Всеобъемлющее величие слова «припасы» в применении к имевшемуся у них съестному, которого и на перекус не набиралось, насмешило Веру.

— Мне нужен ответ, — сказал Донни. — Я хочу знать почему.

— В этом и есть самая большая твоя проблема, Дон-О. — Зак протянул руку Вере, которая потянулась к нему, как растение вслед за солнцем. — Давай, детка, пойдём.

Повернувшись к солнцу спиной, они зашагали туда же, куда шли уже… ну, в общем, в вечность.

Почти весь четвёртый день прошёл в том же бестолковом теоретизировании.

— Я понял, — сказал Донни, отчего Вера закатила глаза. У неё уже выработалась комическая привычка реагировать так на всякое предложение Донни. Донни был безнадёжный идиот.

— Значит, так, мы — персонажи фильма, или романа, или чего там ещё. И мы не понимаем, ни кто мы, ни где мы, а всякая дрянь всё происходит и происходит, а мы всё держимся и держимся, но, хотя мы этого не замечаем, наши воспоминания и наши характеры начинают меняться. Это потому, что мы — вымышленные персонажи, только мы этого не знаем. А парни в киностудии всё требуют изменений, или редактор в издательстве всё время спрашивает «в чём смысл этой сюжетной линии?» или «в чём заключается их внутреннее развитие?». А мы не знаем, потому что нас выдумал какой-то автор, который представления не имеет о том, что мы можем чувствовать и страдать.

— Как жаль, что в этих кустах нет большого, блестящего новенького унитаза, — сказала Вера.

— А что? — спросил Донни, которому надоело отправлять естественные потребности организма на свежем воздухе.

— А то, что я не знаю, с чего бы начала, — ответила Вера. — То ли напилась бы сперва из бачка, то ли засунула бы твою башку в дырку и нажала на слив.

— Дети, дети, — вмешался Зак. — Перестаньте. Нам ведь повезло вчера, правда? С едой.

— Ага, — подхватил Донни. — Поворот сюжета, понимаете? Никто ведь не ожидал, что мы найдём еду, как раз когда она понадобится. В рассказах всё должно быть разъяснено; всё должно иметь последствия.

— Твоё определение еды резко отличается от моего, — сказала Вера. — Мне нужна хорошая кварта грёбаной сельтерской, а потом чизбургер с беконом и чёртов шоколадный коктейль с грёбаной вишенкой, и пошёл ты со своей корявой ебучей историей к чёрту.

— Здорово, просто великолепно, — отозвался Донни. — Спасибо за твой безмерный вклад в дело поисков выхода из нашего затруднительного положения. Ты нам нисколько не помогаешь.

— Я — хаотический фактор, — сказала Вера. — Я здесь именно для того, чтобы сводить на нет все твои аккуратненькие объяснения.

— А я — пятое колесо, — сказал Донни. — Сначала вы вдвоём убьёте меня, потому что у вас это, ну, отношения.

— Да, так мы далеко уйдём, — сказал Зак, но его попытка пошутить провалилась. Было слишком жарко для приколов.

Они ориентировались по солнцу и старались не отклоняться от прямой, заданной их предыдущим маршем. Ветер сдувал вчерашние следы, стоило им скрыться из виду. Пустыня походила на Сахару — разлинованные ветром барханы и растительность, столь редкая, словно её добавили уже потом, в качестве запоздалой дизайнерской идеи или необязательных декораций. Они были изумлены, повстречав одинокий кактус, и удивились ещё больше, когда Зак показал им, как извлечь из него годную для питья влагу.

— Великолепный пример, — сказал Донни. — Откуда ты это узнал?

— Понятия не имею, — ответил Зак. — Я всегда это знал.

— Прочёл в какой-нибудь брошюре? Видел в документалке про природу? Или, наверное, тебя снабдили этими сведениями по какой-то причине.

— Нет никакой причины, — сказал Зак и облизнул губы, пытаясь смочить рот слюной, но у него ничего не вышло. В горле пересохло. Мозги поджаривались. — Просто я знаю, и всё.

— Так не годится, — сказал Донни, покачал головой и с презрением фыркнул. — Должна быть какая-то причина.

— Какая ещё причина? — У Веры, похоже, слюны было предостаточно. — С нами произошёл несчастный случай! Какое же ты дерьмо.

— А может, это был не случай, — сказал Донни. Он постарался придать своему голосу зловещее выражение, но ни Зак, ни Вера не оценили его актёрского чутья.

К середине третьего дня их кожа обгорела и шелушилась, тела страдали от обезвоживания. Они походили на заблудившихся солдат иностранного легиона, пропылившихся дочерна, с белыми безумными глазами Лоуренса Аравийского[61], пытающихся длинными рукавами и самодельными бурнусами прикрыть свою иссушенную плоть от солнечной казни.

— Если ты ещё раз вспомнишь при мне о Боге, я выбью тебе парочку зубов, и ты напьёшься собственной крови, — предупредил Зак.

— Я только хотел сказать, что всё это сильно напоминает какое-нибудь библейское испытание, — сдержанно ответил Донни. — В Библии такое на каждом шагу, и в Коране, и в даосизме, и в фольклоре — и всё это притчи. Люди там и сям проходят чрезвычайные испытания, а в конце их ждёт откровение. И это называется походом за видением.

— Поход за видениями — это когда моришь себя голодом, пока не начнутся галлюцинации, — сказала Вера. — Мы это и делаем. Только никакого откровения я пока не замечаю.

— Значит, мы еще недалеко зашли, вот и всё.

— Тогда, может, объяснишь, почему мы не видели ни намёка на движение на этой чёртовой дороге, сколько по ней идём? Да мимо нас уже тысячи машин должны были проехать, в Вегас и обратно. Мы должны были миновать десятки торговых центров и заправок с чудесными, кондиционированными туалетами. Но нет, всё, что мы видим с тех самых пор, как ушли от нашей машины — кстати, единственной на дороге, — это жара, жара и ещё раз жара, да ещё миллиард белых разделительных полосок, которые плавятся вместе с асфальтом на этом чёртовом шоссе, которое ведёт прямо к чёрту на рога!

— Альтернативное измерение, — сказал Донни.

Зак даже остановился и, повернув шею, с отвращением взглянул на него.

— Что?

— Альтернативное измерение, существующее одновременно с нашей реальностью. Нас выбило из колеи. И мы застряли в каком-то месте, похожем на то, где мы были, — на мир, из которого пришли, — с той разницей, что здесь ничего больше нет, и никого тоже, и нам надо найти точку разрыва или совмещения, подождать, пока два мира синхронизируются, и опа! — мы снова на месте.

— Ты сам его придушишь или я этим займусь? — сказала Вера.

— Мне больше нравится другое объяснение, про Бога, — сказал Зак. Он шутил, но никто не оценил его юмор.

— Мы же взрослые люди! — сказала Вера. — Рационально мыслящие существа! Может, оставим уже всю эту брехню про Бога, Библию и прочий старомодный вздор в двадцатом веке, где им самое место? Блин, да уже двести лет назад от них не было никакого толку, они только оболванивали людей, превращали их в овец, которые обожествляют мясника. Призрачная надежда для идиотов. Помирай — и сразу в рай, только прежде в гроб сыграй! Заезженная, выдохшаяся, прогнившая чушь.

— Не питаем ли мы призрачных надежд? — спросил Донни.

— Нет, Донни, — сказал Зак. — Мы балансируем на тонкой грани между крошечной, жалкой надеждой и полным отсутствием таковой. Смотри на вещи шире. Ты сам ограничиваешь своё мышление и загоняешь себя в ловушку — хочешь организовать всё так, чтобы получился хеппи-энд, эдакий щелчок, от которого все идиоты взвоют «у-у-у». Тебе нужны причины, но никаких причин нет, а хочешь узнать, что есть? Слушай, пока я жив: настоящая свобода — это всегда полное отсутствие надежды.

— Это глубоко, — ответил Донни, не врубаясь.

Вера ладонью прикрыла глаза от солнца и попыталась заглянуть в будущее.

— Забудьте про машины и торговые центры, — сказала она. — Мы здесь животных не видели. Животные пустыни днём прячутся, но мы никого не видели. Ни одной птицы. Даже грифа.

— Это не жизнь, а прозябание, — пошутил Зак.

— Солнце меня изжарило, — сказала Вера. — Скоро мы все покроемся хрустящей золотисто-коричневой корочкой. — Она снова загородила ладонями глаза, предъявляя обвинение пылающему шару наверху, который поджаривал их на медленном огне, словно какая-то копуша-комета. На небе не было ни облачка.