— Алексей Ираклиевич, что вы от меня хотите?

— Я хочу знать тех, с кем вы советуетесь. Ваш отец не на шутку обеспокоен.

— Я понимаю.

— Нет, вы не понимаете. Я, нет, мы все просто в глубоком недоумении — откуда вы берете все эти новшества? Я опрашивал Медведева, он говорит, что вы знали, что нужно делать, но не знали как. Откуда? Якоби вообще готов на вас молиться — вы, по его мнению, указали на очень перспективное научное направление в электротехнике. Авдеев также подтверждает, будто вы знали, что должно получиться. Вы не экспериментировали и не искали — вы знали. Твердо. Убежденно. Но знать никак не могли, так как этими вопросами никогда не занимались. Да и малы вы еще для столь поразительных открытий. А теперь еще одиозного Пирогова пригласили. Что вы задумали изобрести или открыть с его помощью? Или если не вы, то кто? У вас есть советчики?

— Это допрос?

— Что вы, ваше императорское высочество, конечно нет.

— Тогда я могу вам не отвечать?

— Ну что вы, Ваше императорское Высочество, — Левшин был предельно вкрадчив, — у вас просто нет других вариантов. Вы обязаны мне ответить, причем, правдоподобно. Ваш отец всерьез обеспокоен. Слишком быстрое взросление, как телом, так и умом, а также поразительные успехи в науках. С одной стороны это хорошо, но с другой — это в высшей степени странно. Мало этого, до десяти лет за вами этого не наблюдали. Что мы должны думать?

— Кто мы? Алексей Ираклиевич, я вас не понимаю. Вы так говорите, будто обвиняете меня в чем-то.

— Александр, последней каплей наших подозрений стал инцидент с Путиловым и Обуховым. Я внимательно изучил письма, которые вам приходили по конкурсу, но не смог найти там даже десятой части того, что вы передали этим, безусловно, талантливым людям. Но это было бы полбеды, однако, что Николай Иванович, что Павел Матвеевич в один голос говорят, что материалы, предоставленные вами, работают. И это очень важно. Его Императорское Величество обеспокоен. Ряд влиятельных групп при дворе открыто заявляют, что в возрасте десяти лет вас подменили. Кое-кто поговаривал, что вы одержимы, однако, чудо, что вы явили в храме Михаила Архангела при свидетельстве митрополита, сняло с вас подобные подозрения. По крайней мере, они перешли в категорию слухов.

— Не слишком ли много подозрения? — Александр сохранял на лице легкое недоумение, граничившее с раздражением, впрочем, действительно нараставшим. Вместо ответа Алексей Ираклиевич достал из внутреннего кармана письмо и передал его Саше — лист гербовой бумаги, исписанный хорошо знакомыми мелкими буквами с резко выступающими вертикальными частями. Это было письмо, собственноручно написанное отцом Саши — императором Александром Николаевичем. Его содержание удручало. Великий князь дважды перечитал текст, после чего не спеша подошел к креслу и с задумчивым видом сел в него. Император просил Левшина выяснить причину столь разительных изменений в Саше. Он должен был как-то реагировать на все нарастающие бурление британской партии при дворе. Впрочем, французская и германская партии, также проявляли повышенный интерес к Саше и делам, которыми он занимается.

— Александр, вы понимаете всю тяжесть обстоятельств?

— Конечно. — Саша кивнул и вновь замолчал с задумчивым видом. Он был на грани паники, хотя внешне это сказать было нельзя. Как говорится — допрыгался, дятел. Ну, что же — пора зайти с козыря, пусть и слегка крапленого. Но сначала — выдержать паузу, как там у классика: "чем больше артист, тем больше пауза". Несколько минут прошли в напряженном молчании. Наконец, почувствовав, что собеседник, уже всерьез обеспокоенный происходящим, собирается нарушить тишину, Саша поднял на него тяжелый усталый взгляд, который даже представить было невозможно у подростка: — Алексей Ираклиевич. Вопросы, поднятые в этом письме, требуют немедленного и полного ответа. Но передать его я могу лишь самому императору, без посредников, — и вновь сделав паузу, продолжил. — Не обижайтесь, дело не в отсутствии доверия к Вам. Есть тайны, которые правитель должен узнать прежде любого из подданных. Пожалуйста, передайте его величеству мою просьбу о личной аудиенции.

Как и следовало ожидать, уже на третий день после достопамятного разговора Александр был уже в Санкт-Петербурге в кабинете своего родителя.

— Проходи, садись, — император указал Саше на мягкий диван, стоящий не далеко от писчего стола, а сам, пока великий князь усаживался, встал из своего кресла, обошел стол и сел на его краешек. — Алексей Ираклиевич говорит, что ты прибыл по поводу беспокоящего меня вопроса?

— Да, — Александр был полон задумчивости. — Но я не очень понимаю природу вашего волнения. Ведь все идет хорошо.

— Не все. Понимаешь, при дворе стали активно спекулировать тем, что твое поведение не укладывается в рамки нормального недоросля. Эти твои новшества всерьез пугают некоторых особ при дворе?

— Чем же? Тем, что наше Отечество за их счет может усилиться?

— Хм, — Александр II усмехнулся, — и этим тоже.

— А что я могу с этим поделать? — Саша недоуменно развел руками.

— Саша, ты же понимаешь, что все вот так оставить не получится? — Александр II вопросительно поднял бровь, но видя совершенно искреннее недоумение на лице великого князя, вздохнул и продолжил:

— Понимаешь, я должен ясно понимать, откуда растут ноги у всех тех новшеств, что вокруг тебя плодятся как грибы. Да и ты сам стремительно меняешься. Это пугает. — Саша задумчиво замолчал, уставившись в какую-то точку на книжной полке. Конечно, пока он ехал в столицу, выигрывая время, он смог продумать всю легенду до мельчайших подробностей, но все равно, так бессовестно врать ему было несколько неловко. Не привык он еще к политическим играм. Основная линия легенды у него очень тонко перекликалась с известным ходом Макса Отто фон Штирлица, который "помог перекатить коляску и перенести какие-то вещи, возможно, чемодан". Впрочем, пауза, в ходе которой Саша собирался с мыслями, затянулась, а потому отец кашлянул, привлекая его внимания, и спросил: — Ты в порядке?

— Да, но я не очень хотел бы начинать этот разговор. Понимаешь, у всех есть свои тайны, а то, что знают двое, как известно, знает и свинья. Я боюсь рассказывать детали, которые повлекут за собой не только мою гибель, но и серьезные проблемы для нашего Отечества. — Александр Николаевич как-то весь собрался и напрягся.

— Ты считаешь, что я буду болтать?

— Конечно. Скажешь маме по секрету, та еще кому-нибудь, так же по секрету. А потом выясниться, что об этом весь Санкт-Петербург знает. — Император задумался, внимательно рассматривая своего сына секунд двадцать, после чего, хмыкнув, сказал:

— Я даю тебе слово. Этот разговор останется только между нами. — Саша одобрительно кивнул и вновь задумчиво замолчал. Выждав где-то с минуту и уже буквально кожей чувствуя, что император готов нарушить тишину, он поднял свой взгляд и твердо посмотрел в глаза императору:

— Отец, я умер седьмого ноября одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. — Сказал Саша совершено спокойным тоном и вновь сделал паузу, внимательно наблюдая за императором.

— Что?!

— Я умер седьмого ноября одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года в Ливадии, после нескольких осколочных ранений полученных в битве под Пловдивом в январе того же года.

— Саша, ты себя хорошо чувствуешь? Позвать за лейб-медиком? — Александр Николаевич слегка встревожился, подумав, что с его сыном случилось что-то не хорошее. Книжек там начитался. Но Саша встал, подошел к нему, и прямо, уверенно посмотрев в глаза совершенно спокойным, твердым голосом сказал:

— Папa, вы же хотите узнать обстоятельства происходящих событий?

— Д… да… — Император прибывал в растерянности, ибо просто не знал, как себя везти и что думать. Слишком неожиданным, оказалось для него, услышать подобные заявления. Согласитесь, не каждый день вам в подобном признаются. И пока император пытался собраться с мыслями, великий князь вернулся на диван, дабы легкая дрожь в ногах и руках не выдавали в нем крайнего волнения. Усевшись, он принял максимально нейтральную позу, можно даже сказать расслабленную позу, и продолжил.