– Его величество решил при своем въезде в столицу почтить память Девственницы. Его коня под уздцы поведет Жан д'Олон.
– Жан д'Олон!
– Да, сир де Невиль. Вашего коня в Париж введет оруженосец самой Жанны д'Арк…
Для высоко взлетевшей птицы – для Зефирина, например, если бы он остался в этих местах, – Париж в то утро, во вторник, 12 ноября 1437 года, явил бы собой весьма странное зрелище.
Город опустел, все кварталы обезлюдели. Лавки не открывались, бродячие торговцы не ходили по улицам, студенты забросили свои лекции, грузчики и речники оставили Сену. Даже нищие – и те исчезли.
Париж был пуст везде, кроме одного места: вдоль пути, которым вскоре предстояло проследовать Карлу VII. Этот длинный путь начинался от ворот Сен-Дени на самом севере столицы, пересекал Сену по мосту Менял, змеился по острову Сите и оканчивался перед собором Богоматери, где и должно было грянуть Те Deum.
Вдоль всего этого маршрута рокотал шумный пестрый человеческий прилив. Люди толкались, спорили, бранились или даже дрались за лучшее место. Сколько народу там было? Без сомнения, больше двухсот тысяч, то есть весь город, кроме нескольких редких исключений: прикованных к постели больных, немощных, умирающих и рожениц…
Мелани, Софи де Понверже и Рено Сент-Обен сидели с Франсуа, который вот уже двенадцать дней не подавал ни малейшего признака жизни, но при этом не умер. Старик лежал без движения, без сознания, с закрытыми глазами. Когда близкие склонялись к его груди, слышалось слабое биение, а когда прикладывали зеркало к его ноздрям, стекло слегка запотевало…
Площадь перед собором с каждой минутой все больше заполнялась народом. Несмотря на закрытые окна, мощный гул парижской толпы проникал в комнату.
В доме у гавани Сент-Поль, наоборот, царила полнейшая тишина. Разве что время от времени в саду слышалось птичье пение или издалека доносился собачий лай. Сабина Ланфан оставалась с Дианой. Не одна. Рядом сидела повитуха. На сей раз она совершенно перестала ворчать и сноровисто хлопотала, готовясь к важному событию.
Схватки у Дианы продолжались всю ночь, и работа вот-вот должна была начаться.
Вдруг одновременно зазвонили все городские колокола. Повитуха покачала головой:
– Вот и король подоспел!
На залитом потом лице Дианы де Вивре расцвела улыбка.
– Вот и Анн подоспел…
Франсуа лежал, убаюканный в морских глубинах, как вдруг разыгралась буря. Мощный вал вынес его из бездны на поверхность. Он очутился среди волн. Боже, как они высоки! Боже, как они грохочут! Достанет ли у него сил не утонуть средь такого разгула стихии? Он попытался плыть, но понял, что это ни к чему. Его тело держалось на воде само по себе. Тогда он отдался течению, недоумевая, куда оно влечет его… На какой-нибудь остров, конечно…
В комнате, выходящей окнами на паперть, стоял оглушительный шум. В девять часов утра, когда Карл VII должен был вступить в город, колокола собора Богоматери зазвонили во всю мочь, а вслед за ними – и все колокола города. Радостные крики и песни стали еще громче. Рено и Мелани подошли к окну – взглянуть, что творится на площади, оставив Софи де Понверже одну рядом с постелью. Та вдруг вскрикнула:
– Он приходит в себя!
Молодой священник и его мать бросились к Франсуа, но тот оставался таким же, как и прежде: неподвижным, похожим на мертвеца. Софи настаивала на своем:
– Уверяю вас, он шевельнул руками и губами.
Мелани склонилась над постелью.
– Отец, отец! Вы меня слышите?
Умирающий не шелохнулся.
– Отец, услышьте меня! Король вступает в Париж! И ваш правнук – тоже! Они здесь. Вы меня понимаете?
Рено Сент-Обен открыл свой требник.
– Надо молиться, матушка.
Мелани кивнула. Ее фиалковые глаза были полны слез.
– Я бы так хотела, чтобы он знал! Но он меня не слышит. И никогда ничего больше не услышит…
– Может, Господь еще донесет до него отзвук этого мира. Так пусть, если такое случится, он услышит молитвы своих детей… Прошу вас, матушка, присоединяйтесь ко мне… Господи, смилуйся. Призри на раба твоего Франсуа.
– На тебя он уповает, Господи…
Карл VII приблизился к воротам Сен-Дени. Вся его армия остановилась перед рвом, и он в одиночестве проехал по опущенному крепостному мосту. Безотрадный в попоне синего бархата, усыпанной золотыми лилиями, выступал торжественным шагом. Жан д'Олон, облаченный в простые латы, держал его под уздцы.
Карл VII был с непокрытой головой, в длинном златотканом плаще, спускавшемся до самой земли. В свои тридцать четыре года король Франции достиг полной зрелости и утратил, наконец, унылое выражение некрасивого лица, отличавшее его в годы несчастной юности. В этот день, который, за исключением коронации, был величайшим в его жизни, в облике короля появилось что-то радостное, сияющее.
Ворота Сен-Дени были увенчаны гербом Франции, над которым вилась лента с надписью: «Добрейший король и государь, люд вашего Города принимает вас со всей честью и величайшим смирением».
Безотрадный медленно вступил в ворота, и Карл VII предстал перед парижскими сановниками.
Они были облачены в цвета Парижа – в красном платье с синим бархатным подбоем и в сине-красных капюшонах. Купеческий старшина, Мишель Лалье, стоял в первом ряду, держа на подушечке ключи от города. За ним держались городские советники, члены Парламента со своим председателем Адамом де Камбре, прокуроры и комиссары Шатле, нотариусы и избранные представители от корпораций.
Король не взял ключи, поднесенные купеческим старшиной. Он соблаговолил лишь слегка кивнуть, показывая, что принимает их. Согласно правилу, они были вручены коннетаблю, который после этого не выпускал их из рук в продолжение всего шествия.
Тем временем французская армия стояла на месте, поскольку кортеж еще не сформировался. Те, кому предстояло занять в нем почетные места, прибывали не торопясь. Так, Анн пока еще не находился рядом с дофином. Он даже не видел до сих пор королевского сына, будущего Людовика XI. Зато только что с радостью и несравненной гордостью наблюдал, как Безотрадный первым вступает в Париж.
Впрочем, теперь Анн думал лишь об одном-единственном существе: о Франсуа, и у него было лишь одно желание – застать прадеда живым…
А купеческий старшина затеял читать нескончаемую приветственную речь!
Первый остров, к которому пристал Франсуа, был остров Рено и Мелани. Он не видел их, но слышал. Они молились за него. Ну да, они же оба – лица духовные…
Хорошо поступил Господь, дав ему в потомство и людей Церкви, и рыцаря. Анн сражался, Мелани и Рено молились… И они любят его: это слышно по их голосам. Когда слышишь людей, не видя их лиц, знаешь о них все. Франсуа научился этому, когда ослеп. Голос Рено был пылким, страстным, Мелани еле сдерживала слезы.
– Брат наш возлюбленный, вверяю тебя Богу Всемогущему. Да уготовится сонм ангелов принять тебя. Да встретит тебя Святой Иосиф, кроткий утешитель умирающих, да исполнит он тебя упованием. Да призрит на тебя своим материнским оком Святая Матерь Божья, Мария Дева. Да упокоит тебя Христос, сын Бога живого на вечно зеленых райских пажитях… Господи, избавь от зла раба твоего Франсуа.
– Избави, Господи!..
Вдруг волны вернулись. Пора уходить. Другой остров ждет его. Но прежде надо попрощаться с Рено и Мелани. Франсуа обратил к ним прощальные слова, но они, похоже, не услышали и продолжали молиться. Борясь с волнами, которые чуть не унесли его, Франсуа крикнул еще громче: «Прощай, Рено! Прощай, Мелани!»
Только последнее слово едва смогло преодолеть преграду его губ:
