Завидев хозяина поместья, она вскочила на ноги:

– О, сэр Ричард, доброе утро! Я посягнула на... но я надеюсь, вы не возражаете...

– Пока коттедж не занят, вы можете приходить сюда, когда захотите, Харриет, конечно, если не боитесь простудиться в такую неподходящую погоду.

– Я никогда не простужаюсь, – заверила она его, ее большие карие доверчивые глаза источали дружелюбие. – Правда, что Верни наконец возвращается домой? Он пробудет здесь все лето?

Ричард не слишком стремился подогревать интерес Харриет к его шалопаю брату. Он сдержанно сказал, что, хотя Верни ожидают еще до обеда, не похоже, чтобы он надолго задержался в деревне.

– Он никогда не бывал здесь с тех пор, как вступил в армию, вы же знаете.

– Но ведь он вышел в отставку, разве не так? Дедушка говорит... – Харриет замолчала, и Ричард с некоторым удивлением отметил, что даже она, при всей своей непосредственности, не решается повторить комментарии деда о молодом человеке, который отверг военную карьеру, хотя мог бы убивать французов.

– Да, Верни забрал свои бумаги, – сказал он бесстрастным тоном, который делал невозможным дальнейшие расспросы. – Я должен идти в конюшни. Приятного утра, Харриет.

После того как фигура сэра Ричарда исчезла за углом Белл-коттеджа, Харриет стала размышлять об их короткой беседе, с неудовольствием сознавая, что он счел ее вульгарно-любопытной и, вероятно, даже нахальной. Всю жизнь ее ругали за то, что она выбалтывает вещи, о которых лучше было бы помолчать. Ну что ж, сделанного не воротишь, нет смысла рыдать над пролитым молоком. Она снова уткнулась в свой альбом для набросков. Ей всегда хотелось нарисовать Белл-коттедж именно под этим углом. Прелестная густая тень, которую отбрасывали двери столовой, придавала всей композиции восхитительную загадочность.

Рисование входило в школьную программу, но, в отличие от большинства молодых леди, для Харриет рисование было истинным удовольствием, она любила его даже больше, чем чтение. Когда она рисовала или писала, то никогда не чувствовала себя одинокой, хотя на самом деле такой и была, потому что большую часть времени проводила одна. У нее не было настоящих друзей – дедушка с бабушкой таковыми считаться не могли.

Генерал Сент-Джон Бойс участвовал в войне против американских колоний, воевал также и в других местах, но ни известности, ни славы не заслужил. Обе леди обошли его своим вниманием. Он любил праздную жизнь и, хотя у него был определенный доход, вполне довольствовался жизнью в Уордли под крылом сэра Ричарда Кейпела, дабы избежать утомительной ответственности за какую-либо собственность. Его жена интересовалась свой внешностью, своим спокойствием и своим питанием, и, к тому времени как Харриет с нею познакомилась, мало что еще занимало ее ум.

Харриет была старшей дочерью их единственного ребенка – Генриетты, которая, будучи прелестной девушкой семнадцати лет, страстно влюбилась в купца из Ист-Индии, вдвое старше ее. Следует отдать должное Бойсам – они не были корыстными. Им не слишком нравилась партия, но Генриетта твердо решила стать богатой, и она сделала жизнь своих родителей столь невыносимой, что они быстро сдались. Выйдя замуж за своего набоба, Генриетта оказалась совершенно несчастной. Она все больше и больше ненавидела своего мужа, и это, к сожалению, повлияло и на ее чувства к маленькой дочери. Когда Пайпер скончался в 1798 году, она оставила ребенка на попечение матери и опять вышла замуж, на этот раз по любви. Ее второй муж был солдатом; она следовала за ним по всему свету, таская с собой подрастающую орду детишек, но всегда находились причины, почему Харриет не могла воссоединиться со своей матерью: их теперешний дом слишком мал, полковое общество – неподходящее место для незамужней девушки, ну и тому подобное. Как раз теперь они были в Ирландии, и миссис Фелтхэм нашла новую отговорку: Харриет необходимо остаться в Уордли ради спокойствия ее бабушки.

Харриет давным-давно поняла все эти увертки. В восемь лет она заявила: «Мама меня не любит». Гувернантка наказала ее за то, что она – злая и неблагодарная, так что девочка научилась помалкивать по этому поводу, но она очень хорошо знала, что мать ее не любит, что бабушка и дедушка просто терпят ее присутствие, их не слишком заботит, есть она или нет. Они никогда не относились к ней плохо – просто равнодушно. Ее отправили в дорогую закрытую школу в Бате, за которую платили ее опекуны, черпая деньги из немалого состояния, завещанного ей отцом. Теперь она превратилась во взрослую молодую леди, школа осталась позади, и дни в Довер-Хаус казались ей иногда очень долгими.

Она вернулась домой около часу дня, набросок был окончен, но ноги оледенели, потому что она долго просидела на холодном весеннем ветру. Дедушка, худой, очень сутулый человек, сидел в своем кабинете и читал газету. Он спросил, где она была, только чтобы спросить что-нибудь, а не потому, что ему хотелось это знать.

– В соседнем саду, сэр. Я рисовала коттедж.

– Вот и хорошо, девочка моя, – равнодушно произнес он, перелистывая «Морнинг пост».

Наверху в гостиной сидела за ленчем бабушка, на небольшом столике рядом с ней стояла легкая закуска, чтобы перекусить между завтраком, который подавали в десять и обедом в половине пятого. Миссис Бойс – неплохо сохранившаяся пожилая леди с белоснежными волосами, причесанная по моде ее молодости, когда было принято пудрить волосы, – даже не поинтересовалась, чем занималась Харриет.

– До чего же мне не хочется идти играть в карты к миссис Портер, – протянула она. – В этом доме всегда такие сквозняки, а ты же знаешь, я не выношу сквозняков.

– Может быть, она посадит вас ближе к огню, бабушка. – Харриет исследовала поднос с сандвичами.

– Налей мне еще стакан вина, любовь моя, если тебе не трудно.

Харриет исполнила ее просьбу и сказала:

– Утром я встретила сэра Ричарда, и это правда, – сегодня они ожидают Верни.

– Твой дедушка мне тоже это сказал.

Миссис Бойс придала лицу проницательное выражение, словно собиралась сделать какое-то важное замечание. И наконец, она его сделала:

– У этой ветчины не такой хороший вкус, как у той, что была перед ней.

После ленча Харриет отправилась к себе в спальню. Она не знала, что ей делать с собой: книгу она уже дочитала, было еще фортепьяно, но бабушка не любила, когда она музицирует в это время дня, что вполне устраивало Харриет, которая не была по-настоящему музыкальна и в общем не любила играть в любое время дня. Послонявшись по комнате, она поймала свое отражение в зеркале. Необычно высокий рост она унаследовала от своего отца. Может быть, все дело в росте, именно он огорчает этих изящных маленьких женщин – ее мать и бабушку? «Юнонноподобные – вот как они называют слишком высоких женщин, – подумала Харриет. – И слишком толстых тоже. Но я не толстая, – с негодованием решила она, вытягивая шею перед зеркалом и неприязненно рассматривая розово-белую твердость своей шеи и рук и с неудовольствием отмечая, как туго натянуто платье над высокой талией. – Я не толстая, совершенно верно. Если бы я только занимала поменьше места...»

У нее была приятная внешность, темные глаза, причем совершенно замечательные. Модная стрижка «под мальчика» очень шла ей. Интересно, какой бы она показалась незнакомцу или кому-то, кто не видел ее год или даже больше. Верни Кейпелу, например.

Эта мысль пронзила ее. Она надела свой капор и мантилью, сбежала по лестнице и выскочила из парадной двери. Пересекла полосу травы у входа и медленно двинулась по дороге к Уордли-Холлу. Слева от нее веером раскинулась очаровательная рощица, которая отмечала внешний край прославленных садов Уордли, разбитых шестьдесят лет назад дедом сэра Ричарда. Там было декоративное озеро – любимое местечко Харриет, которое она не раз пыталась писать. Но сегодня она имела в виду совсем другой объект. Харриет медленно шла по дороге, которая изгибалась точно рассчитанной петлей так, что незнакомец как бы неожиданно оказывался на главной аллее Уордли-Холла. Харриет всякий раз заново испытывала чувство удовольствия, завидев серый каменный дом, построенный в прошлом веке на месте дома гораздо более старого. Простой, без всякой вычурности фасад с большим центральным порталом, вносящим в его архитектуру нотку драматизма, на уровне крыши – длинная балюстрада, увенчанная рядом ваз, которые обрамляли портал под величавым куполом. Дом стоял в парке, отделенный живой изгородью от полей, где сэр Ричард выращивал свою пшеницу и ячмень, и от лугов, где паслись его коровы и овцы.