— Слышал, конечно.

— А я вот с купцом говорил, который к ним ходил. Тот рассказал, что враки все это — оттого они пошли, что бабы у них больно страшные, вот и принимали их чужие за мужиков в платьях.

— Это ты зачем рассказал?

— А затем, всему, что говорят, верить нельзя.

— Да? Так, может, тот купчина как раз и соврал.

— Может, и так.

Возничие замолчали, зато рядом послышался хорошо знакомый голос Арисата:

— Как он?

— Да никак, лежит и лежит, даже мух не отгоняет. Бубнит иногда в бреду что-то, но не понять ничего — язык не наш.

— Плохо… На привале Трею к нему надо, пусть посмотрит.

— Утром смотрела — ничего нового не сказала. Раны его затянулись, кашля и хрипов нет, а огнем горит. Только судороги прекратились, а то корежило вчера страшно, уж думали, что спина вот-вот лопнет.

— Потрогай его лоб.

— Ага! Если я его рукой коснусь, попугай мне перст отхватит, а то и два — клюв у него больно страшный! Он только Трею подпускает и Йену, да и то шипит на них иной раз, будто змей ползучий! Тука тоже терпит и даже «здрасьте» ему говорит, а вот когда Цезер к стражу нагнулся, птица ему в глаз так ловко плюнула, что он потом целое утро богохульствовал! Сам и потрогай!

Зеленый молодец — службу несет. Если выберусь из этой передряги, лучшим вином угощу. Немножечко…

— Чего испугался — спит его попугай… вон валяется пьяный в дымину… лапами кверху. Ладно, пусть им Трея занимается. А вы на привале соломы свежей постелите, эта уже слежалась.

Дождавшись, когда воин отъедет, пессимист-возничий буркнул:

— Перебьется, он пока что на солому не жаловался.

Вот гад, надо будет его запомнить!

— Как сэр страж? — Опять знакомый голос, на этот раз Тук пожаловал.

— А никак — лежит колодой.

— Раз живой, то встанет. Он парень крепкий и боевой.

— Ага, боевой! В жаркий день от горячки слег почти намертво! Дети малые его боевитее!

— Флом, болтаешь ты больно много, и только нехорошее. Что-то я тебя рядом с нами не заметил, когда сэр страж бурдюка в зад приголубил.

— Ну и что? Я на левой стене был, из лука стрелял. Зачем лучнику с огневым копьем бегать?

— Раз не бегал, значит, закрой свой рот на крепкий засов, а то напраслиной хорошего человека обижаешь.

— Да он все равно не слышит и не видит ничего.

— Вот как? Так что получается: все делать, значит, можно, если не видят? Ну ладно, учту. Как уйдешь ночью в дозор, жену твою тогда проведаю, сам, получается, разрешил.

— Это когда я такое разрешал?!

— Ты сказал, что если не видят и не слышат, то можно. Вот и схожу: не первый раз — дорогу помню.

— Ах ты! Да я тебе спину топором подравняю!

— Язык себе подравняй, а то отрастил до колена! Лучше другое отращивай, чтобы жена твоя за мной не бегала с просьбами срамными!

— Тьфу на тебя!

— Плеваться?! Н-на-а-а-а! — послышался приглушенный звук удара.

— Старшину сюда! Горбун Флома лупит! Опять! — заорал второй возничий.

Через несколько секунд вокруг начался импровизированный митинг: оскорбленный возничий отплевывался, Тук пытался вырваться из чьих-то рук, ругались сразу в три десятка глоток, и кто-то кого-то пытался бить. Обозный старшина подоспел быстро, — его громоподобный голос легко перекрыл шум толпы:

— Это что здесь опять неладно?

— Да Тук с Фломом подрались.

— Он первый полез! — яростно взвыл возничий.

— Это так, Тук?

— А он в меня плюнул, — мрачно ответил горбун.

— Это так, Флом?

— А он сказал, что к моей жене ночью придет! И еще сказал, что это опять будет! То есть уже бывало, получается!

— Это так, Тук?

— А чего не прийти, если в прошлый раз ей это понравилось и мне тоже?

Народ дружно расхохотался, хотя, почти уверен, Флом при этом не сильно радовался. Представив его рожу, я не выдержал, улыбнулся. Странно, но от такого мышечного усилия голова не лопнула, как опасался.

— Глядите — страж зубы скалит, — выкрикнул кто-то.

Да уж… с улыбкой у меня, похоже, проблемы…

— Арисат! — зычно проорал обозный старшина — его голос просто незаменим, если надо поднять мертвых.

— Может, ему просто сон хороший приснился? — несмело предположил опозоренный Флом.

— Ага, снится ему, как я к бабе твоей опять пришел, — поддакнул Тук.

— Да я тебя! Тьфу!

— А ну стоять! Обоим кнут организую! — Опять крик старшины.

Похоже, надо приходить в себя начинать — отдохнуть мне не дадут. Попробую открыть глаза. Это не так просто — ведь веки весят десять тонн. Каждое. По миллиметру, скрипя зубами от натуги, пошли вверх. В глаза ударил свет, и я увидел людей.

Лучше бы не смотрел…

Перед глазами будто туннель овального сечения, в котором, сильно искажаясь, шевелятся жуткие хари — кривые, заостренные книзу, ядовито-синего цвета. И глаза монстров — красные, светящиеся. Одна из них голосом обозного старшины удовлетворенно констатировала:

— В себя приходит!

Ошибаетесь — это шиза пришла с богатым набором галлюцинаций.

Закрыл глаза — смотреть на такое не хотелось.

— Сэр Дан, вы слышите меня?!

Голос Арисата. Надо ответить, а то ведь не отстанет.

— Да, — прохрипел я на грани слышимости.

— Вы сильно заболели, лекарка говорит, лежать вам надо. Но не волнуйтесь, довезем вас до королевства. Карта епископа не врет — и городок на ней указанный видели, и дорогу, и озеро. Правильно идем, не собьемся.

— Пи-и-и-ить… — Как трудно выговаривать длинные слова.

— Потерпите, уже за лекаркой послали. Сами опасаемся — вдруг вам простой воды нельзя.

Трея подоспела быстро. Холодная рука ощупала лоб, оттянула веко, продемонстрировала все ту же синекожую личину, подержала руку на шее.

— Ну что с ним? — не выдержал Арисат.

— Горит весь, и белки покраснели. И сердце сильно быстро бьется. И пот нехороший. И смотрит странно…

— И что с этого?

— А болен он.

— Трея! Это и так знаю! Когда поднимется?!

— Может, и никогда…

— Да ты что!

— А что я?! От такого огня можно и совсем сгореть. Льдом бы его обложить, да где ж его взять… Мокрые тряпки — не то… Вон зубы стиснул — плохо ему совсем.

— И что делать?

— А не знаю не ведаю, что за болезнь такая. А как лечить то, чего не понимаешь?!

— Ну ты попробуй, кто же, кроме тебя. Он еще и пить просил только что.

— Дам ему зелья сонного, раз пить просит, то тело примет. И тряпками мокрыми будем обкладывать, иначе точно сгорит. Йена пусть возле него сидит и меняет. А если в себя придет, опять напоит зельем — спать ему сейчас надо больше. Только Тука не подпускайте, он его брагой напоит или чем похуже. Вон что с птицей говорящей учудил — до сих пор кверху лапками валяется в углу… как бы не сдохла от такого пьянства.

— Он у меня плетей допросится!

— Вот и верно, попугай в трезвости должен быть, чтобы погань чуять. Сэр страж, приоткройте рот, это вкусненькая такая сладенькая водичка… вам от нее хорошо-хорошо будет.

Отключился я, наверное не успев добить кружку до конца.

Вроде бы через некоторое время опять проснулся. Самочувствие при этом не улучшилось.

Вроде бы Йена задавала какие-то вопросы, но сил не было ни ответить, ни понять, чего она от меня хочет.

А потом опять прохладный край кружки, горькая гадость в глотку и мертвый сон.