— Осмелюсь доложить, генерал, — излагал толстый ядрофизик, — что на нашей планете основной источник энергии — молекулярные превращения. Вот, например, энерговода: натуральная вода, только переменившая свою структуру. В энерговоде молекулы вползают одна в другую — и обычная вода превращается в сгущенную, а освобождаясь от неестественного сгущения, выдает накопленную в ней энергию. Это, конечно, отличный энергетический материал, но мы открыли тысячекратно мощнейший источник энергии. Не уродовать молекулы сжатием, а дробить либо начисто уничтожать ядра их атомов. И тогда исчезающее ядро превращается в энергогенератор. Если бы, генерал, вас самого… нет, лучше вашего охранника, либо моего друга Бертольда, либо даже меня самого, готов и на такое самопожертвование… Короче, если бы вдруг разбрызгать ядра всех атомов одного человеческого тела, то чудовищный взрыв даже нашу славную столицу Адан, огромный город, мгновенно превратил бы в шар огня, в гору пепла, в ураган раскаленной плазмы.

— Очаровательная перспектива! А если бы всех жителей Адана?..

— О, еще восхитительней! Погибла бы вся планета, все стало бы на ней пламенем, испепеляющим сиянием… Вспыхнула бы новая звезда! И если наша работа завершится удачно, такой эксперимент…

— Надеюсь, удачи у вас не будет! Мне бы не хотелось превратиться в пламя и так губительно засиять. Ваше яркое описание пока доказывает мне лишь то, что вы, во-первых, занимаетесь крайне опасным экспериментом. И, во-вторых, экспериментом ненужным, ибо немыслимо заставить материю самоуничтожиться. Я в школе учил, что материя неуничтожаема.

Швурц с мольбой поглядел на друга. Настал черед второго Бертольда, худого хронофизика Козюры, переубеждать меня. В его речи звучали скорбные нотки.

— Генерал, вы трагически ошибаетесь! Высвобождение внутриядерной энергии происходит чаще, чем можно вообразить. И приводит к уничтожению городов со всем их населением. Не исключено и распыление целых континентов, даже всей планеты. Правда, уничтожение целых стран, тем более всей планеты, нам пока…

— Значит, уничтожение городов вы наблюдали?

— Наблюдали, генерал.

Мне стало ясно, что оба физики — психи. Было только непонятно, буйные или тихие? Они сидели рядком на жестком диване. ядрофизика. Я спросил хронофизика: Поза выражала не угрозу, а уважение. Почти угодливость. Так держатся обычно только просители. Правда, в следующую минуту они могли вскочить, завопить и броситься меня душить. Я подосадовал, что запретил Варелле тайно прислушиваться к беседе в моей комнате. И сказал с большей вежливостью, чем они того заслуживали:

— Наблюдали уничтожение городов на нашей планете? Что-то никогда об этом не слышал.

— И не могли слышать. Распыление городов происходило в ином мире.

— На других планетах?

— Не на других, а на иных планетах.

— Разве это не одно и то же — другие и иные?

— Совершенно разные понятия! Иные планеты — это не наши планеты, а планеты в ином мире. Или, проще, в иной вселенной, соседствующей с нашей, но закрытой для нас.

Пока он говорил, я думал, что Павел, конечно, сознательно скрыл от меня существование их лаборатории. Я бы не разрешил тратить государственные деньги на исследование каких-то иномиров. Теперь надо было проверить сообщение Пустовойта, что один из этих физиков — и, кажется, именно хронофизик — считает себя выходцем из соседней вселенной. Признание в таком факте стало бы достаточным аргументом для его перемещения из лаборатории иномиров в палату для психов, а заодно и его друга

— Вы не из соседней вселенной прибыли к нам, Козюра?

Он так обрадовался, словно я похвалил его за подвиг, а не обвинил в слабоумии.

— Вы уже знаете об этом, генерал? Да, я оттуда. И так все было не подготовлено, что только удивляться, что я живой, в противоположность другим…

— Другим, Козюра? Вас много совершило такой… межвселенский перелет, можно так выразиться?

— Точное выражение! Думаю, много. Вероятно, мои родители взяли меня с собой в ядерную лабораторию, они занимались искривлением времени внутри ядер. Это меня и спасло. Взрыв еще не завершился, лаборатория еще не превратилась в клубок плазмы и сияния, а меня вынесло в искривление времени на какие-то микро-микросекунды до того, как я должен был превратиться в плазму. И выбросило на хронолинию вашего мира, в пустыню около города Сорбаса. Там вначале сочли меня сумасшедшим, но, подлечив, убедились, что я разумен, только странен — с их точки зрения, конечно.

— Какая катастрофа! Я хотел сказать, какая удача, что вы остались живы. Но я не вижу на вас шрамов от ран.

Он притронулся рукой к лысой голове.

— А это? К сожалению, переход из одного временного потока в другой часто приводит к потере волос.

Я перевел взгляд с головы Козюры на голову Швурца. Тот, я уже говорил об этом, был столь же лыс.

— Вы тоже пришелец из параллельной вселенной?

— Нет, генерал, я не пришелец, а ушелец. В смысле — пытался уйти из нашего мира в сопряженный. Между прочим, термин «сопряженный мир» мне кажется более точным, чем соседний или параллельный.

— Не сумели проникнуть в сопряженный мир?

— Как видите, генерал, ибо нахожусь в нашем мире и стою перед вами. Но попытка стоила и мне потери волос. Первая конструкция аппарата для перехода из одной вселенной в другую была весьма недоработанной. Сейчас мы монтируем более надежную.

— Ясно, друзья. Сейчас скажу вам, что думаю о вашей лаборатории и о производимых в ней экспериментах.

— Вы этого не сделаете! — пылко воскликнул Бертольд Козюра. Он соображал быстрей своего друга. — Знаю, знаю ваши мысли! Так вот, они необоснованны. Раньше посетите нашу лабораторию и познакомьтесь с аппаратами. Они убедительней слов. Так сказал сам полковник Прищепа и предоставил все средства для хроно — и ядроработ.

— Мой друг Прищепа добрей меня. Показывайте вашу лабораторию. Она далеко?

— Рядом, рядом! Десять минут ходьбы.

Прыткий хронофизик шел впереди. Я за ним. Позади плелся толстый Швурц. Он все же очень отличался от своего приятеля. Швурц и говорил медленнее, и соображал неспешно. А шагал с таким усилием, словно его тащили на невидимой веревке.