— Нет, блин, на русском! — недоуменно посмотрели на ди-джея.

— На русском? — создавалось впечатление, что Котов сейчас грохнется в обморок.

— Конечно, на итальянском! — певец панибратски похлопал седовласого организатора по плечу.

— А может на русском! А вообще, к чему вопросы? Ставь, давай и не жужжи. Я, между прочим, деньги заплатил!

— Прекрасный выбор, "Ямайку" — так "Ямайку", — согласился ди-джей.

— Одевайте наушники. В них будет лучше слышно музыку. Пойте в микрофон.

— Давай, свои наушники… — пьяный "певец" выхватил гарнитуру из рук Макса. Натянул на голову. Взял микрофон. Откинул путающийся под ногами шнур. Приготовился петь.

— Дорогие друзья! Вячеслав Лукашкин приготовил приятный сюрприз! Сегодня, вместо стихов, он исполнит популярную песню… "Джамайка" на русском и итальянском языках!..

— О-о-о-оу! — пропели трибуны и удивленно затихли. Над полем повисла дышащая жаром тишина.

В динамиках (Техника сама отказывалась верить в случившееся) откуда-то издалека, словно с того света, проснулись и зазвучали первые аккорды известной композиции.

— "Я-мя-я-а-уй-ка-а", — пискляво, словно где-то за забором хулиганы мучили кошку, начал запевать Лукашкин.

Максим увёл "в ноль" с микрофона "удивительно чистый дискант" поэта. А потом вообще, от греха подальше, (Лучше перестраховаться) вытащил штекер из гнезда и положил его рядом с усилителем.

А тем временем место Лобертино Лоретти Лукашкина в колонках аппаратуры занял Валерий Шотаевич Меладзе…[59]

— Я-я-мя-у-ай-ка-а, — непонятно для кого выводил в микрофон, абсолютно некем не услышанный "Посол итальянской песни в СССР".

— Лу-каш-кин! Лу-каш-кин! — восторженно шумели и хлопали зрители, подбадривая выступление новоявленного певца. Лица светились, глаза горели восторгом. Успех был просто грандиозный. Многие начали подпевать.

— О-у-х, — тревожно выдыхал Котов, с трудом поддерживая стихо-певца, едва стоявшего на ногах.

— Ещё! Ещё! Ещё! — публика кипела подобно бульону в огромном котле.

— Еще?

— Как скажите! — Максим виртуозно, словно по клавишам пианино, водил руками, нажимал кнопки, крутил ручки, сдвигал тумблера.

— Джама-а-а-ай-ка-а-а-а-а-а-а-а-а-а-о-у[60], — последовало продолжение по-итальянски.

На весь стадион завопил ещё никому не известный исполнитель "Витас".

Трибуны задрожали.

Всем стало понятно — певец Лукашкин разогрел голос и решил рвануть сразу с "первой" на "пятую" скорость в своём репертуаре.

И естественно, как и подобает вспыхнувшей звезде, начал петь песню заново, с самого начала…

Пьяный исполнитель итальянских песен вырвался из рук Котова и бросился совершать какие-то немыслимые, не подающиеся логике — дикие движения: Вихлять, словно на шарнирах, всеми частями тела, завывать в микрофон.

Голос "Витаса" оторвался от бренного тела и зажил собственной жизнью. Кудесник в очередной раз попытался взять пять с половиной октав…

— Сента-а бруко-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-у-у-урр…

Поэт задрал голову, подобно Юлию Цезарю, и вытянул вверх руку с микрофоном.

Столбики индикаторов ошалело полезли в красную зону и начали безумно стучаться головой в потолок…

Футбольное поле задрожало под ногами присутствующих гостей.

— Ни-че-во-се-бе!!! — неистовство искрила переполненная чаша стадиона. (Исполнение популярного шлягера в момент принесло Лукашкину славу талантливого певца и стяжателя разбитых женских сердец).

— Ай да Лукашкин! — хором ревели трибуны.

— … Ай да сукин сын!

— … Вот, что значит — настоящий поэт!

— Господи, когда же это закончиться? — Котов "дорывал на себе" последние седые волосы.

Вечер, пожалев измученный жарой и событиями Н-ск, тихо выполз из-за синего леса, отогнал солнце к горизонту и принялся играть разноцветными красками заката.

Облака двигались медленно, наползали друг на друга, переворачивались. Меняли окраску, форму. То становились тоньше, то наполнялись силой.

Сумерки приобрели лиловатый оттенок.

В городском парке, в двух кварталах от стадиона, между зелеными стенами кустарника погружались в тень беседки, струйки воды, стекавшие вниз по раковинам фонтана, падали в замшелый бассейн.

Загустевший в поселке воздух, пах травами и ещё чем-то пронзительно сладким.

Налетавший ветер мягко разносил по округе мелодию ВИА "Самоцветы" с красивым, созвучным томному вечеру названием — "Добрые приметы"…[61]

Народ постепенно расходился по домам, спортивная чаша пустела, успокаивалась, засыпала.

Максим скручивал ненужные шнуры, собирался убирать аппаратуру.

Вспыхнувшее на музыкальном олимпе светило — Лукашкин, мирно посапывая, ехал в машине в сторону Москвы.

Котов, уединившись в своем кабинете, глотал валерьянку…

Где потемнее, на скамейках и каменном парапете, над обрывом у реки, у зеленых кустов, уютно устраивались влюбленные парочки. Легкие разноцветные платья мелькали среди кустов и вдоль аллей. Белые брюки носились перед ними по темнеющим улицам и переулкам, клялись в верности и готовились провожать до последней звезды, не боясь нагоняев.

В ответ чьи-то лица светились, глаза горели восторгом, раздавался мелодичный смех…

А в это время, где-то очень далеко! В немыслимых далях. На каких-то неземных расстояниях — измеряемых парсеками и световыми годами! Ещё не открытое учёными гигантское облако галактик в созвездии "Волосы Вероники" продолжало убегать от нашей Вселенной со скоростью семь тысяч четыреста километров в секунду! Куда оно убегало? Зачем? Почему?..

Художник-оформитель Дома Культуры Смирнов Валерий Иванович, он же в недалёком прошлом "Самый зажигательный ди-джей Космической дискотеки" Валерка "Титов", одиноко сидел в полупустом зрительном зале ДК и заинтересованно поглядывал на стройные фигурки молоденьких исполнительниц фольклорного ансамбля "Травушки — Муравушки", готовившихся к репетиции своего номера.