— Эй, приятель!

Я так углубился в воспоминания о раскаленной огнем земле Орегона, что не сразу обратил внимание на тех, кто меня окружил.

Это были те самые велосипедисты, которых я видел в парке днем — похоже, все до единого, во главе с Гамбаду, на раме черно-желтого «ВМХ» которого снова восседал маленький Уолтер. А, привет! Ребята, вы что, живете где-то поблизости?

Мальчишки лукаво переглянулись. Живут они вовсе не здесь, но кто же первым выдаст эту информацию? Гамбаду.

— Нет, приятель, просто в прошлый раз мы проследили за тобой, а ты нас даже и не заметил! — Эти слова вызвали множество смешков и кивков — то ли мальчишки были хорошими сыщиками, то ли я был полным растяпой.

— Так, значит, вы поехали за мной и с тех пор поджидали здесь? Зачем?

У Гамбаду было приятное лицо, дружелюбное и открытое, но некоторые из его приятелей, как черные, так и белые, производили впечатление людей подловатых и бесчестных. Стоило мне попытаться встретиться с ними взглядом, они или тут же отворачивались, или отвечали одним из этих «да-пошел-ты!» косых взглядов, которые так здорово получаются у подростков.

— Наверное, мы хотим, чтобы ты кой-куда с нами сходил.

— Кой-куда? А куда именно?

— Да здесь рядом. Всего пара кварталов. Хотим тебе кое-что показать.

— И что же?

На голове у него красовалась надетая задом наперед черная бейсбольная кепка с надписью «Голосуй за Демократов».

— Слушай, приятель, остынь. Никто не собирается тебя грабить. Просто покажем тебе кое-что и все. Лады?

— Не думаю.

Мимо медленно проехала машина. Никто даже головы не повернул.

— Тогда Уолтер сейчас тебе кое-что покажет. Может, тогда ты захочешь пойти. Давай, Уолтер.

Мальчик с трагически круглым необычным лицом слез с велосипеда и заковылял по улице. Отойдя футов на десять, он вдруг оторвался от тротуара и взмыл в воздух. Помните все эти религиозные полотна эпохи Возрождения с возносящимися к небесам святыми? Вот на что это было похоже. Сначала мы слышали, как Уолтер с шуршанием скользит сквозь листву деревьев, а потом увидели его большой силуэт на фоне калифорнийского неба.

Дитя в небе.

Гамбаду сунул два пальца в рот и издал громкий долгий свист. Уолтер, как почтовый голубь, тут же начал спускаться обратно к земле, постепенно замедляя скорость снижения. В футе от тротуара он на мгновение завис в воздухе, как это делают птицы, и приземлился, мягко спружинив обутыми в кроссовки ногами.

— Вас прислала Спросоня? Мальчишки захихикали.

— Заткнитесь, парни. Да нет, не то, чтобы, хотя вроде того… Теперь ты хочешь пойти с нами. Это уже не было вопросом.

— Ладно.

— Хорошо. Тут недалеко. Пошли.

Велосипедистов было девять человек, а считая с Уолтером — десять. Все ехали медленно, но то один, то другой время от времени вырывался вперед, как молодой пес на поводке. Я шел позади них, а рядом со мной, не отставая, ехал Гамбаду.

— Куда мы идем?

— Через минуту увидишь.

Один из других, наголо остриженный и голый по пояс, обернулся и сказал:

— В кино, приятель!

При этих словах остальные принялись улюлюкать и свистеть, но Гамбаду рассердился и велел им заткнуться, или он превратит их лица в собачьи консервы. В ответ посыпались угрозы и оскорбления, но ни один из них больше мне ничего не сказал.

Одиннадцатилетние мальчишки на велосипедах, разъезжающие по улицам, когда самое время обедать. Что же еще нового? «Уо-олтер! Домой, милый! Обед на столе-е!» А этот самый Уолтер только что летал над Третьей улицей.

— А ты мне ничего не должен передать на словах?

— Нет, только отвести вас на место. — Больше он не сказал ничего, и мы продолжали путь в молчании.

Я был совершенно сбит с толку происходящим, и только через некоторое время понял, что улица абсолютно пустынна. Мы двигались по Третьей, всегда кишащей людьми и очень шумной, но только не сейчас. Ни людей, ни машин — ничего.

Едва я успел осознать это, как один из мальчишек замахал рукой, приглашая остальных на пустую проезжую часть, где они снова начали выделывать разные трюки. Только на сей раз репертуар включал в себя плавание велосипедов в воздухе, наездники то и дело отрывались от своих железных коней и летали самостоятельно, как до этого Уолтер, и демонстрировали всякие другие чудеса.

Это была просто какая-то детская мечта, детский рисунок. Такие нарисованные цветными карандашами картинки можно увидеть на стенах в любом детском саду. Вот я на своем велике, летаю. Всеми любимая сцена из «Инопланетянина».

Я вопросительно взглянул на Гамбаду. Он указал рукой на своих приятелей.

— Что, не нравится? А ведь они это делают для вас. Вы сегодня почетный гость.

— С чего бы?

С одной стороны кинотеатра «Руфь» помещалась занюханная мексиканская закусочная, а с другой «Джун и Сид — Изысканное обслуживание». В витрине мексиканского заведения красовалось выцветшее сомбреро с обвислыми полями. Зато по какой-то совершенно загадочной причине в витрине «Джун и Сида» торчало чучело пекинеса. Мальчишки заметили его и сгрудились у витрины, горячо обсуждая диковинку.

Но меня куда больше заинтересовал кинотеатр. Это была одна из тех маленьких довоенных киношек, которые строились еще в те времена, когда посмотреть фильм почиталось знаменательным событием. Увенчанные зубцами стены, медные дверные ручки и миниатюрные колонны создавали ощущение, что стоит субботний вечер, и ты, с билетами в руке и с подружкой в новых туфлях на высоких каблуках, медленно идешь по красному плюшевому ковру. Заведение явно знавало лучшие дни, однако до сих пор пребывало в довольно приличном состоянии и, как это в последние годы приспособились делать многие мелкие кинотеатрики, крутило старые фильмы. Афиша рекламировала фильм 1954 года «Новые лица»[135].

— Заходите.

— Сюда? Так мы действительно идем в кино?

Он кивнул. Его приятели прислонили велосипеды к стене рядом с входом. Никто из них и не подумал навешивать замков или делать хоть что-то, чтобы обезопасить велосипед. Доверчивые души.

— Значит нам предстоит увидеть «Новые лица»?

— Нет, вы там всех уже знаете.

Мы бок о бок прошли через стеклянные двери мимо бронзовой стойки, где билетер обычно вручает вам остатки ваших билетов. Сейчас билетера не было, но все стены были увешаны афишами: афишами моих фильмов, афишами фильмов Фила Стрейхорна.

Проходя мимо афиши «Удивительной», Гамбаду указал на нее и заметил, что этот фильм нравится ему больше всего.

— Слушай, а как тебя зовут?

— Гамбаду сойдет. Можете так меня и называть.

Двое других стояли в дверях, удерживая створки открытыми. Когда мы прошли, они оба склонились в поклоне и широкими взмахами рук пригласили нас следовать дальше.

Свет в зале уже начал гаснуть, поэтому трудно было различить что-нибудь, кроме того, что в зале были и другие зрители, сидящие в разных местах.

— Где предпочитаете сидеть? Может, в серединке?

— Отлично.

Мы прошли мимо женщины, сидящей на откидном сидении в проходе. Я как мог внимательнее пригляделся к ней, но она явно была мне незнакома.

— Сюда. Ага, пролезайте в середину. Мы пробрались в самый центр среднего ряда. Я пытался сосчитать виднеющиеся там и сям головы зрителей и в общей сложности насчитал человек двадцать.

Играла музыка — основная тема «Полуночи».

Когда мы уселись, музыка тут же стихла и занавес, скрывающий экран, раздвинулся.

Изображение на экране было знакомым: Фил Стрейхорн со своим псом, сидящие на диване в гостиной и глядящие прямо в камеру.

Как ни странно, но что меня раздражало больше всего — даже невзирая на всех прочие несусветные сегодняшние события — так это огромное изображение Фила. Я много раз смотрел его по видео и уже привык к тому, что его лицо всегда соответствует размерам телеэкрана, а сейчас передо мной было лицо, занимающее целую стену, а ладонь Фила казалась величиной с кресло, в котором я сидел.