Предполагаемое время обнаружения: 71 час плюс минус 20 часов. К такому выводу пришли специалисты, занимающиеся данным делом. Расчет времени будет…»

Форд захлопнул отчет и швырнул его на кучу бумаг, громоздившуюся у него на столе рядом со старомодным пультом. Идиоты! Не узнать отрицательного результата, когда он под самым носом!.. И они еще называют себя психографами!

Он закрыл лицо в приступе внезапно нахлынувшей усталости и отчаяния.

Лазарус постучал по стоящему рядом с ним столу рукояткой бластера.

— Не прерывайте оратора, — гаркнул он и уже спокойно добавил: — Продолжай, но только покороче.

Бертрам Харди коротко кивнул.

— Еще раз повторяю: эти мухи, назойливо вьющиеся вокруг нас, не опираются на законы, которые нам, членам Семей, стоило бы уважать. Поэтому следует бороться с ними исподтишка, коварно и вероломно, а когда наше положение упрочится, заявить о себе с позиции силы! Мы больше не обязаны заботиться об их благополучии, ведь охотник не предупреждает криком свою жертву об опасности. Мы…

Из задних рядов донесся чей-то возглас. Лазарус снова постучал, призывая к порядку, и попытался высмотреть возмутителя спокойствия. Харди упрямо продолжал:

— Так называемая человеческая раса раскололась надвое, теперь мы все понимаем это. С одной стороны — Homo vivens, то есть мы; с другой — Homo moriturus! Их век, как век динозавров, саблезубых тигров и бизонов, прошел. Нам не пристало больше скрещивать свою живую кровь с их кровью, как не пристало бы, например, жить с обезьянами. И я говорю вам: давайте временно примиримся с ними, подсунем им любую ложь, пообещаем им, что мы с головой окунем их в океан вечности и молодости, — но все это только для того, чтобы выиграть время; чтобы тогда, когда две наши расы сойдутся в последней битве, что неизбежно, победа оказалась за нами, на нашей стороне!

Никто не зааплодировал, но Лазарус видел, что на многих лицах отражается неуверенность. Хотя слова Бертрама Харди шли вразрез с привычным им образом мыслей, к которому они привыкли за много лет, в его словах, казалось, звучала сама судьба. Сам Лазарус в судьбу не верил. Он верил… впрочем, какая разница? Ему вдруг сильно захотелось узнать, как будет смотреться брат Бертрам со сломанными руками.

Поднялась Ив Барстоу.

— Если это и есть то, что Бертрам понимает под выживанием наиболее приспособленных, — жестко сказала она, — то я лучше уйду на Окраину и буду жить там с антиобщественными лицами. Тем не менее он предложил нам план. А я хочу предложить вам другой, поскольку идеи Бертрама мне не по душе. И вообще, я не соглашусь ни с какой тактикой, согласно которой должна буду жить за счет наших недолговечных соседей. Более того, теперь мне совершенно ясно, что даже само наше существование, существование людей, обладающих даром долгой жизни, убийственно действует на наших сородичей. Наше долголетие, наши более богатые возможности заставляют их считать даже самые лучшие устремления скоротечными и напрасными — любые усилия, кроме тех, что направлены на борьбу с надвигающейся смертью. Само наше присутствие в этом мире истощает их силы, рушит все их представления, наполняет обычного человека паническим ужасом смерти.

Я предлагаю следующее. Давайте заявим о своем существовании, расскажем им всю правду и потребуем нашей доли земли. Пусть нам выделят какой-нибудь уголок, где мы могли бы жить отдельно от всех. Если наши бедные братья захотят обнести его высокой стеной, как та, что окружает Окраину, — что ж, может быть, нам действительно лучше не встречаться с ними лицом к лицу.

Редкие возгласы сомнения были почти полностью заглушены шумом одобрения.

Встал Ральф Шульц.

— Не подвергая сомнению осуществимость плана Ив в целом, хочу предупредить вас, что человеческое общество не пойдет с такой легкостью на предложенную нами изоляцию. До тех пор, пока мы останемся на этой планете, они не смогут выкинуть мысль о нас из головы. Современные средства…

— В таком случае нам следует перебраться на другую планету, — перебила его Ив.

— На какую? — вскипел Бертрам Харди. — На Венеру, что ли? Тогда я предпочел бы жить в парилке в бане. Марс? Голый и бесплодный.

— Мы возродим его, — настаивали она.

— Уверяю тебя, ни моего, ни твоего века на это не хватит. Нет, дорогая Ив, твоя решительность, конечно, похвальна, но все это бессмысленно. В Солнечной системе есть только одна планета, пригодная для жизни, — как раз на ней мы сейчас и находимся.

Слова Бертрама Харди пробудили мимолетную мысль в голове Лазаруса Лонга. Но она тут же ускользнула прочь. Что-то… что-то такое, что он слышал всего день или два назад… а может быть, и раньше? Мысль была каким-то образом связана с его первым полетом в космос, а он состоялся более века назад. Гром и молния! Эти шутки, которые шутит с ним его память, когда-нибудь сведут его с ума.

И вдруг его озарило: межзвездный корабль! Звездолет, который почти готов к полету и который висит между Землей и Луной.

— Друзья, — медленно произнес он, — прежде чем мы начнем обсуждать идею переезда на другую планету, давайте рассмотрим возможные варианты.

Он подождал, пока к его словам не обратилось внимание всех присутствующих.

— Вам когда-нибудь приходило в голову, что не все планеты вращаются вокруг Солнца?

— Лазарус… ты это серьезно? — опешил Заккур Барстоу.

— Как никогда.

— Не очень-то на это похоже. Может быть, стоит высказаться яснее?

— Пожалуйста. — Лазарус обвел взглядом толпу. — Там, в небе, болтается космический корабль, в котором полно места и который построен специально для того, чтобы совершать полеты к звездам. Почему бы нам не воспользоваться им и не прогуляться в поисках подходящих владений?

Первым обрел дар речи Бертрам Харди:

— Я никак не пойму: то ли нашего председателя опять осенила блестящая идея, то ли он издевается над нами, однако если он говорил серьезно, то я отвечу ему. Мой аргумент против возрождения Марса станет в десять раз убедительнее, если его соотнести с межзвездным полетом. Я так понимаю, что безнадежные кретины, которые собираются лететь в этом корабле, намерены закончить перелет примерно через столетие — тогда, возможно, их внуки обнаружат что-нибудь подходящее. В любом случае меня это не интересует. Я не собираюсь провести столетие в консервной банке, да и вряд ли проживу столько.

— Погоди-ка, — прервал оратора Лазарус. — Где Энди Либби?

— Я здесь, — отозвался Либби.

— Выйди-ка сюда, Калькулятор, и ответь нам: ты участвовал в создании нового корабля на Центавр?

— Нет. Ни этого, ни первого.

Лазарус обратился к залу:

— Тогда все ясно. Если Калькулятор не копался в двигателе корабля, то, следовательно, звездолет не столь быстроходен, как мог бы быть. Калькулятор, советую тебе побыстрее заняться этим вопросом, сынок. Кстати, похоже, пригодится наше решение этой проблемы.

— Лазарус, не думаете ли вы…

— А разве теоретически это невозможно?

— Вы сами знаете, что возможно, но…

— Тогда пусть репа, которая торчит у тебя на плечах, и займется этой задачей.

— Ну… ну ладно. — Либби даже порозовел от волнения.

— Секундочку, Лазарус. — Это опять был Заккур Барстоу. — Твое предложение меня заинтриговало. Мы, несомненно, должны всесторонне обсудить его, не позволяя брату Бертраму пугать нас тем, что оно ему не нравится. Даже если брату Либби не удастся найти способ увеличить ускорение — а я по правде говоря, полагаю, что так оно, скорее всего, и будет, ибо понимаю кое-что в механике полей, — даже при таком раскладе столетие не пугает меня. С помощью анабиоза и посменного управления кораблем мы сможем добиться того, что большинство из нас доживет до конца перелета. Вполне…

— А что заставляет тебя считать, — не унимался Бертрам Харди, — что нам вообще разрешат воспользоваться кораблем?

— Берт, — холодно процедил Лазарус, — если тебе не терпится почирикать, то сперва нужно попросить слова у председателя. Ведь ты даже не делегат своей Семьи. Учти, это последнее предупреждение.