— Да, это так. — Хотя Алан больше не занимал все его мысли, он сохранил быструю речь, которой научился в своих снах. — Некоторых из вас, самых сильных и умных, мы взяли в качестве шпионов. Они будут путешествовать с моими воинами и отмечать, насколько те, кто вступили в союз, честны со мной, меняются ли их мысли и речи, когда меня нет рядом. Наши шпионы будут общаться с людьми-рабами из других племен, ведь может так случиться, что кто-нибудь из них, хитрый и умный, услышит то, что от нас постараются скрыть.

— Зачем рабам из других племен говорить правду? — спросил папа Отто.

— Безусловно, так будет распространяться информация, — ответил Сильная Рука. — Они будут надеяться получить такую же долю свободы, которой обладаете вы, пока эйка остаются под моим управлением.

— В том, что вы говорите, есть доля правды, — сказала Урсулина. Она взглянула на Отто, и, не произнося ни слова, они обменялись мыслями на этот счет, понятными лишь другому человеческому существу.

— Кто эти люди, которые здесь работают? — Сильная Рука указал на людей, которые вернулись к работе после непродолжительного отдыха.

— Вы недовольны тем, что мы делаем? — мягко спросила Урсулина. — Какое-то задание, порученное вами или вашими капитанами, осталось невыполненным? Плохо ухаживают за животными? Какие-то поля заброшены или находятся в запустении? Не хватает дров для зимы или древесного угля в кузнице?

— А вы смелы, — сказал Сильная Рука, это восхищало его в ней.

Она улыбнулась, словно прочитала его мысли.

— Вам не на что жаловаться, потому что сейчас, когда вы выполнили вашу часть договора между нами, мы работаем гораздо усерднее.

— Все же меня беспокоят те из вас, кто бесцельно слоняется вокруг, не выполняет никакой работы. Они ненужное бремя. Наступает зима, с ее тяготами и трудностями, самое время избавиться от них.

— Как же мы узнаем их, милорд? — спросил папа Отто.

— Убейте тех, которые ведут себя, словно животные. Я вижу их здесь и там в долине, они не лучше, чем свиньи, грязные, бродят по лесу. Они — паразиты. Ни вы, ни я не нуждаемся в них.

— Среди них нет животных, — парировал Отто. Он был сильным главой людей-рабов, но оказался слаб, потому что боялся убийства. — Сейчас происходит так только потому, что ваши воины обращались с ними, как с животными. Их растили и воспитывали в таких условиях. Они забыли, что значит быть людьми.

— Поэтому они бесполезны для нас, не так ли?

— Нет, милорд, — быстро ответила Урсулина. Она взяла Отто за руку, призывая его тем самым молчать. — Может быть и так, что те из нас, кто были рождены и воспитаны как рабы, в течение многих поколений не знающие, что такое церковное обучение, никогда не смогут работать и говорить, как мы. Но они могут еще пригодиться.

— Каким образом?

— У них будут дети, которых воспитают те из нас, кто не был ограничен рамками рабства. И эти люди будут служить вам так же, как мы, до тех пор, пока вы будете относиться к ним, как к нам. Возможно, те дети будут служить вам даже лучше, чем мы, ведь ничего другого они не будут знать, только преданность и служение вам. Они не будут вспоминать другую жизнь, как это делаем мы.

Она была действительно умным человеком. Он знал, что она воспользовалась словами, чтобы уговорить и обмануть. В его снах — когда у него бывали сны — он видел, что ложь и обман быстро распространяются среди людей. В конце концов, нож есть нож, предмет для укрощения и убийства. Нет никакой необходимости что-то приукрашивать и притворяться, что теперь что-то изменилось, а раньше было по-другому. Все же, возможно, они не могли справиться с собой, подобно рогатому скоту, постоянно жующему жвачку. Они играли словами, льстили и обманывали, потому что это было частью их природы.

— Быть может, вы и правы. Но мне кажется, что многие из рабов не будут размножаться, они никогда этому не научатся. Мне не нужны сломанные инструменты. Через два месяца мои люди отберут этих рабов. К ним присоединится любой, кто не сможет поговорить со мной.

— Два месяца слишком мало, — возразил Отто. — Даже воспитываясь у нас на родине, ребенок не будет говорить до двух-трех лет, а чтобы он заговорил как взрослый, должно пройти не менее пяти или шести. — Отто горел праведным гневом, как люди называют это. Вот почему Сильная Рука обратил на него внимание. — Конечно, если мы должны научить их разговаривать, а также подчиняться простым командам, которые они уже знают, нам необходимо столько же времени, сколько потребуется, что ребенок заговорил, воспитываясь там, где мы родились.

— Я устал от этих споров. Сейчас вы будете слушать то, что я вам скажу. — Он вытянул вперед свои руки, давая возможность им отдохнуть, острые когти рассекли воздух. — Племени Рикин не нужна лишняя обуза. Наш путь неблизок, и все, что мы берем с собой, должно быть полезно. Я не потерплю никаких возражений по этому поводу.

Он остановился, но никто из них не ответил. Возраст Отто всем своим грузом лег на его плечи. Глубокие морщины пересекали его лицо. Резкий зимний ветер и яркое летнее солнце высушили его кожу. Даже волосы его изменили цвет, темно-русый превратился в белый, так, словно он подражал своим эйкийским хозяевам, но Сильная Рука понял, что так с возрастом меняются люди. Дьяконисса Урсулина молча слушала, напряженно всматриваясь вдаль.

— Через два месяца мы отберем людей-рабов. Если вы не сможете сделать это, тогда сделаю я. Мой выбор будет жестким, не то что ваш, примите на себя эту ответственность или передайте мне и положитесь на мое решение.

Урсулина был столь же постоянна, как и терпелива.

— Позвольте, милорд, единственную просьбу.

Он был утомлен этой беседой. Ему было противно видеть хныкающих, грязных рабов, от которых было меньше пользы, чем от коз и рогатого скота, потому что мясо их было слишком кислое, чтобы его есть. Он предотвратил ее слова резким движением руки. Повернувшись, он занес ногу, чтобы уйти…

Заключенный в белых стенах, он беспокойно пытается вырваться из своей тюрьмы, но слишком слаб, он может лишь толкнуть локтем тюремную стену, прежде чем погрузиться в ванну, наполненную теплой жидкостью, в которой он плавает, снова успокаиваясь. Сознание окутано туманом. Голод притупляется. Формы и мысли крутятся в его голове, постепенно начиная растворяться. Он помнит дпевнее пламя и великий пожар. Это ли не дитя пламени, которого боятся все создания? Голоса шепчут, но он не может понять значения этих слов и тут же забывает, что такое голос. Память умирает. Воды забвения убаюкивают его. Он спит.

Сильная Рука с грохотом ступил на землю, отшатнувшись назад. Он заморгал, словно слабое осеннее солнце светило так ярко, что глаза никак не могли привыкнуть. На него напал леденящий ужас, словно водный поток, окативший все его тело. В нерестовых водоемах каждого племени созревали Дети Скал. Когда-то и он тоже был бессмысленным эмбрионом, купался в водах забвения, ни о чем больше не думая, кроме пищи. В гнездовых водоемах жили те, кто пожирал своих собратьев, чтобы не быть съеденным самому. Те, кто питался, превратились в людей, а те, кто просто старался выжить, вместо того чтобы быть съеденными, остались собаками.

Все же прежде, чем Алан освободил его из клетки Лавастина, он, подобно своим братьям, был рабом, одержимым жаждой убийства, войнами и грабежами, тем, что сводит с ума многих его собратьев. Насколько близко он был к тому, чтобы стать собакой, а не мыслящим существом? Насколько может приблизиться любое создание к бессмысленной дикости, забывая, кем было раньше?

Усилием воли Сильная Рука загнал свой страх обратно. Он слишком долго не купался в тех водах. Он вырвал когтями свой путь к свободе. Алан выпустил его из клетки, и он собирался продолжать жить своей прежней жизнью. Он не позволил бы памяти заснуть, а инстинкту управлять им.

Медленно мир просветлялся вокруг него, так что Сильная Рука снова видел все четко и ясно. Он крепко сжал Древко своего копья. Дьяконисса Урсулина и папа Отто отвернулись в сторону, чтобы он не увидел, что они заметили его слабость. Но даже в этом случае они были поражены, крайне удивлены.