— Как жаль, что удалось записать всего одну песню! Почему я не догадался писать всю программу с начала? Это был бы фурор! А ведь можно было составить такой альбом! Такую запись!

Подпольный аудио-пират усмехнулся своей обычной кислой усмешкой. Он был возбужден, глаза блестели, и капли пота обильно стекали по вискам.

— Блин! Пока сообразил, что к чему. Пока нашёл магнитофон. Пока подключил. Настроил. Уже конец мероприятия. А композиция вообще бомба. Крутяк! Если у Лехана такой нет, то он мне за неё отвалит бабла… столько?!

… — Интересно, а сколько? — Олег Рагозин поднял голову и на минуту задумался, подсчитывая выручку. Его глаза забегали с предмета на предмет, словно потеряли ориентировку в пространстве. Похититель чужой музыки зачем-то обслюнявил палец и начал махать им, складывая цифры столбиком в уме.

В итоге оказалось немного.

Подпольному коммерсанту пришлось выпить вина и заново всё пересчитать.

Получалось чуть больше, но не столько сколько хотелось.

Пересчитал в очередной раз…

Запутавшись в вычислениях, словно олень в упряжке, счетовод отмахнулся от несвязных цифр и с обидой произнес…

— Всё равно маловато будет!

… — Нет уж, Лёшенька, дудки! Жмот, ты! Фиг ты получишь запись! Я не лох, как некоторые! Я завтра катушки по студиям разнесу! И если у них нет этой песни? Я столько лавэ получу?! Сколько?

Олежек во всю комнату развёл руки, смешно вытянул губы трубочкой, закатил глаза и произнес последние слова в нос.

— Во-о-о, сколько!

… — Точняк, — в ответ самому себе авторитетно покачали головой.

— Это я понимаю нормальная такса за записи! А ты Лехан, жмот! Платишь одни копейки. Поэтому сиди без записей, жмотяра!

Шел третий час ночи. Время остановилось и раздвинулось. Секунда стала длинной, как минута, а минута — как час. К этому времени человеческие нервы, испытав все перегрузки минувшего дня, неоднократно сдобренные "Вермутом", переходят на второе дыхание, раскрепощаются, становятся совершенно незащищенными. Хмельные мысли, затуманившие голову, начинают ходить неизвестно где, сонно шарахаясь и спотыкаясь друг об друга.

Новая барабанная дробь по столу, глубокий зевок и обращение к себе любимому…

— Олежек, а если у тебя спросят, кто поёт? И почему по-русски?

… — А-а-а, — шваркнули носом. И красноречиво помахали указательным пальцем перед лицом. — Скажу, эмигранты тоскуют! По Родине! По любимому дому! Далеко, за границей оборвалась связь с родными. И вот они, тоскуя, спели свои песни и привезли их послушать бывшим соотечественникам.

Очередной стакан креплёного вина и закусь "свежим" сухарем расширили каморку "художника", наполнили окружающее пространство яркими красками и приятной музыкой. Создали иную реальность, в которой продолжился внутренний диалог творца, и подсчет будущей прибыли от звукозаписывающей деятельности…

— Во сколько же оценить мои записи?

… — Десять? Двадцать? Тридцать? — складка легла у звукооператора на переносице, словно он собирался чихнуть. Пальцы начали вновь выписывать в воздухе кренделя, совершать расчет в строчку и столбиком, работать с трехзначными цифрами. Сводить их в формулы, добавлять неизвестные величины.

Спустя несколько минут, когда бутылка полностью опустела, а обсуждение будущего гонорара подошло к логическому завершению, было заявлено четко для всех присутствующих…

— Скажу, больше… Мой родной брат лично подогнал для меня крутейшую запись с Германии. Или из Англии, я не помню точно откуда! Ан, нет! Вспомнил! Она была из Ю ЭС ЭЙ! (Ну, по нашему, по простому это Соединенные Штаты Америки) Да! Точняк! Именно оттуда он и привёз свой единственный экземпляр. Такого больше нет ни у кого, ясно! Привёз с Аляски через Канаду на поезде, а потом на пароходе! А это далеко, и значит… что? Что стоит эта запись — дорого! Очень дорого!

Трудоголик склонился над столом. Засыпая, положил буйную голову на плечо, продолжая бормотать…

— Надо будет заказать братану Кольке привести ещё несколько песен — тогда можно будет купить "Москвич" или даже "Жигули"…

Прошло около полутора суток с момента завершения дискотеки. Если говорить точнее… тридцать восемь часов и сорок две минуты!

Маховик роста популярности ведущих "Звездной программы" начал раскручиваться: Вот он уже тихой сапой ползёт по Москве. Ненавязчивой мелодией проникает в дома, квартиры. Ещё немного, ещё чуть-чуть и он выплеснется наружу. Зазвучит из окон, форточек, дверей. А пока…

Утро понедельника в общежитии началось стандартно…

— Тук-бряк-тук-тук, — настойчиво стучали в дверь Максима.

— Нукоготамаопятьпринесло, — недовольно, сквозь зубы промямлил спящий постоялец женского "монастыря".

— Бряки-бряк-туки-тук, — ответили ему.

"Дайте же, наконец, человеку поспать, спокойно!", — Макс приподнялся с кровати. С трудом отдирая ноги от пола, подошёл к двери. С нудным скрипом её отворил.

У входа стояла Лариса Корычева.

"Дурной знак", — подумал ди-джей. — "Скандальная малолетка долбится с утра в дверь, чего-то хочет — удачи не ведать".

— Слушаю? — хозяин сушилки зевнул в кулак. "Вот принесло не свет ни заря? Может, кукла поломалась? Или задачку решить не может? А я-то здесь причём?".

— Максим! — несостоявшаяся невеста со всей ответственностью заломила руки. По-взрослому блеснула очками.

— Я серьезно размышляла всю ночь. Не спала. Читала письма! Думала о главном!

Очевидно, полагая, что она изрекла очень важную житейскую мудрость, Лариса с достоинством поджала тонкие губы и широко открыла глаза.

— Какие письма? — сонный Дон Жуан всё ещё не мог освободиться от оков Морфея. Он с трудом соображал, что от него хотят. Мозги никак не хотели включаться в работу.

— Письма, которые ты писал мне целых два года из армии.

— Я, что-то, кому-то, писал? — снова шумно зевнули, ничего не соображая.

— Так, вот! Я поняла! Это были не твои письма и нам надо об этом срочно поговорить.

— Послушай, Лариса! Ты, это… Иди куда шла. Там: в школу, в садик, на занятия, в продлёнку. И не приставай по пустякам.

Макс решительно закрыл дверь перед её носом.

— Как ты смеешь? — вспылила девчушка. Она смерила закрывшуюся дверь презрительным испепеляющим взглядом и недовольно захлопала сильно накрашенными ресницами.

— А ну открой, немедленно!

Она начала долбить небольшими кулачками в дверь, приговаривая…

— Я, тут, все выходные, думала только о нём! О нас! Ночей не спала! А он… А он! Даже поговорить не хочет!

— Ну, погоди! Дождешься! Всё-таки придётся обо всём написать брату!

Обиженная презрительно развернулась и побежала по коридору, гневно размахивая руками.

— Давай, давай заноза! Иди, иди! Пиши, пиши, — произнесли, ухнувшись на узкую железную кровать с тонким ватным матрацем.

— Бряк-тук-тук-там, — новый стук через несколько минут.

"Вот привязалась егоза настырная!", — Макс решил не подниматься с кровати. — "Обойдётся!".

— Тум-тук-тум, — повторилась настойчивее.

— Что опять? — крикнули в сторону двери. — Я нянечкой не работаю!

— Тук-тум-тук, — не желали оставлять постояльца в покое.

— И воспитателем тоже!

— Максим, это я! — за дверью раздался напевный голос Кристины.

— Открой, пожалуйста.

"У них, сегодня, что? У моей двери валерьянку пролили?", — Макс недовольно вздохнул. Поднялся с кровати и подошел к дверному проёму. Открыл дверь. Она издала тонкий тоскливый писк.

— Мне мама прислала посылку с вишневым вареньем, — приглушенно-вежливым голоском проворковала сероглазая красавица. Она удивленно подняла на него высокие, словно нарисованные брови. Отбросила с груди за спину длинную прядь волос.

— И у Татьяны сегодня выходной. Приходи к нам вечером, чаю попьём. Часам к семи?