Лито сказал однажды, что его память подобна «внутренней голографии, расширяющейся в размерах и подробностях с первоначального шока пробуждения, но никогда не меняющаяся ни в форме, ни в очертаниях». Впервые, наблюдая за Ганимой и леди Джессикой, Стилгар начал понимать, что это, должно быть, такое — жить в цепляющейся паутине воспоминаний, не в силах ни покинуть се, ни найти изолированное прибежище для собственного ума. Столкнувшись с такой обусловленностью, человек должен интегрировать сумасшествие, отбирать и отвергать среди множества предложений, по системе, где ответы меняются так же быстро, как и вопросы. Не могло быть закрепленной традиции. Не могло быть абсолютных ответов на вопросы о двух сторонах. Что подходит? То, что не подходит. Что не подходит? То, что подходит. Ему пришел на ум образец этому, старая игра Свободных в загадки. Вопрос: «Что несет смерть и жизнь?» Ответ: «Ветер Кориолиса».

«Почему Лито хочет, чтобы я это понял?» — спросил себя Стилгар. Осторожно зондируя, Стилгар понял, что близнецы разделяют общий взгляд на свою несхожесть с другими: думают об этом как о несчастье. «Для таких проход по каналу рождения должен быть изматывающим», — подумал он. Неведение ослабляет потрясение от некоторых переживаний, но они-то ведь не будут пребывать в неведении насчет момента рождения. Столкнешься с непрестанной войной с сомнениями. Будешь обижаться на свое несходство с остальными. Приятно дать почувствовать другим хотя бы вкус этого отличия. «Почему я?» — вот что будет твоим первым вопросом без ответа.

«А я о чем себя спрашиваю? — подумал Стилгар. Кислая улыбка тронула его губы. — Почему я??

По-новому видя теперь близнецов, он уяснил себе, почему они так бесшабашно рискуют своими незрелыми телами. Ганима однажды сказала ему как отрезала — когда он бранил ее за то, что она полезла по западной круче к вершине над съетчем Табр: «Почему я должна бояться смерти? Я уже побывала в ней — много раз».

«Да как я осмеливаюсь учить таких детей? — подивился Стилгар. — Как кто-либо посмеет??

Как ни странно, мысли Джессики развивались в схожем русле, когда она беседовала со своей внучкой. Она думала о том, как должно быть трудно жить со зрелым умом в незрелом теле. Тело должно еще только научиться тому, что ум уже познал и умеет — идет подгонка реакций и рефлексов. Пусть доступен им древний комплекс Бене Джессерит прана-бинду, но даже и тут их ум обгонит тело. Гурни будет чрезвычайно трудно выполнить ее распоряжения.

— Вон Стилгар — наблюдает за нами из той ниши, — сказала Ганима.

Джессика не обернулась. Но ее поразило то, что расслышала она в голосе Ганимы. Ганима любит старого Свободного любовью детей к родителям. Даже когда она говорит о нем небрежно или поддразнивает его, она его любит. Осознание этого заставило Джессику увидеть старого наиба в новом свете — внезапно оформившееся в ясную форму понимание открыло ей, что общего у Стилгара и близнецов. Новый Арракис не очень-то устраивает Стилгара, поняла Джессика. И не больше этот новый мир устраивает ее внуков. Незваная и непрошеная, всплыла в мозгу Джессики старая присказка Бене Джессерит: «Заподозрить, что ты смертен, есть начало ужаса; неопровержимо уяснить, что ты смертен — познать окончание ужаса».

Да, смерть не станет тяжелым ярмом для Стилгара и близнецов, но жизнь их — это медленное пламя. Все они находят свой мир плохо подходящим и жаждут иных путей, где познание изменений не сулит угрозы. Они — дети Абрахама, большему научившиеся от парящего над пустыней ястреба, чем из любой писаной книги.

Лито поразил Джессику не далее, как сегодня утром, когда они стояли у струящегося над съетчем канала.

— Вода — как капкан для нас, бабушка, — сказал он. — Лучше бы нам жить далекой отсюда пылью, потому что тогда ветер мог бы вознести нас выше высочайших круч Защитной стены.

Хоть Джессике и не впервой было встречаться со зрелостью, находившей себе окольный путь через уста этих детей, при этом замечании она смешалась, хоть и сумела проговорить:

— Такое мог бы сказать твой отец.

А Лито, подбросив в воздух горсть песка и, наблюдая за падением песчинок, ответил:

— Да, мог бы. Но мой отец не учитывал в то время, как быстро вода заставляет все возвращаться в ту землю, из которой она выходит.

И сейчас, стоя в съетче рядом с Ганимой, Джессика заново пережила шок, испытанный ею при этих словах. Она обернулась, взглянула на плавно текущую толпу, скользнула острым взглядом по затененным очертаниям Стилгара в нише. Стилгар — не из ручных Свободных, обученных лишь таскать веточки для гнезда. Он до сих пор ястреб. Думая о красном цвете, он думает не о цветах, а о крови.

— Ты внезапно так притихла, — сказала Ганима. — Что-нибудь не так?

Джессика покачала головой.

— Всего лишь то, что Лито сказал мне нынче утром.

— Когда вы ходили на посадки? Что он сказал?

Джессика подумала о занятном выражении взрослой мудрости, появившейся утром на лице Лито. Точно такое же выражение приобрело сейчас лицо Ганимы. — Он припоминал то время, когда Гурни от контрабандистов вернулся под знамена Арракиса, — ответила Джессика.

— Значит, вы говорили о Стилгаре, — сказала Ганима.

Джессика не спросила, откуда такое прозрение. Близнецы, казалось, способны были по собственному желанию воспроизводить ход мыслей друг друга.

— Да, говорили, — ответила Джессика. — Стилгару не нравится, как Гурни величает Лито, но присутствие Гурни принуждает и всех Свободных к уважению Гурни постоянно говорит: «Мой Герцог…?

— Понимаю, — заметила Ганима. — И, конечно, Лито указал, что ОН еще не Герцог Стилгара.

— Верно.

— Ты, конечно, знаешь, что Лито с тобой делал, — сказала Ганима.

— Не уверена, что знаю, — призналась Джессика, и это признание показалось ей особенно неловким, потому что ей и в голову не приходило, будто в поведении Лито с ней было что то умышленное.

— Он старался вызвать тебя на воспоминания о нашем отце, — сказала Ганима. — Лито всегда жаждет узнать нашего отца с точек зрения других людей, его знавших.

— Но… Разве у Лито нет…

— О да, он может вслушиваться во ВНУТРЕННЮЮ ЖИЗНЬ. Разумеются. Но это не то же самое. Вы, конечно, говорили о нем. О нашем отце, я имею в виду. Вы говорили о нем как о своем сыне.

— Да, — Джессика как обрубила. Ей не нравилось ощущение, что эти близнецы вертят ею, как хотят, открывают ее память для наблюдения, дотрагиваются до любого переживания, вызывающего их интерес. Может, Ганима занимается этим прямо сейчас!

— Лито сказал что-то, задевшее тебя, — сказала Ганима.

Необходимость подавить гнев словно сокрушила Джессику:

— Да… Сказал.

— Тебе не нравится то, что он знает нашего отца так, как знала его наша мать, а нашу мать — так, как знал ее наш отец, — сказала Ганима. -Тебе не нравится, что это означает то, что мы можем знать о тебе.

— Я прежде никогда на деле не задумывалась над этим с такой стороны, — натянутым голосом ответила Джессика.

— Да, обычно знание чувственных вещей как раз и смущает, — сказала Ганима. — Тебе трудно думать о нас иначе, как о детях. Но нет ничего, чем бы занимались вместе наши родители, на людях или в уединении, что не было бы нам ведомо.

На краткий миг Джессика пережила то же чувство, что и утром у канала, но теперь это чувство относилось к Ганиме.

— Он, вероятно, говорил о «мужской чувственности» твоего Герцога, сказала Ганима. — Порой не мешало бы надевать узду на язык Лито!

«Разве нет ничего святого для этих близнецов?» Джессика испытала сначала потрясение, затем ярость, затем отвращение. Как они осмеливаются говорить о чувственности ЕЕ Лито? Разумеется, любящие друг друга мужчина и женщина разделяют и свои телесные наслаждения! Это прекрасно и интимно, и не для того, чтобы выставлять напоказ в нечаянном разговоре между взрослым и ребенком.

ВЗРОСЛЫЙ РЕБЕНОК!

Джессика вдруг осознала, что ни у Лито, ни у Ганимы это не было нечаянным.

Поскольку Джессика сохраняла молчание, Ганима сказал: