И вот, может, полчаса спустя, я вдруг просыпаюсь от страшных звуков, издаваемых каким-то гигантским долбаным монстром, причем прямо рядом со мной. Представляете? То есть я хочу сказать, что он был совсем рядом. И рычал так: хрррра-аа….глллллккк….хрррааа… Я мгновенно проснулся, но что я мог поделать, убежать что ли?

Я хотел было просто улыбнуться, но не смог удержаться от смеха, который попытался скрыть, прикрыв рот рукой. Напрасно. Все трое уставились на меня. Никапли улыбнулся.

— Представляете, да?

— Представляю и понимаю! Сколько, говорите, вам тогда было лет?

— Шесть. Сами, небось, помните, как в те годы бывало страшно.

Доминик взглянул на нас.

— Так что же, черт возьми, случилось? Что там был за монстр?

Ник посмотрел на меня и подмигнул.

— Чудовищем оказалась моя храпящая бабка! Вот что это было за рычание. Просто я никогда раньше не слышал храпа. Можете себе вообразить, кем представляется громко храпящий в темноте взрослый шестилетнему мальцу?

— Ладно, будет тебе заливать-то, Ник. Так я и поверил, что у тебя самое страшное воспоминание в жизни — храп твоей бабушки, а не…

— Ей-богу, в жизни сильнее не пугался, Доминик. — Никапли сказал это так, будто упал нож гильотины. При этом очарование и нежность, буквально пронизывавшие его рассказ, будто умерли, а мы остолбенело уставились на человека, произнесшего последнюю фразу.

После этого мы с ним встречались довольно часто, но я так и не заметил в нем той «ужасности», которую приписывал ему в разных страшных историях Доминик. Единственное, в чем я приметил нечто угрожающее, так это дьявольский тон, каким он выговорил те последние несколько слов. Но я был вполне удовлетворен. Я нашел нашего Кровавика.

Саша просто поверить не могла, что я действительно уезжаю. И нам с Уайеттом пришлось по очереди убеждать ее в моем скором возвращении не позднее, чем через неделю. Зачем я собирался в Нью-Йорк? Уладить кое-какие дела перед тем, как я начну работу над «Полночь убивает». Почему они не могли подождать до лучших времен? Потому что, отчасти, это было связано с фильмом: мне нужно было переговорить с несколькими тамошними актерами, которых мы хотели привлечь к участию в съемках.

Накануне моего отъезда мы с Уайеттом составили список участников Раковой Труппы по нашему мнению подходивших для того, что мы намерены были попробовать, а потом сделать с нашими эпизодами. Именно эпизодами, во множественном числе, поскольку после просмотра сохранившихся материалов мы поняли: если мы хотим, чтобы фильм приобрел хоть какой-то смысл, кроме пропавшего потребуется снять еще, минимум, два.

Назвать «Полночь убивает» хорошим фильмом было невозможно, даже сильно напрягая воображение. Сама идея была еще куда ни шло: Кровавик на сей раз предстает в виде проповедника, который вбивает людям в головы, что его «философия» не только убедительна, но и единственно верна. А где-то на середине фильма мы обнаруживаем, что, на самом деле, это вовсе не Кровавик, а…

Разных вывертов и неожиданных поворотов сюжет делал больше, чем угодившая в костер змея. Фил просто взял и заменил настоящее повествование разными сюрпризами и трюками. Вас постоянно потрясали все новыми ужасами, зверствами или отрезанными частями тела, но сюжета, как такового, не было. Все очень просто. Первое, что сказал Уайетт после того, как мы просмотрели материал, было: «Здесь нужен не эпизод, а врач-проктолог!». Я был с ним вполне согласен, и нам пришлось убить кучу времени, решая, что предстоит сделать.

Другой проблемой было придумать, как все объяснить Саше. Мы избрали самый легкий и бесчестный путь, сказав, что выполняем за Фила условия заключенного им контракта. Мол, слишком уж много вложено времени и денег. А поскольку осталась сущая ерунда, почему бы ни сделать это самим, вместо того, чтобы отдать в лапы какому-нибудь придурку со студии?

Фил не любил показывать Саше свою работу до тех пор, пока она полностью не закончена, поэтому она, к счастью, пока еще не видела «П.У.» Интересно, как бы она отреагировала, если бы увидела фильм? Согласилась бы с нами, что самым лучшим было бы уничтожить его и забыть?

— И как он на твой взгляд, Уэбер? Хороший?

— Нет. Но, думаю, мы можем это дело исправить.

— Неудивительно. Когда ему нравилось то, над чем он работал, Фил никогда не занимался ничем другим. А после того, как он написал «Без четверти ты» и показал мне, я поняла, что все летит к черту: наши отношения, фильм. В общем, все. И с чего это ему вообще понадобилось писать такой рассказ, а, Уэбер? Неужели ему не было стыдно или хотя бы неловко? Вертун-Болтун, грызя ноготь, заметил:

— В последний раз, когда мы виделись с ним в Нью-Йорке, он был не просто смущен. У него просто шарики за ролики заехали. Короче, совсем умом двинулся. Это мы с Уэбером и по фильму заметили —такой бессвязный и скомканный…

— Фильм, снятый сумасшедшим, да? — Ей явно хотелось, чтобы мы ответили утвердительно, мол, «Полночь убивает» это и впрямь фильм, снятый сумасшедшим, а Стрейхорн, написавший и его сценарий, и небольшой рассказ об их с Сашей интимной жизни и кончивший тем, что вышиб себе мозги, был совсем не тем человеком, которого мы все знали и любили.

Уайетт заговорил:

— Мой отец, умерший пару лет назад, на протяжении последних нескольких лет перед смертью был настолько злым и невозможным в общении, что делал жизнь окружающих просто невыносимой, особенно для матери. Каждый раз, когда я звонил и спрашивал, как дела, она отвечала: «Устала, милый, я очень устала.» Она отдавала ему всю свою оставшуюся любовь — до последней капли, как кровь. Все то, что она приберегла в себе, возможно, для своих внуков, или для нас, ее детей, или вообще для кого-то, она отдавала ему. Это было подобно переливанию: если любовь способна поддерживать в нем жизнь, она готова была отдать ее всю целиком. Я постоянно об этом думаю.

Но печальнее всего то, что отцу это ничуть не помогло. Ему становилось все хуже, а характер у него все портился и портился.

Саша, ты сделала все, что могла. Эгоистично думать, будто мы всегда можем спасти любимого человека. Будь ты даже идеальной подругой, после случившегося с Филом, ты все равно будешь испытывать ощущение, что кругом перед ним виновата. Так было и с моей матерью, а уж поверь, она обращалась с мужем, как святая.

Не мучайся, с тобой Фил был счастлив. Оставаясь с ним, ты поддерживала его и творила нечто доброе и благое.

— А вдруг это я свела его с ума? — Она переводила взгляд с Уайетта на меня.

— Его, Саша, свела с ума работа над «Полуночью». Давайте закончим этот проклятый фильм и спокойно заживем собственными жизнями.

Когда голубое аэропортовское такси остановилось напротив дома, я обнял Уайетта за плечи, и мы пошли к микроавтобусу.

— Так ты позвонишь Никапли и объяснишь, что нам нужно?

— Похоже, единственной причиной твоего отлета в Нью-Йорк является нежелание его просить. Ладно. Позвоню. Что еще?

— Ты достаточно ясно представляешь себе то, как все должно происходить. Что мне от тебя по-настоящему нужно, так это юмор. Во всей этой штуке чертовски много грязи и крови, и мы в них буквально утопаем. Я хочу, чтобы первая же сцена совершенно оторвала нас от земли и унесла куда-нибудь подальше.

— Куда? В Диснейленд?

— Нет, не так далеко, но туда, где мы могли бы… хоть немного отдохнуть от Кровавика. Куда-то, где можно было бы глотнуть хоть немного свежего воздуха.

Он кивнул, и мы обменялись рукопожатием.

Саша стояла у микроавтобуса рядом с моими вещами.

— Все равно, лучше бы ты не уезжал. Я подошел к ней и обнял.

— Я ненадолго, а когда вернусь, то уже надолго.

— То потом, а то сейчас. Ох, Уэбер, как же я ненавижу скучать по кому-то. Это отнимает столько сил и вгоняет в такую тоску… Ладно, поезжай. Мы с Уайеттом сегодня поедем обедать в «Ларчмонт». Счастливо тебе долететь и возвращайся поскорее. Раньше, чем обещал!