Вечером она покинула «Лавандовый дом» и навсегда исчезла из жизни своих подруг.

Вот уже несколько дней Энни лежала без сознания в доме миссис Вильямс, балансируя между жизнью и смертью. Добрая женщина не могла выгнать больную девочку, хотя муж и соседи уверяли ее в том, что она напрасно дает приют какой-то бродяжке.

– Не стоит так беспокоиться из-за уличной девчонки, – говорила женщина, жившая неподалеку. – Ей и в больнице для бедняков будет хорошо.

Но миссис Вильямс только качала головой на жестокие слова соседки и упреки мужа, продолжая делать по-своему.

– Бедняжке нужен материнский уход, – говорила она. – А в больнице она этого не получит.

Девочка металась в бреду на убогой постели, слабея день ото дня. Местный доктор, навещая ее, лишь качал головой. Он не был особенно искусным лекарем, но на другого врача у миссис Вильямс не было денег. Пока Энни боролась за жизнь, Нэн беспечно играла с Пегги и совершенно освоилась с новой обстановкой.

Сестры Брюс нашли Энни только на восьмой день ее болезни, и в тот же вечер миссис Виллис уже сидела у постели любимой ученицы. Все, что могут обеспечить деньги, было к услугам бедной девочки. Был приглашен лучший доктор, но и он не мог сказать ничего утешительного, лишь заметил, что спертый воздух дурно влияет на ход болезни.

– Я не рисовала карикатуры на твоей книге, Сесиль… – бредила Энни. – Я знаю, что ты так думаешь, но это неправда… Бог видит… Я так люблю миссис Виллис… Разве я бы могла… Бог видит…

Миссис Виллис слушала все это со слезами на глазах, но помочь больной девочке ничем не могла. Энни была в сильном волнении, и только когда произносила «Бог видит», немного утихала и на губах ее появлялось нечто вроде улыбки.

Поздно вечером приехала Сесиль и вызвала на минутку миссис Виллис.

– Я приехала сообщить вам, что все открылось, – объявила Сесиль и рассказала начальнице о признании Эстер и Сьюзен.

– Да простит мне Бог, что я усомнилась в ней, – печально промолвила миссис Виллис и, простившись с Сесиль, вернулась к постели больной.

Минуту спустя Энни снова начала бредить. – Они не верят мне, – жалобно говорила она, – миссис Виллис не верит… тогда как я…

– Я верю, верю, – проговорила директриса, положив руку на горячий лоб Энни. – Миссис Виллис верит своей Энни.

Сознание, словно луч света, пронизало воспаленный мозг больной. Она взглянула на миссис Виллис и пробормотала:

– Так это вы?

– Я, моя девочка.

– И вы мне верите?

– Вполне.

– Бог верит.

Энни отвернулась к стене и опять начала бредить. Но теперь миссис Виллис удавалось хоть немного успокоить ее.

На следующий день ученицы, которые не разъехались по домам, бесцельно бродили по саду. Мистер Эверад уехал к Энни и обещал завернуть на обратном пути в школу. Все с нетерпением ждали известий.

С тех пор как Нэн вернулась домой, Эстер не расставалась с ней ни на мгновение. Взяв сестру за руку, она пошла по главной аллее и села на скамейку у ворот, чтобы первой увидеть мистера Эверада по его возвращении. Нэн вертелась около нее. Вскоре тонкий слух Эстер уловил шум колес, она вскочила на ноги.

– Как скоро он возвратился, – холодея, подумала Этти. – Значит, все кончено…

Она сама отворила ворота, чтобы не терять времени на ожидание привратника. Но это был не мистер Эверад. У ворот стоял шарабан, которым правил высокий красивый мужчина, похожий на иностранца. Эстер сконфузилась и хотела убежать, но незнакомец, увидев ее, спросил:

– Это и есть «Лавандовый дом», маленькая леди?

– Да, сэр, – отозвалась Эстер.

– А вы одна из воспитанниц?

Эстер кивнула.

– Могу ли я видеть миссис Виллис?

– Нет, сэр, ее нет дома, и вряд ли она вернется к вечеру, поскольку уехала по одному очень печальному делу.

Выражение лица Эстер и грусть в ее голосе поразили незнакомца. Он соскочил с шарабана и подошел к ней.

– Скажите мне, мисс…

– Торнтон, – подсказала Этти.

– Вы, может быть, сообщите мне то, что я хочу знать, мисс Торнтон. Так как вы здешняя ученица, то, конечно, знаете мою… Я хотел спросить, нет ли у вас подруги, черноглазой плутовки, похожей на цыганку, по имени Форест, словом, Энни Форест. Я хотел бы ее видеть.

– Вы ее отец? – воскликнула в волнении Эстер.

– Да, милое дитя, я ее отец. А теперь отведите меня к ней.

Эстер закрыла лицо руками.

– Я не могу этого сделать. Ах, если бы вы все знали, вы бы убили меня! Не спрашивайте меня об Энни. Не спрашивайте, не спрашивайте…

Незнакомец с испугом смотрел на Эстер. В эту минуту маленькие пальчики Нэн дотронулись до его руки.

– Нэн вести вас к Энни. Моя Энни очень больна. Нэн вести.

Незнакомец наклонился и взял Нэн на руки.

– Больна, ты говоришь? Послушайте, мисс, – обратился он к Эстер. – Я вас не понимаю и прошу объяснений. Пожалейте бедного отца. Где моя девочка?

– Она в окрестностях Оклея, сэр, – ответила Эстер, вытирая глаза.

– Это в нескольких милях отсюда?

– Да, и она очень больна.

– Что с ней?

– У нее горячка. Врач опасается за ее жизнь.

– Поедем к ней. Если она так больна, я тем более должен ее видеть. Едем, садитесь скорее; и ты, малышка, тоже.

Капитан Форест так гнал лошадь, что менее чем через час они уже были у дома миссис Вильямс. Бросив вожжи мальчику, он, держа Нэн на руках, стоял на пороге скромного жилища в ту самую минуту, когда мистер Эверад выходил оттуда.

– Вы здесь, Эстер? – удивился священник. – А я хотел ехать за вами.

– Значит, ей хуже?

– Она в сознании и спрашивала о вас. Только она очень слаба.

– Мистер Эверад, этот джентльмен – ее отец.

– Не в добрый час вы возвратились, сэр, – сказал пастор, с сожалением взглянув на отца Энни. – Пойдемте к ней.

Капитан Форест пошел к больной с Нэн на руках. Эстер осталась на кухне. Вся семья Вильямсов, за исключением матери, переселилась на это время в другой дом, поэтому Эстер могла плакать в пустой кухне сколько душе угодно. Она напряженно прислушивалась, ожидая, что ее позовут, но все было тихо. Что там делается? Увидит ли она Энни живой? Будет ли она в состоянии вынести взгляд умирающей? Заливаясь слезами, Эстер упала на колени и начала молиться. Вошел мистер Эверад.

– Она уснула, – сказал старик. – Это хороший знак. Нэн легла около нее. Она все гладила ее по лицу и твердила: «Бедная Энни, бедная Энни». Потом обе уснули. Я уверен, что ласка малышки успокоила нервы больной. На отца она даже и не посмотрела. Вы, Эстер, можете взглянуть на нее, если хотите.

Эстер на цыпочках вошла в комнату. Прежде она сошла бы с ума от ревности при виде открывшейся картины. Но теперь она обернулась к священнику и кротко прошептала:

– Пусть Нэн любит ее больше, чем меня, лишь бы Энни жила.