Однако на фотографии наш мальчик со стрижкой ежиком и смышлеными зелеными глазами напоминал изможденного восемнадцатилетнего попрошайку.

На его лице смешались скука, горечь и безнадежность. Очевидно это был Адам через несколько лет, но это был конченный молодой человек, которому вы либо усмехнетесь в лицо, либо уклонитесь от встречи, увидев на улице, что он приближается к вам.

И повязка на глазу! Представить увечье своего ребенка всегда тяжело и даже непостижимо, как и подумать о его смерти. Это… недопустимо. Этого не может быть. И если, к несчастью, такое случается, то это всегда наша вина, каков бы ни был их возраст и обстоятельства случившегося. Наши родительские крылья всегда должны быть достаточно широки, чтобы накрыть и защитить детей от ран и боли. Этим мы отличаемся от Бога, когда берем на себя ответственность за жизнь своих детей. Я четко помню персонажа из «Макбета», который, узнав о смерти всех своих детей, начинает называть их «цыплятами». «Где все мои цыплятки? Где они?» От вида моего сына с повязкой на глазу я ощутила во рту вкус крови.

— Кто вы?

— А вот здесь ваш муж после развода. Он думает, что отросшие усы ему очень к лицу. А по-моему, он выглядит туповатым.

Мой муж Уилли годами так и сяк старался отрастить усы. И всегда выглядел хуже, чем в прошлый раз. Однажды в разгаре отвратительной ссоры я сказала ему, что он всегда начинает эти свои попытки, заводя новый роман. После этого попытки прекратились.

На фотографии, не считая усов, он еще напялил одну из этих идиотских футболок в стиле «heavy metal» (с пламенем и молниями) группы «BrainDead». Я с ужасом вспомнила, что недавно он принес домой альбом «BrainDead» и говорил, что они «жуткие».

— Меня зовут Четверг, фрау Беккер…

— Сегодня четверг.

— Верно. Если бы мы встретились в среду, меня бы звали Средой.

— Кто вы? Что это за фотографии?

— Это ваше будущее. Или, точнее, одно из них. Будущее — это непостоянная, хитрая штуковина. Оно зависит от различных факторов.

Исходя из того, как вы ведете себя теперь, как управляетесь со своей жизнью, вот это и случится. — Он указал на фотографию у меня в руках и поднял ладони в жесте, словно говорившем «Что я могу поделать? Так получается».

— Я не верю. Отстаньте от меня! — Я хотела отвернуться, но он прикоснулся к моему плечу.

— Ваш любимый запах — запах горящих дров. Вы всегда лжете, что первым мужчиной, с кем вы переспали, был Джо Ньюман. На самом же деле это был работник ваших родителей Леон Белл.

Этого не знал никто. Ни мой муж, ни моя сестра — никто. Леон Белл! Я так редко думала о нем. Он был довольно нежен, но меня до сих пор это ранит, и я так боялась, что кто-то придет домой и увидит нас в постели.

— Что вам нужно?

Он взял у меня из руки фотографию и положил обратно на стол к остальным.

— Будущее можно изменить. Это как линии на руке. С судьбой можно договориться. Для того я и здесь — для переговоров.

— У меня есть что-то нужное вам?

— Ваш талант. Помните рисунок, который вы сделали недавно вечером, когда нарисовали ребенка под деревом? Мне нужен он. Принесите мне этот рисунок, и ваш сын будет спасен.

— Тот рисунок? Но это же просто набросок! Он занял у меня десять минут. Я сделала его, пока смотрела телевизор!

— Принесите мне его завтра точно в это же время.

— Почему я должна вам верить?

Он вытащил одну фотографию из-под прочих и протянул мне. Моя старая спальня. Леон Белл и я.

— Я вас даже не знаю. Зачем вы делаете это со мной?

Он сложил фотографии вместе, как колоду карт, словно собираясь перетасовать ее.

— Ступайте домой и найдите тот рисунок.

Когда-то я неплохо рисовала. Ходила в художественную школу и получала стипендию, и некоторые мои учителя говорили, что у меня задатки настоящего художника. И знаете, как я реагировала на это? Пугалась. Я занималась живописью, потому что мне это нравилось. А когда люди начали смотреть на мои картины и доставать чековые книжки, я сбежала и вышла замуж. Потому что замужество (с его обязанностями) — прекрасная скала, за которой можно укрыться, когда враг (родители, зрелость, успех) открывает по тебе огонь. Сожмись в комочек за ней, и практически ничто тебя не достанет. Для меня счастье не означает быть преуспевающим художником. Я понимала успех как давление и требования чего-то такого, что никогда не смогу выполнить, а лишь разочарую верящих, будто я лучше, чем на самом деле.

Совсем недавно, когда дети достаточно выросли, чтобы сами могли поесть, я купила дорогие английские масляные краски и два холста на подрамниках. Но мне было неловко пользоваться ими, так как единственным художеством, каким я занималась в последние годы, были смешные рисунки для детей или фигурки в конце письма подруге.

И еще блокнот, мой старый друг. Мне всегда хотелось вести дневник, но всегда не хватало известной настойчивости, необходимой для письменного рассказа об обычном дне своей жизни. Мой блокнот не такой, потому что в тот день, когда начала его, в семнадцать лет, я дала себе обет делать в нем рисунки, только когда мне захочется, или когда будет какое-нибудь действительно важное событие (например, рождение детей, или день, когда я обнаружила, что Уилли завел роман), и мне нужно что-то «сказать» о нем. Старушкой я отдам блокнот моим детям и скажу: «Вот о чем вы не знали. Теперь все это не важно — разве что он может рассказать что-то обо мне, если вам интересно». Или, возможно, я лишь сама посмотрю на рисунки, вздохну и выброшу их.

Иногда я просматриваю мой блокнот, но в основном он меня удручает — даже хорошие листы, приятные воспоминания. Потому что в подробностях таится столько печали: какой современной и очаровательной я себя считала в расклешенных полосатых брюках на первом большом сборище после нашей свадьбы. Или вот Уилли за письменным столом с сигарой во рту, такой довольный, что закончил статью о Фишере фон Эрлахе, которая, как он считал, обеспечит ему карьеру, но которая так и не была опубликована.

Я рисовала все это тщательно, вырисовывая подробности, но теперь видела лишь дурацкие брюки или возбужденно растопыренные пальцы Уилли на пишущей машинке.

Впрочем, если это угнетает меня, зачем же я продолжаю рисовать в своем блокноте? Да просто потому, что только это и есть моя жизнь, и я не претендую на то, что теперь, став старше, знаю ответы на многие вопросы. Я по-прежнему надеюсь, что когда взгляну на эти рисунки через тридцать или сорок лет, на меня снизойдет некое откровение и прояснит для меня некоторые части моей жизни.

Но тот рисунок, что требовал Четверг, я найти не смогла. Я искала везде: в ящиках стола, в мусорных корзинах, в старых детских тетрадках. Как быстро в душе вздымается паника, когда не можешь чего-то отыскать! То, что ищешь, как бы незначительно оно ни было — ключ от чемодана, старая квитанция за газ — становится самой важной вещью в мире. А ваша квартира становится вашим врагом, сознательно скрывая то, что вам нужно, равнодушная к вашим мольбам.

Рисунка не было ни в моем блокноте, ни на телефонном столике, ни в кармане пальто. Ничего не предложили ни серые прерии под кроватью, ни запахи искусственной сосны и химикатов в кухонном шкафу. Неужели мой сын в самом деле потеряет глаз, если я не найду дурацкий маленький рисунок? Да, старик так и сказал. И я поверила ему, увидев свою фотографию с Леоном.

Вечер был ужасен. Я старалась оставаться для семьи обычной «мамой», в то же время бешено обследуя каждый уголок квартиры в поисках рисунка. За ужином я как бы невзначай спросила, не натыкался ли кто-нибудь на него. Никто не натыкался. Все привыкли к моим рисункам, разбросанным по всему дому. Время от времени кто-нибудь брал понравившийся и уносил к себе в комнату, но с этим мне не повезло.

Весь вечер я поглядывала на Адама, который и являлся главной причиной моих поисков. Глаза у него были ясные, но смышленые и дружелюбные. При разговоре он смотрел прямо на тебя и направлял на тебя все внимание.