Ирулэн поджала губы. Потом сказала:

— У Фарадина в пленницах твоя бабушка. У него Данкан, и если мы не… — Меня не устраивают твои версии, как все произошло, — сказала Ганима, мимо Ирулэн глядя на Алию. Однажды Данкан предпочел умереть, чем дать врагам захватить моего отца. Может быть, его новая плоть гхолы уже не такая же, как..

— Данкану было поручено охранять твою бабулю, — сказала Алия, поворачиваясь на стуле. — Я убеждена, он выбрал единственный способ для этого. — И подумала: «Данкан! Данкан! Вовсе не предполагалось, что ты сделаешь это так».

Ганима, уловившая неискренние нотки в голосе Алии, пристально посмотрела на тетю:

— Ты лжешь, о Чрево Небес. Я слышала о твоей схватке с бабушкой. Что же такое ты боишься рассказать нам о ней и своем драгоценном Данкане?

— Ты все слышала, — сказала Алия, но почувствовала укол страха при этом неприкрытом обвинении, со всем, что под ним подразумевалось. Она поняла, что устала, вплоть до потери осторожности. Встав, она сказала: -Все, что знаю я, знаешь и ты, — и, — повернувшись к Ирулэн: — Займись ей ты. Ее нужно подвигнуть на…

Ганима перебила ее грубым ругательством Свободных, прозвучавшим шокирующе из девичьих уст. И сразу сказала, пользуясь тут же наступившим молчанием:

— Вы считаете меня просто ребенком, и что у вас впереди годы убедить меня, и что я в конце концов соглашусь. Подумай еще, о Небесная Регентша. Тебе лучше других известно, сколько мне внутренних лет. Я буду прислушиваться к ним, а не к тебе.

Алия едва удержалась от гневного ответа — и тяжело всмотрелась в Ганиму. БОГОМЕРЗОСТЬ? Кто — это дитя? В Алии вновь начал подниматься страх перед Ганимой. Пришла ли она к собственному соглашению с жизнями, данными ей до рождения?

— У тебя еще есть время внять доводам рассудка, — сказала Алия.

— Тогда, может, у меня еще будет время увидеть, как кровь Фарадина захлещет из-под моего ножа, — ответила Ганима. — Поживем — увидим. Если я когда-либо останусь с ним наедине, один из нас наверняка умрет.

— По-твоему, ты любила своего брата больше моего? — вопросила Ирулэн. — Ты валяешь дурака! Я была ему матерью, точно так же, как тебе. Я была… — Ты никогда его не знала, — ответила Ганима. — Все вы, за исключением — временами — моей ОБОЖАЕМОЙ ТЕТИ, упорно считали нас детьми. Это вы — дураки! Алия знает! Посмотри, как она сбегает от…

— Ни от чего я не сбегаю, — сказала Алия, но повернулась спиной к Ирулэн и Ганиме и посмотрела на двух амазонок, делавших вид, будто они ничего не слышат. Они явно подались на сторону Ганимы. Может быть, они ей сочувствуют. Алия сердито отослала их из комнаты, когда они уходили, на их лицах было написано облегчение.

— Сбегаешь, — настаивала Ганима.

— Я выбрала устраивающий меня путь жизни, — Алия вновь обернулась, чтобы внимательно поглядеть на сидящую на койке, ноги поджаты крест-накрест, Ганиму, но не в силах была уловить ни одного разоблачающего промелька на лице Ганимы. «Разглядела ли она это во мне? Откуда бы ей?» засомневалась Алия.

— Ты боялась стать окошком в мир множеству, — обвинила Ганима. — Но мы предрожденные, и мы знаем. Ты будешь их окошком, сознательно или бессознательно. Ты не можешь их отрицать. — И подумала: «Да, я знаю тебя -Богомерзость. И, может быть, меня заведет туда же, куда завело тебя, но на нынешний день я могу лишь жалеть тебя и тебя презирать».

Молчание повисло между Ганимой и Алией, почти осязаемая вещь, насторожившая обладавшую выучкой Бене Джессерит Ирулэн. Переводя взгляд с одной из них на другую, она сказала:

— Почему вы вдруг там притихли?

— Меня только что посетила мысль, требующая значительного обдумывания, — ответила Алия.

— Обдумай на досуге, дорогая тетя, — насмешливо хмыкнула Ганима. Алия, подавляя гнев, которому ее измотанность чуть не дала прорваться, сказала:

— Пока что хватит! Оставим ее подумать. Может быть, она придет в себя.

Ирулэн встала и сказала:

— Во всяком случае, уже почти заря. Гани, перед тем, как мы уйдем, не выслушаешь ли последнее послание от Фарадина? Он…

— Не выслушаю, — ответила Ганима. — И с этих пор прекратите называть меня этим нелепым уменьшительным. Гани! Это только поддерживает заблуждение, будто я ребенок, которого вы можете…

— Почему ты и Алия так внезапно притихли? — Ирулэн вернулась к предыдущему вопросу, но задала его теперь, тонко используя модуляции Голоса.

Ганима, запрокинув голову, расхохоталась.

— Ирулэн! Ты пробуешь на мне Голос?

— Что? — Ирулэн была ошеломлена.

— Ты еще полезь в пекло поперек своей бабушки, — сказала Ганима.

— Что-что?

— Сам тот факт, что мне известно это выражение, а ты его никогда прежде не слышала, должен бы заставить тебя примолкнуть, — ответила Ганима. — Это старая насмешка, Бене Джессерит тогда еще только возникла. Но, если это не запятнает твоей чистоты, спроси себя, о чем только думали твои родители, называя тебя Ирулэн? Или это Руины-льна?

Несмотря на свою закалку, Ирулэн вспыхнула:

— Ты пытаешься взбесить меня, Ганима.

— А ты попыталась опробовать на мне Голос. На мне! Я помню первые опыты людей в этом направлении. Я помню ТО ВРЕМЯ, Руинная Ирулэн! Теперь ступайте отсюда, вы обе.

Но Алия теперь была заинтригована, и в ней возникло предположение, прогнавшее ее утомленность.

— Возможно, у меня есть предложение, которое могло бы заставить тебя передумать, Гани, — сказала она.

— Опять Гани! — с уст Ганимы сорвался жесткий смешок. — Задумайся на миг: если я жажду убить Фарадина, мне надо лишь согласиться с вашим планом. Мне как дважды два ясно, что есть у тебя такая мысль. Бойся Гани послушную! Вот видишь, я предельно откровенна с тобой.

— То, на что я надеялась, — сказала Алия. — Если ты…

— Кровь брата не может быть смыта. Я не выйду к моему любимому народу Свободных предательницей этого завета. НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ, НИКОГДА НЕ ПРОЩАТЬ. Разве не это наша заповедь? Предупреждаю тебя здесь и заявлю об этом публично — ты не сумеешь обручить меня с Фарадином, посмеиваясь при этом в рукав: «Вот-вот, она заманивает его в ловушку». Если ты…

— Понимаю, — сказала Алия, направляя мысль Ирулэн. Ирулэн, заметила она, стоит в потрясенном молчании, поняв уже, куда направлен этот разговор.

— Да, вот так я заманила бы его в ловушку, — сказала Ганима. — Это, соглашусь, было бы то, чего ты хочешь, но он может и не попасться. Если ты хочешь расплатиться этим лже-обручением как фальшивой монетой — за выкуп моей бабушки и твоего драгоценного Данкана, да будет так. Но это — на твоей совести. Выкупай их. Фарадин, однако ж, мой. Его я убью.

Ирулэн всем телом повернулась к Алии, до того, как та успела заговорить.

— Алия, если мы вспомним о нашем слове… — она на миг оставила фразу висеть в воздухе, пока Алия с улыбкой размышляла о могучей клятве, данной Великими Домами на Ассамблее в Фофрелучисе, о разрушительных последствиях пропажи веры в честь Атридесов, о потере религиозного опекунства, обо всем, что, возводимое по большим и малым кирпичикам, рухнет в одночасье. — Это обернется против нас, — протестующе договорила Ирулэн. Разрушится вся вера в то, что Пол — пророк. Это… Империя…

— Кто осмелится сомневаться в нашем праве решать, что верно и что неверно? — мягким голоском вопросила Алия. — Мы — связующее звено между добром и злом. Мне надо лишь провозгласить…

— Ты не можешь этого сделать! — запротестовала Ирулэн. — Память Пола…

— Это всего лишь один из инструментов Церкви и Государства, — сказала Ганима. — Не говори глупостей, Ирулэн, — она коснулась крисножа у себя на поясе, подняла взгляд на Алию. — Я неправильно судила о моей умной тетушке, Регентше всего Святого в Империи Муад Диба. Да, конечно, я неверно судила о тебе. Заманивай Фарадина в нашу приемную, если хочешь.

— Это безрассудство, — умоляюще проговорила Ирулэн.

— Ты согласна на это обручение, Ганима? — спросила Алия, игнорируя Ирулэн.

— На моих условиях, — ответила Ганима, так и держа руку на крисноже. — Я здесь умываю руки, — Ирулэн сделала такое движение руками, словно на самом деле их мыла. — Я готова была отстаивать истинную помолвку ради исцеления.