Гамов с любопытством глядел на лидера оптиматов.

— Понсий, а как вы отнесетесь, если вдруг появится Вилькомир Торба, лидер ваших максималистов, и тоже предложит нам союз?

Понсий Марквард покривился, будто ему в рот попала муха.

— Он уже был с вами в союзе и изменил вам. Я решительно предостерегаю вас от неумного союза с эти ничтожеством.

— Неумного? Неумные действия нехороши, вы правы. Но все-таки… Вдруг он объявится и попросит прощения? Как нам быть тогда?

— Немедленно арестовать! — резко бросила Милошевская.

— Арестуем. А дальше?

— Передать в наши руки! — отрубила она с решительностью, какую не всякий мужчина способен показать.

— Передадим. А дальше?

— Повесим его! — Понсий Марквард был еще категоричней. Дальше разговор пошел почти исключительно с ним, Милошевская только слушала, лишь гневными вспышками глаз поддерживая его требования.

— Хорошо — повесите… Попросите услуг нашего Черного суда?

— Судей, которые умеют выносить смертные приговоры, и у нас хватает. Намыленная петля давно тоскует по шее Торбы. Его надо было повесить лет пятнадцать назад, когда он только начинал свою карьеру. Это был бы дельный политический акт.

— Почему же не повесили его, раз была такая потребность?

Понсий Марквард раздражался — худые щеки побагровели, грохот в голосе стал басовитей.

— Меня удивляют ваши вопросы, диктатор! Чтобы повесить Торбу, надо было иметь власть. А ведь власть была у него.

— Между прочим, имея власть, он вас не вешал. Впрочем, это несущественно. Итак, чтобы вешать противников, нужно иметь власть. Но власти и сейчас у вас нет.

— Вы нам ее вручите — значит, будем иметь. Это же просто!

— Очень просто! Раз передадим вам власть, значит, будете ее иметь. Безупречное рассуждение! Итак, повесите Торбу, но предварительно надо доказать его вину. Какие преступления за ним числите?

— Многие, диктатор.

— Я бы хотел конкретней…

— Я же объяснил — многие. Расшифровываю: очень многие! А точный список его вин установит суд. Судей мы выберем квалифицированных.

— Вообразите себе такую ситуацию, Понсий Марквард. Вилькомир Торба на суде разнесет в щепы все возведенные на него обвинения.

— И воображать не буду. Ненавижу воображение. Мы реальные политики. Если Торбу найдут, его повесят. Вам придется с этим примириться.

— Что же, если уж придется… Никто не хочет задать вопросы вождю оптиматов Понсию Маркварду?

Вопросы хотел задать я. Понсию Маркварду пришлось повернуться ко мне. Он сделал поворот с вызывающим недовольством.

— Где вы были, Марквард, когда Торба изменил нам, а Ваксель победным маршем продвигался по Патине?

— Меня допрашивают? Я думал, мы как равнозначные политики…

— Все же я хотел бы получить ясный ответ.

Марквард возмущенно обернулся к Гамову. Гамов ласково сказал:

— Понсий, у нас задают любые вопросы и получают точные ответы.

Марквард с усилием сдерживал негодование.

— Семипалов, вы и сами понимаете, где я мог быть. Скрывался от ищеек Торбы и военных шпионов Вакселя.

— Зачем вы это делали, Марквард?

— И это вы знаете не хуже меня. Чтобы меня не схватили!

— Вы так боялись Торбы и солдат Вакселя?

— Солдат Вакселя вы тоже боялись и отступали перед ними.

— Зато потом разбили их. Сейчас свободно ходим по вашей стране.

— Я тоже свободно хожу по своей стране, генерал!

— Да, выползли из норы, где бесславно прятались.

Милошевская закричала:

— Протестую, диктатор! Генерал Семипалов переходит все границы!

— Согласен и с вами, как раньше соглашался с вашим другом Понсием, что обсуждение становится недопустимым, — вежливо произнес Гамов. Если бы Милошевская лучше знала Гамова, она бы испугалась его грозной вежливости. — Разрешите задать и вам тот же вопрос, Людмила: и вы хотите повесить Вилькомира Торбу, если он попадет вам в руки?

— Раньше надо его поймать, диктатор. Пока же ваша прославленная разведка…

— Отвечайте прямо! Допустим, случилось так, что Торба у вас в руках. Повесите вы его своими руками?

— Почему своими? Я пианистка, мои руки играют на клавишах рояля, а не свивают петли… Но за смертный приговор проголосую. Надо же решить в конце концов эту проклятую проблему, которая называется вождем максималистов Вилькомиром…

Гамов опять прервал ее:

— С вами ясно. Полковник Прищепа, у вас все в порядке?

— Конечно! Нажмите правую крайнюю кнопку на втором пульте.

Гамов поискал глазами нужную кнопку и нажал ее. В зал вошли два конвоира, между ними двигался Вилькомир Торба. Я часто видел портреты президента Патины. У меня в памяти отложился образ импозантного, невысокого мужчины средних лет — холеное лицо, безукоризненный костюм, обаятельные манеры, хорошо поставленный — с шепелявинкой и грассинкой — голос. В общем, президент отлично исполненного образца. А в зал вошел бродяга — небритый, исхудавший, в грязной одежде… Гамов приподнялся и вежливо проговорил:

— Приветствую вас, президент! Как вы чувствуете себя?

Вилькомир Торба дико озирался. Гамова он, похоже, узнал сразу — по портретам, естественно, — на меня и Прищепу поглядел с недоумением, а при взгляде на Маркварда и Милошевскую глаза его вспыхнули. Проигнорировав Гамова, он обратился прямо к ним:

— И вы здесь, голубчики? Думаете, что на коне? Далеко не ускачете, не дадут. А дадут, сами свалитесь в грязь. Вы, глупцы, не понимаете: ваше счастье всегда было в том, что вам не давали власти. — Только после такого выпада против своих политических противников он счел возможным обратить внимание на нас: — Вы, вижу, Гамов — победитель кортезов и диктатор Латании? А свита на той стороне стола — ваши помощники? Отвечаю на ваш вопрос: чувствую себя отвратительно. Какие еще вопросы? Задавайте скорей, пока не потерял сознания — третий день ничего не ем, второй день ничего не пью.

— В таком случае, вам надо подкрепиться, Торба, — участливо сказал Гамов. — Не хотите ли чаю и печенья?

— А также пива и колбасы, если не поскупитесь кормить узника.

Исиро что-то сказал одному из солдат, солдат ушел. Исиро пододвинул президенту стул около Милошевской, Торба с громким вздохом облегчения опустился на него и вытянул ноги. Милошевская с возмущением отвернулась. Тот же солдат вошел с подносом, на подносе стояла бутылка пива, колбаса, чай и печенье. Торба жадно осушил стакан пива и накинулся на колбасу. Мы молча смотрели, с какой энергией он поглощает еду. Павел с улыбкой прошептал мне: