в массивных подсвечниках с энергично пляшущими огоньками. Довольно быстро положение пассивного наблюдателя Александру надоело, потому он полностью открыл глаза и стал осматриваться не таясь. Прошло несколько минут. Все сосредоточено занимались своими делами, не обращая никакого внимания на внимательно их рассматривающее тело подростка. Постель была очень мягкой, теплой и уютной. А потому Саша решил не отвлекать этих людей от, безусловно, важного и нужного дела, и, повернувшись на бок, пригрелся и задремал. Через какое-то время он услышал легкий, испуганный вскрик, после которого в комнате наступила блаженная тишина. Шевелиться не хотелось, но где-то на краю сознания проскакивала мысль, что все присутствующие внимательно наблюдают за ним. Поэтому, чуть поборовшись со слабостью и дремотой, снова повернулся на спину, потянулся, сладко зевнув, и сказал: "Доброе утро", потирая кулачками глаза.

Вокруг десятилетнего мальчика сразу завертелась суета, и спустя какие-то пять минут в комнате было совершенно не протолкнуться. Александр чуть отстраненно, смотрел по сторонам, пытаясь вспомнить лица хотя бы кого-нибудь из присутствующих. Большая часть окружающих была знакома, но воспринималась как легкое deja vu. Вроде бы где-то видел, а вроде и нет, но как зовут, чем занимается, какой голос и прочие детали назвать вполне был в состоянии. Даже какие-то курьезы, связанные с теми или иными персонажами стали вспоминаться. Однако от копания в свежей памяти пришлось отвлечься — в комнату ворвался высокого роста мужчина с лихо закрученными усами. Приглядевшись, Саша непроизвольно улыбнулся. У него пронеслась мысль в духе: "Как мило, такое узнаваемое лицо", в то время как вошедший Александр Николаевич (свежеиспеченный император Александр II) подумал о том, что сын его рад видеть. В общем, смешной эпизод — все остались при своем мнении, будучи довольны.

Отец подошел к нему, взял за плечи, посмотрел в глаза и крепко прижал к себе. На его утомленном лице выступили слезы, и минуту спустя, повернувшись к замершему залу, он возвестил: "Господь милостив! Он облегчил наше горе и вернул нам сына!" После чего, взяв Сашу за руку, Александр Николаевич вышел с ним в коридор, к людям. А за ними выдвинулась вся эта слегка гомонящая толпа. Помещение, в котором нашего переселенца держали, находилось на втором этаже Зимнего дворца, недалеко от Большой дворовой церкви. Причина, по которой Александр оказался в том месте, ему были непонятны. Да и вообще, он расслабился и "потек по течению", доверившись руке отца.

Коридоры, по которым они шли, были полностью забиты прислугой и различными придворными, которые излучали всем своим видом или удивление, или восторг. Однако, вот, шагов через сто они встретили трех человек с совершенно бледными лицами. От них шел уверенный и едкий аромат страха. Нет, они не сходили в штаны, но флюиды ужаса витали вокруг них как навозные мухи возле сельского туалета. Перед ними император остановился, и в воздухе повисло напряженное молчание. Саша пригляделся и узнал среди этих людей скандально известного ему, в том числе и из книг, Мартина Вильгельма Мандта и, желая проявить вежливость, без какой-либо задней мысли, чуть кивнул ему, поздоровался и спросил о самочувствии. Получилось красиво. Откуда же Александру было знать, что это именно он заявил, будто второй сын новоиспеченного императора лежит при смерти, и никакой надежды более нет? Зато вот все остальные были в курсе, а потому по народу прошла волна легкого ропота. Но прекратилась она практически также быстро, как и началась. Император передал руку сына матери и попросил следовать далее. А сам остался стоять напротив Мартина. Позже Александр узнал, что разговор у них получился не простой, даже слегка болезненный, для лейб-медика конечно.

Остаток дня получился вполне ожидаемый: тщательнейший осмотр лейб-медиками, отдых и ужин с семьей. Причем, стоит отметить, что заключение врачей о состоянии здоровья получилось довольно удобным для нашего переселенца — кроме некоторой рассеянности, которая, впрочем, пропадала сразу после обращения внимания на предмет обсуждения, Александр ничем необычным не отличался от здорового и, вполне дееспособного подростка своих лет. Впрочем, рассеянность врачи списали на переживание от смерти дедушки.

Вечером, незадолго до отхода ко сну Мария Александровна зашла к сыну, чтобы немного пообщаться наедине:

— Сашенька, как твое самочувствие? Ты нас всех так перепугал!

— А что случилось? — Александр казался слегка заинтересованным.

— Ты разве ничего не помнишь? — Удивленно-вопросительный взгляд подростка вызвал некоторую заминку, после которой она продолжила. — Когда умер дедушка, ты был сам не свой и ходил чуть живой. Совсем бледный. А сегодня утром тебя не смогли добудиться. Ты лежал как будто бы без сознания. Мартин сказал, что надежды нет, и ты медленно умираешь.

— Умираю? — Александр сделал сильно удивленное лицо. — Да я просто спал. Разве странно спать? А когда проснулся, то удивился тому, где я и отчего рядом так много людей. Они все занимались своими делами и на меня не обращали никакого внимания.

— Спал? — Мария была несколько удивлена.

— Да. — Саша кивнул головой. — Как будто лег с вечера спать и проснулся, но только не утром, а несколько позже.