Сабина исчезла. Разбуженная повитуха держалась еще более надменно, чем прежде. Ощупав живот Дианы, она пожала плечами:
– Что вы мне тут рассказываете? Еще и не началось ничего, а ежели угодно мне на слово поверить, так и вовсе не скоро начнется.
– Вы уверены? Но ведь сроки…
– Я до вас десятки таких, как вы, облегчила. Не вы первая, не вы последняя после срока родите… Спите покуда, это лучшее, что вы можете сделать. Покойной ночи!
Диана де Вивре осталась наедине с Сабиной, которая ухаживала за нею, как могла. Дала ей выпить отвару, ласково разговаривала – обо всем и ни о чем, – пока Диана, вконец измученная, не заснула…
Ее разбудил далекий крик:
– Кому теплое умывание? Без обмана!
Комната была освещена слабым серым светом. Занимался день. Диана де Вивре лежала, задумавшись. Ничто не произошло так, как она предполагала. Не оправдались ни ее надежды, ни страхи. Дитя Всех святых не появилось на свет, но и в первый час Дня мертвых она не родила…
День мертвых! Неожиданно Диана вскрикнула и разбудила Сабину, которую, в конце концов, тоже сморил сон.
– Франсуа!
Сабина Ланфан живо вскочила на ноги. За всю эту ночь ни та, ни другая, думавшие только о родах, даже и не вспомнили о смерти, которая должна была постучать в дверь другого парижского дома. Точнее, они старались не думать о ней, и им это удалось.
Сабина набросила на плечи черную шаль и выглянула в окно, за которым начинался грустный ноябрьский день. – Я схожу туда…
Франсуа де Вивре не умер. В какой-то момент показалось, что он перестал дышать, но, уже читая отходную, Рено Сент-Обен с удивлением заметил, как умирающий слабо шевельнулся. И так продолжалось всю ночь. Старик лежал почти неподвижно, сжав губы, с закрытыми глазами, с запавшими ноздрями. Явно ничего не сознавал. Он едва дышал, был едва жив – но жив!
Видя подобное чудо, Софи де Понверже рано утром отправилась за врачом. Мелани и Рено остались. Когда вошла Сабина, ученый муж как раз стоял у изголовья и щупал пульс.
– Никогда ничего подобного не встречал! Правда, я никогда и не видел, чтобы кто-то прожил сто лет. Должно быть, тело этого человека обладает исключительной силой, и его агония будет столь же непомерной, как непомерной была вся его жизнь.
Сабина приблизилась к врачу.
– Значит, он может еще долго прожить в таком состоянии?
– Несколько часов, несколько дней, несколько недель… Одному Богу ведомо.
Лекарь повернулся к молодому священнику и матери настоятельнице.
– Я вижу, что в молящихся у него недостатка нет. Только в этом он и нуждается…
Мелани больше не отходила от Франсуа. Обитель может обойтись без нее сколько понадобится. Рено же, призванный своими священническими обязанностями, вынужден был уйти. Ему требовалось служить мессы в церкви Сен-Совер, исповедать и причащать прихожан. Но он возвращался так часто, как только мог, и проводил со своим дедом все ночи.
Софи де Понверже осталась с Мелани. Объяснив монахине, какое восхищение она питает к Франсуа, Софи, по просьбе матери настоятельницы, принялась рассказывать, каким был этот удивительный отец, встреченный дочерью лишь на пороге смерти. Ибо во время паломничества в Компостелу Франсуа поверил своей юной спутнице больше, чем кому-либо другому; Софи знала о нем практически все.
Когда приходила Сабина Ланфан, Мелани слушала от нее повесть о последней части жизни Франсуа, исполненной безмятежности, мудрости и любви. Но Сабина никогда не задерживалась надолго. Ее ждала Диана, и скоро она опять уходила к дому у гавани Сент-Поль.
Так, будто во сне, проходили за днями дни. Время словно застыло. Франсуа де Вивре по-прежнему не умирал, Диана де Вивре не рожала, а король Франции все не вступал в Париж…
На Святого Мартена зимнего, в понедельник, 11 ноября 1437 года, французская армия в полном составе разбила свой лагерь у Сен-Дени.
Казалось, после взятия Монтро в прошлом месяце Карла VII вновь охватила его вечная нерешительность. Он не переставал кружить по Иль-де-Франсу, хотя до Парижа было рукой подать и никакие враги ему уже не препятствовали.
Анн думал, что помрет от злости! На День всех святых он чуть не совершил непоправимое. Его так и подмывало все бросить, вскочить на коня и поскакать к близким стенам столицы, рискуя потерять всякое уважение и навлечь на себя бесчестье.
Он опомнился… Но вовсе не из-за обещания, данного ему Карлом VII, что он войдет в столицу вместе с королевской свитой, а из-за слов Франсуа: «Приказываю тебе больше не думать обо мне. Выполняй теперь свой долг перед королем». Так прошел праздник Всех святых, самый тоскливый в его жизни. Весь этот день Анн думал о своем прадеде и назавтра, когда поминали усопших, пролил горькие слезы.
А потом, несколько дней спустя, посланец от Сабины Ланфан сообщил ему невероятную весть: его прадед пока не умер, а его ребенок еще не родился. Вдруг все опять стало возможным, и Анн снова закипел от нетерпения.
В таком состоянии он и пребывал, когда 11 ноября по французской армии, будто огонь по пороховой дорожке, распространился слух: завтра! Завтра Карл VII, король Франции, вступит в Париж во главе всех своих войск!
Но это было только началом волнений. Вскоре Анн увидел, как к нему направляется человек, сразу ожививший самые дорогие и славные воспоминания о временах Девственницы: Потон де Ксентрай… Неутомимый вояка, храбрец Потон, выбившийся в капитаны из рядовых, с тех пор немало переменился! Осыпанный почестями, назначенный главным шталмейстером Франции, он был теперь облачен в пышное одеяние. Это не помешало ему подойти к Анну с выражением самой искренней сердечности.
– Сир де Невиль, весьма рад снова видеть вас! Впрочем, мне поручено исполнить преприятнейшую миссию: объявить вам о милости, которой удостоил вас его величество.
Потон де Ксентрай выдержал паузу, приберегая эффект, и объявил:
– В завтрашнем шествии вам отведено место сразу за королем. Вы поведете под уздцы лошадь дофина!
Анн оторопел. Никогда он и помыслить не мог о том, что сподобится такой чести! Он рассыпался в благодарностях, подыскивая подходящие случаю слова, и вдруг вспомнил: а как же Безотрадный? Ведь он тысячу раз воображал свой торжественный въезд в Париж – и всегда видел себя верхом на Безотрадном. Этот прекрасный конь, деливший с ним все невзгоды и тяготы военной судьбы и спасший ему жизнь, должен разделить и его радость…
Анн спросил немного резко:
– Я буду верхом, монсеньор?
– Нет, разумеется. Тот, кто ведет коня в поводу, должен быть пешим. А к чему этот вопрос?
– Как раз из-за моего коня, монсеньор. Он всегда верно служил мне.
– Чего бы вы хотели для него? Чтобы на нем восседал сам король? Сказать по правде, мне как главному шталмейстеру поручено подыскать его величеству достойного коня на завтрашний день. Разумеется, он должен быть белым.
– Но мой белый и есть! Он достоин короля!
Потон де Ксентрай лукаво улыбнулся.
– Ну что ж, быть по сему! Пойдемте, взглянем.
Вскоре они уже находились в городских конюшнях, куда Анн поместил Безотрадного. Главный шталмейстер изучил животное взором знатока.
– Он великолепен! Нечасто такого увидишь. Как его зовут?
Анн чуть не скривился с досады. Если сказать правду, все пропало. Никогда Карл VII не согласится въехать в Париж на коне с подобным именем. Это сочли бы наихудшим предзнаменованием, если не оскорблением для парижан…
К счастью, Анн быстро нашелся:
– Отрадный, монсеньор главный шталмейстер.
– Отлично! Имя как раз для такого события! Стало быть, его величество поедет на Отрадном… Но вы еще не знаете самого прекрасного.
– Что может быть прекраснее, чем король Франции на моем коне?
Потон де Ксентрай неожиданно разволновался – да так, что у него даже перехватило горло. На господина главного шталмейстера явно нахлынули какие-то необоримые воспоминания.
