Откуда-то появились два милиционера.

— Безбилетники! — безошибочно определили они. Схватили Алешку с Иваном и Тольку с Сенькой за воротники курток и сквозь расступающуюся толпу повели к выходу.

Олег, хоть его никто не вел, пошел следом, нагнув голову, чтобы не видеть удивленных, вопрошающих людских глаз…

Всю шестидневку во время уроков русского языка и литературы, чтобы не видеть Марии Дмитриевны, Олег отсиживался на подоконнике в туалете. Когда под конвоем Ильи Андреевича он появился в классе, Мария Дмитриевна, ничего не спросив, посадила его на место. И на этом, и на последующих уроках она вела себя так, будто и не видела его там, в кинотеатре.

Литература всегда была любимым предметом Олега. Других отметок, кроме «оч. хор.», у Марии Дмитриевны он никогда не зарабатывал. А теперь, переполненный благодарностью к учительнице, он старался вовсю…

Феодал спрашивал в школе у каждого встречного:

— Звуковое кино видел?.. Ну и слабак! А я два раза!

Деньги он у отца выклянчил. Немтыря пропустила-таки на сеанс тетя Люба. Через неделю Сенька и Иван попали в кино вместе с матерями по коллективным заявкам с производства. Только Олег с Абдулом не видели «Путевку в жизнь».

Неожиданно выручил Валя. Зашел вечером к Олегу:

— Тут такое дело. Завком сеанс закупил. Ну и я три билета взял. А Катюшка с Тоней не могут: во второй смене работают. Так что бери с собой одного кореша и пойдем. Только быстро. Сеанс в девять!..

Олег сбегал за Абдулом, и в половине девятого они уже были в «Рот-фронте». Народу в фойе полно. И все с Ростсельмаша. Со многими Валя здоровался, а ребятам говорил:

— Это знаменитый монтажник… Это Герой труда…

— Что у вас, все герои да знаменитые? — спросил Олег.

— Не все, конечно, но многие. — Валя улыбнулся и предложил: — Выбери сам, о ком рассказать.

— Вон про того армянина, с усиками, что у колонны.

— Знаменитый токарь Симонян, — с готовностью разъяснил Валя. — На станке недельную норму в одну смену дает!

— Да разве это можно?!

— Можно. Если сердце горячее, а голова шурупит, как надо!

— А тот, высокий, в кожаной фуражке? — спросил Абдул.

— Это Петр Васильевич, мастер из кузнечно-прессового. С ним такой случай вышел. Представитель немецкой фирмы Шварц готовил восьмисоттонный пресс «Вейгартен» к сдаче. Но видит Петр, что немец резину тянет. Нам тракторные плуги выпускать надо. Колхозам они позарез нужны! А пресс стоит. Вроде что-то еще в нем не налажено. Ну, один раз пошел Шварц обедать. Петр Васильевич и решился. Включил пресс и с помощником за час отштамповал больше двух десятков железных колес! Вернулся Шварц и глаза выпучил: «Колоссаль! О, колоссаль!» А теперь Петр Васильевич приспособление такое придумал, что один, без помощника, этим прессом управляет!

— Здорово! — восхитился Олег. — Ну а вон тот старичок, что стоит под фикусом? Тоже Герой?

— Павел Трофимович? Ого! Когда зимой в нашем цехе устанавливали тяжелое оборудование, вдруг отказал кран «Штольберг». Что делать? «Детальки» в двести — триста пудов на руках не поднимешь!.. А Павел Трофимович говорит: «Ишь ты, мороз ему русский не понравился! Врешь, «Штольберг»! Заставим тебя работать!» И что ты думаешь? Сшил он своими руками ватную шубу для двигателя. И кран пошел!..

Едва потух свет и заиграла громкая музыка, Олег с Абдулом напряглись: вот сейчас начнется. И началось. На экране появилась квартира. Но что это? Как будто послышались звуки шагов. Мальчишка подошел к женщине и вдруг сказал: «Мама!..».

— Говорит!.. Как человек, говорит! — выкрикнул Абдул. Впервые в жизни они не только увидели, но и услышали с экрана, как цокают копыта лошадей, звенят трамваи, разговаривают люди, поют птицы… Великий Немой заговорил!

Ребята забыли о времени, о том, где находятся. Они были там, в той жизни, что разворачивалась на экране. Вместе с бывшими беспризорниками учились ремеслу, строили железную дорогу. И когда Мустафа сошелся в последней смертельной схватке с Жиганом, вскочили, чтобы помочь ему, отбросить финку от ищущей руки бандита.

С наступлением зимы мама стала часто хворать. Утром с трудом поднималась, чтобы идти на фабрику. А возвращалась с работы совсем без сил. Станет что-нибудь делать — все из рук валится. Откинется на спинку стула и оцепенеет. Будто заснет с открытыми глазами.

Олег слышал, как она, разговаривая с соседкой в коридоре, сказала со слезами в голосе:

— Пошла в нашей жизни, Андреевна, черная полоса. И конца-краю ей не вижу… Господи! Если бы не дети, так взяла бы, кажется, и удавилась…

Почему она сказала такие страшные слова?.. Чем больше Олег думал, тем яснее понимал, что их жизнь действительно вошла в какую-то черную полосу.

Началось с того, что две недели назад, двадцать шестого ноября, Мишка, взяв мамин кошелек с семнадцатью рублями и хлебные карточки, самовольно отправился в магазин. А когда вернулся домой, ни кошелька, ни хлебных карточек на оставшиеся до конца месяца четыре дня в кармане не обнаружил.

— Я же не хотел!.. Я хотел, чтобы мама похвалила! — сквозь слезы выкрикивал он Олегу.

Ну что тут делать!.. Еле-еле дотянули до первого декабря, до новых карточек. Спасибо еще, что Ванька принес сушеной рыбы да Валина мать, тетя Аня, крупой поделилась.

Получили хлебные карточки, а тут новая беда: маме получку задержали. Говорят, что нет денежных знаков. А без денег даже по карточкам выкупить ничего нельзя. Во дворе они всем задолжались. Занимать больше некуда. Чем отдавать будут?..

Мишка ходит и все выискивает, чего бы пожевать. Ящик буфета, где хлеб лежит, пришлось на замок запирать, потому что на прошлой неделе Мишка не вытерпел и весь хлеб слопал. А они с матерью снова целый день без хлеба жили…

Мишка просто обалдел, все в рот сует. То грыз старый объеденный кукурузный початок, то целыми днями жевал кусочек смолы и глотал слюни. Так, говорит, зубы чистятся и меньше есть хочется. А позавчера еще лучше номер выкинул. Пошел к сапожнику Леониду Леонидовичу в гости. И когда старик вышел за чем-то во двор, сожрал у него клейстер из железной банки. Хотел Леонид Леонидович кожу приклеить, хватился — банка пуста, а Мишки и след простыл…

Мама потому и заболела, что ничего не ест. Все Мишке да Олегу подсунуть старается. Олег-то понимает. А Мишка разве удержится — все подберет начисто…

Олег второй час сидел за столом и тупо смотрел в раскрытый задачник. За его спиной, у противоположной стены, на кровати лежала мама. Вчера она, стоя в очереди, потеряла сознание. Женщины под руки привели ее домой.

Пожилая фельдшерица, осмотрев ее, сказала прямо:

— Голодный обморок. Крайнее истощение… — Собрала в саквояж инструменты, надела пальто и пошла к выходу.

— Куда же вы?! А лекарства! — уже в коридоре остановил ее Олег. — Выпишите что-нибудь. Я сбегаю.

Фельдшерица глянула грустными, уставшими глазами:

— Лекарство тут одно — хорошее питание и отдых. А мы, к сожалению, не карточное бюро и не госбанк… Побереги мать…

Олег с утра растопил печь. В комнате было тепло. Полуобернувшись, посмотрел на кровать. Мама лежала на спине, прикрыв глаза, бросив поверх одеяла худые руки с голубоватой кожей, обтянувшей выпирающие суставы.

«Какая же ты, мама, стала!.. А у меня ничего не получается…» Хотел. Олег заработать хоть немного, помочь маме. Обошел всех бабок на улице: может, кому нужно кастрюлю запаять, примус починить или еще что… Нет. Никому ничего не нужно…

Олег встал, надел бумажный серый свитерок и курточку. Сунул ноги в опорки, отрезанные от сносившихся сапог головки, которые подарил ему Леонид Леонидович, и, решительно натянув на нос кепку, вышел.

В двенадцать часов прибежал с улицы Мишка. Мама послала его поискать Олега на Лермонтовской. Но его там не было.