Катя с интересом ждала продолжения.

— Стихи Варя сказала по-русски, конечно. «Ротин, passez votre billet a Солнцев, qui parle russe!» — крикнула Бунина. Варя в ответ: «Je n’ai pas parle russe, mademoiselle, j’ai recite une poesie que…» Бунина ей: «Ne mentez pas, mettez cette decoration sur votre dos et taisez!» Варя стала оправдываться, Нюта хотела вступиться, но Бунина крикнула: «Encore une parole et je vous ote le tablier! [73]]»

Катя не верила своим ушам, а Наташа продолжала:

— Делать нечего, Варя надела билет, осталась без пирога, простояла весь обед, но Ротина спрятала свой пирог и на рекреации съела его пополам с Варей. Кто-то дал еще Варе горсточку леденцов в разноцветных бумажках. Она их не ела, не любит, положила в карман и совсем забыла про них. После рекреации пришли в класс. Первый урок — рисование.

А Бунина своим любимицам всегда поправляет рисунки. Она отлично рисует! Велит всем подвинуться немного, присядет на кончик скамейки, возьмем тетрадку и поправит. На первой скамейке сидят две ее любимицы. Вот она во время урока ходит и посматривает. Видит, у Нюты все линейки кривые. Она подходит к Варе, которая возле Нюты сидит, и говорит: «Reculez vous!» [74] А сама к кафедре пошла за карандашом. Все на скамейке потеснились. Варя рассказывала потом, что она хотела вытереть пальцы, запачканные карандашом, полезла в карман, а там сладко, липко, леденцы-то растеклись. Она повернулась к нам, показала свою выпачканную руку, но вдруг глаза ее заблестели, она хитро подмигнула нам и отвернулась, облизывая кончики пальцев. Потом она скоренько вытащила леденцы вместе с платком, развернула один, другой, третий, четвертый, расправила липкие бумажки на платке, и когда Бунина садилась, она незаметно подсунула их под нее. Бунина поправила Нютин рисунок, потом взяла Лёлин, тоже поправила, встала и, похлопывая карандашом по ладони, пошла к доске. А у нее две синенькие, одна красная и одна желтая бумажки полукругом крепко-крепко к платью прилипли. То-то было смеху!

Надя и Наташа весело засмеялись.

— И что же? Она так и не догадалась? — спросила Надя.

— Нет, она бесится, подбежит к кому-нибудь: «Ты чего смеешься? Чтобы тебе не было так весело, встанешь у доски, как только урок кончится!» Смотрит, а там насилу удерживаются от смеха дру га я, т рет ья. «Нюта, qu’y a t’il? [75]» спрашивает. Нюта краснеет, опускает глаза, молчит… Так ее промучили до четырех часов, а потом обступили, и все разом стали говорить, будто объясняют ей что-то или извиняются… и сняли.

— Да она с ней разные штуки проделывает. Раз…

— И поделом, — перебила ее Надя, — не придирайся.

«И откуда это у нее? — думала между тем с беспокойством Катя. — И что с ней сделалось?»

— Никогда, ведь, никогда прежде этого с ней не бывало, — произнесла она вслух.

— У вас много mauvais sujets [76] в классе? — спросила Надя.

Наташа назвала несколько фамилий.

— И представьте, — добавила она, — все они в Варе души не чают. Буквально на руках ее носят. Делятся с ней гостинцами, все за нее делают, а Бунина за это еще более на нее бесится…

Катя провела дурную, беспокойную ночь. Проделки Вари, как она называла ее поведение, не давали ей покоя. «Надо же мне было заболеть! Ведь этакое несчастье! Варя совсем избалуется, раз сдружилась с шалуньями, — думала она. — У нее всегда была особенная способность к подражанию. Ей надо было час поиграть с детьми, чтобы начать картавить или сюсюкать, как они. Сколько раз ее мама за это в угол ставила! Теперь… если она подружилась с шалуньями и постоянно с ними, уж я знаю, что из этого выйдет. Хоть бы меня выпустили отсюда поскорее…»

Она проснулась рано и с нетерпением ждала посещения сестры. Почти перед ее приходом она окликнула Наташу.

— Что? — спросила девочка, оборачиваясь к ней.

— У меня к вам просьба, — сказала Катя смущенно. — Пожалуйста, когда Бунина приведет сюда Варю, займите ее подольше, а то она ни на шаг от нас не отходит и совсем не дает нам поговорить.

— Хорошо, хорошо, только не говорите Варе, что я вам про нее рассказала. Она, пожалуй, обидится.

— Я ничего не скажу, только удержите Бунину подольше.

Катя с нетерпением ждала четырех часов и волновалась. Когда же в начале пятого в дверях комнаты показалась маленькая фигурка Вари, Катя стала пристально всматриваться в нее, и ей вдруг показалось, что Варя стала совсем другой, какой-то чужой девочкой. Вместо прежней веселой, живой, маленькой, кудрявой девочки с открытым взглядом и грациозными движениями, в коротком платьице, какой она привыкла ее видеть, к ней приближалась, неловко путаясь в длинном, до полу, камлотовом платье, стриженая девочка с плутовскими, беспокойными глазами, в длинном белом переднике, белой пелеринке и спустившихся с рук белых рукавчиках. Она смотрела на нее и думала: «Нет, пусть лучше мама не приезжает сейчас, она просто не узнает Варю и очень огорчится. Неужели и я так же изменилась?»

— Что ты на меня так смотришь, Катя? Точно не узнаешь, — сказала девочка, почти бегом сделав последние шаги и обхватив шею сестры руками.

— Совсем, совсем другая, — прошептала Катя, целуя сестру.

— Кто? Я другая?

И Варя, отклонившись немного назад, весело посмотрела в глаза сестры.

— Нет, теперь ты та самая! — ответила Катя, еще раз целуя сестру. — Только ты в этом платье такая странная.

— Смешная? Правда? — Варя улыбнулась всем лицом. — Помнишь, когда нас привели сюда? Тогда все эти стриженые девочки были такие смешные, такие уроды! В длинных платьях, словно без ног! — шепнула она ей на ухо. — А теперь ничего! Есть и хорошенькие, даже очень-очень хорошенькие…

— Дай-ка я тебе завяжу рукавчики, они у тебя совсем спустились, — сказала Катя и стала подвязывать ее рукавчик.

— А! — Варя махнула рукой. — Мне их целый день подвязывают, а они все ползут. Постой, посмотри, я теперь сама научилась их подвязывать.

Варя живо сдернула рукавчик, развязала тесемку, так же живо надела рукавчик на руку, один конец тесемки, вдетой в широкий рубец верхней части рукавчика, придержала пальцами другой руки, а другой конец тесемки взяла в зубы и, нагнув к плечу голову, ловко сделала петлю, потянула, попробовала, крепко ли, и с удовольствием произнесла:

— Та-ак! А потом все равно съедет!

И опять обняла Катю.

— Послушай, Варя, сядь здесь, — сказала Катя, усаживая ее к себе на постель. — Скажи, зачем ты сердишь Бунину? Ведь это стыдно! — начала она ласково и очень тихо.

Варя, как ужаленная, соскочила с постели и отступила на шаг. Брови ее сдвинулись, лицо мгновенно приняло серьезное, сердитое выражение, и она в упор посмотрела на сестру.

— Она уж успела тебе насплетничать? Хорошо же!

И задорно подняв голову, она заговорила громко:

— Не мне стыдно, а тем, кто лжет, кто привязывается, придирается…

— Тише, Варя! Что с тобой? Скажи, пожалуйста, откуда у тебя такие манеры взялись? Как ты можешь так говорить! Что бы сказала на это мама? Разве тебе дома позволяли…

— Дома позволяли! — перебила ее Варя. — И позволять незачем было! Дома никто не щипался, никто не бранился, а она хотела отрезать мне уши тогда… тогда…

Варя стала заикаться от волнения.

Бунина, которую Наташа старалась, как обещала, удержать как можно долее, обернулась и, увидев рассерженное лицо Вари, крикнула:

— Солнцева? Опять расходилась! Поздравляю! Очень хорошо! Этого недоставало! — она сделала ударение на слове «этого». — Больную сестру пришла навестить и взбесилась.

Она подошла к Варе и, взяв ее за руки, хотела отвести от постели.

— Оставьте! — крикнула Варя, вырывая руку. — Оставьте! Мне больно.