ГИЛАС. Логика подсказывает, что никто. Но подожди. Меня кое-что осенило. Ну конечно! Естественно! Дорогой друг, дело обстоит так. Идентичность определяется не материальным тождеством, а исключительно структурой, о которой мы договорились, не правда ли?

ФИЛОНУС. Правильно.

ГИЛАС. О структуре же можно сказать, что она «та же самая», а не только «такая же». Вот я рисую равнобедренный треугольник. Если я нарисую второй, то можно будет сказать, что в них обоих прослеживается «та же самая» структурная особенность равнобедренности. Я могу нарисовать много таких треугольников, но с точки зрения структуры это будет лишь один треугольник, повторенный многократно. Подобным образом я могу сказать, что все эти созданные машиной Гиласы, по сути, являются «тем же самым», икс раз повторенным человеком. Что ты на это скажешь?

ФИЛОНУС. Ты очень ясно это себе представил. Теперь ты позволишь, чтобы я уже при жизни сделал твою копию?

ГИЛАС. Как это?

ФИЛОНУС. Ну, раз копия – не другой человек, а всего лишь «такой же», но, как ты сам сказал, с субъективной точки зрения (что нам как раз и нужно) она – «тот же самый» человек, что и ты, то отсюда следует, что когда тиран тебя умертвит, а копия останется жить, то и ты останешься жить, ибо будет продолжать существование человек, который является «тем же самым» Гиласом, что и ты. Разве не так?

ГИЛАС. Неужели я ошибся? Как же так? Ведь если рассматривать неодушевленные предметы, возникает подобная дилемма?..

ФИЛОНУС. Дилемма возникает, но мы тут же ее ликвидируем нашим собственным определением точек зрения. Признаем ли мы копию продолжением оригинала или нет, зависит исключительно от нашей договоренности. В случае с человеком, правда, дело обстоит иначе, поскольку всю картину портит фактор сознания. Можно, к примеру, заменить одну глиняную миску другой, поразительно на нее похожей, можно заменить одного на другого двух поразительно схожих близнецов, поскольку мы рассматриваем их внешне, как предметы. Однако ни один близнец сам себя заменить на другого никогда не сможет. Подобным образом и ты не можешь даже по ошибке заменить себя на свою копию, существующую одновременно с тобой, созданную машиной. Что же нам делать? Уже через минуту здесь появится тиран. Ты знаешь, какую смерть он тебе готовит?

ГИЛАС. Ты говорил про яд, а потом про удушение.

ФИЛОНУС. Только для примера, для образности аргумента, а вовсе не потому, что это соответствовало его намерениям. Ты умрешь иной смертью. Этот тиран заморозит твое тело, прекратятся все движения, все малейшие колебания атомов, все ткани застынут, процессы остановятся, структуры замрут. Будет ли это смерть, Гилас, если ты, замкнутый в ледяной глыбе, окажешься брошен в пучину Северного Ледовитого океана?

ГИЛАС. Несомненно.

ФИЛОНУС. А если я, твой друг, выловив ледяную глыбу из бездны, растоплю ее, и твое замерзшее тело так искусно согрею, и такими лекарствами его напитаю, что все молекулы снова придут в движение, и ты оживешь, что тогда? Не кажется ли тебе, что это именно ты, стоящий сейчас здесь и глядящий на меня на фоне осенних деревьев, оживешь, выведенный из ледяной тюрьмы, из мрака небытия на дневной свет?

ГИЛАС. Да, это я оживу.

ФИЛОНУС. Без всякого сомнения?

ГИЛАС. Без всякого сомнения.

ФИЛОНУС. А если тебя распылят на атомы, а я потом тебя из этих атомов восстановлю, то это уже будешь не ты? Почему? Что, твое личностное «я» улетит куда-нибудь, как птичка из клетки?

ГИЛАС. И в этом случае, как мне кажется сейчас, я оживу.

ФИЛОНУС. Ты сам, Гилас, а не человек, бесконечно на тебя похожий?

ГИЛАС. Я сам.

ФИЛОНУС. Хорошо. А если создать две твои копии, одну из тех же атомов, из которых сейчас состоит твое тело, а другую – из таких же самых, то будет ли эта первая копия твоим продолжением, тобою настоящим, а вторая – только двойником?

ГИЛАС. Возможно.

ФИЛОНУС. Но ведь эти атомы ничем между собою не отличаются. Подобным образом и копии эти ничем не отличаются – что же делает одну из них твоим продолжением, а другую – абсолютно чужим тебе человеком?

ГИЛАС. Не знаю. Действительно, те же самые или только такие же самые атомы – выходит, что это все равно. Все атомы одинаковые, и ни один ничем не отличается.

ФИЛОНУС. Так что, обе копии будут твоим продолжением? Или ни одна? Что ты молчишь? Седьмой час наступает, вот уже и тирана с отрядом палачей следует ждать с минуты на минуту, а ты, Гилас, хотя я и предоставил тебе все возможности воскрешения, какие только может себе вообразить истинный материалист, продолжаешь изрекать суждения, постоянно изменяющиеся и диаметрально противоположные: то вопрос, будешь ли ты жить, считаешь обусловленным договоренностью, то снова предполагаешь множественность продолжений, ведущую к абсурду, то воскрешение свое из атомов ставишь в зависимость от того, насколько быстро будет протекать разложение твоего трупа, и так до бесконечности. Вынеси же свое окончательное суждение, друг! Тиран уже близок, я вижу в конце аллеи его одежды, забрызганные кровью твоих предшественников. Быстро говори, что я должен делать с машиной, чтобы ты ожил, и убежден ли ты, что благодаря воссозданию из атомов глаза твои снова будут видеть. Будут ли видеть твои глаза, мой Гилас? Скажи, будут ли видеть?

ГИЛАС. Честное слово, я уже ничего не понимаю, друг мой Филонус. Подозреваю, что я совершил ужасную вещь, доказывая per reductionem ad absurdum[8], что кроме атомов и их структур существует что-то еще, и что именно это загадочное «что-то» делает воссоздание человека, его воскрешение из мертвых невозможным, поскольку вернуть к жизни можно только такого же самого, а не того же самого индивидуума. Не есть ли это доказательство существования нематериальной души и не являешься ли ты его автором, Филонус?

ФИЛОНУС. Ни в коей мере, друг. Per reductionem ad absurdum я доказал только ложность тезиса, который ты рассматривал как истинный и само собой разумеющийся, а именно: что сознание сводимо к атомам или же к их структуре. Однако оно не является ни тем, ни другим – quod erat demonstrandum[9]. Из чего, правда, не следует, что оно не есть явление материальное. Вообще это проблема очень сложная и заслуживает изучения другими, более современными методами. Мы, быть может, сумеем перейти от критики к позитивным достижениям, применяя одновременно разработки таких отдаленных на первый взгляд друг от друга наук, как психология и теория электрических сетей или термодинамика и логика. Только исследование, опирающееся на новейшие научные достижения, позволит нам хоть самую малость раздвинуть границы познания.

ФИЛОНУС. Здравствуй, Гилас. Ты так спешишь пройти через парк, что я с трудом тебя догнал. Почему вчера я нигде не мог тебя найти? Ведь мы с тобой хотели начать обсуждение жемчужины познания – кибернетики.

ГИЛАС. Ах, друг мой, ты не представляешь, в какой хаос ввергли меня твои рассуждения. К тому же мои друзья-философы утверждают, что истинным твоим намерением было восстановить в правах иррационализм и подорвать доверие к познавательной силе человеческого разума. Все же, что ты сказал в заключение (так они говорят), – лишь дымовая завеса, чтобы не сказать прямо – уловка.

ФИЛОНУС. Что я слышу?

ГИЛАС. Я говорю тебе правду. И, подумав хорошенько, я пришел к убеждению, что лучше всего было бы твои выводы вовсе не обнародовать, а, напротив, предать их забвению. Ты тем более со мною согласишься, если признаешь, что твои рассуждения по сути были лишь отрицанием, вызывали противоречия, пробуждали беспокойство и сомнение, не утверждая при этом никаких новых позитивных ценностей.

ФИЛОНУС. Ах так? Ну что же, друг, я об этом подумаю. Разреши только мне воспользоваться нашей встречей и рассказать тебе историю о том, что случилось довольно давно. Среди плодородных равнин обитало в те времена некое племя, в котором одни занимались охотой и разведением скота, другие же, их было меньше, силились понять мир, в котором жили, – как это свойственно природе человека. Один из них, более сообразительный, однажды заметил, что, стоя посреди равнины, можно видеть предметы на расстоянии не дальше чем две тысячи шагов, все же, что находится за этой границей, будь то дерево, шалаш или человек, исчезает полностью, как будто перестает существовать. Он сказал об этом другим. Они же до тех пор не замечали подобного феномена, потому что зрение у них было хуже, чем у него, – однако, напрягши зрение, вынуждены были согласиться. Подумав, они ему сказали: «Брат, ты прав. Однако же открытие, которое ты сделал, может иметь пагубные последствия, поскольку вызовет повсеместное убеждение, будто некая нечистая сила похищает все предметы и существа, удалявшиеся от наших домов более чем на две тысячи шагов. Тем самым открытие твое породит веру в духов и прочие вредные предрассудки. Поэтому лучше будет, если мы его не обнародуем, а, напротив, сообща о нем забудем, с чем ты, наверное, согласишься, тем более что твое открытие вызывает лишь беспокойство, укореняет неуверенность, отрицает и явно не способствует прогрессу, не утверждая никаких новых позитивных ценностей...» Что ты скажешь, мой Гилас, об этой истории? Догадываешься, наверное, об истинном механизме этого открытия?