Ох, это было не случайно. И имело явное отношение к моему мечу. И то, что пребывало на дне моей души, вдруг шевельнулось, вздрогнуло и стало высвечиваться. Я и сам пока еще не мог бы сказать, о чем думаю, но чувствовал — я на верном пути.

И испытал благодарность судьбе, пославшей мне встречу с девочкой и Анхелем: в том, как говорили они оба о церквах, звучал голос Любви Всепоглощающей. И оба заставили меня дважды проделать путь, намеченный на сегодня. И это вытравило из памяти очарование ритуалов Традиции, вернув меня на испанскую почву.

Мне вспомнился тот теперь уже далекий день, когда Петрус сказал мне, что мы кружим по одному и тому же месту в Пиренеях. Вспомнился со светлой грустью. Это было хорошее начало путешествия — и, как знать, вдруг повторение окажется предвестием удачного конца.

К вечеру я добрался до жилья и попросил приюта в доме старухи-крестьянки, которая за ночлег и еду взяла с меня сущие пустяки. Мы немного поговорили с ней, и она рассказала мне о том, как верит в Святое Сердце Иисусово, и о том, что год выдался засушливый и много было хлопот с урожаем маслин. Я съел суп, выпил вина и рано лег спать.

Я чувствовал — во мне зреет и вот-вот проявится какая-то идея, и потому умиротворение наконец-то осенило мою душу. Я помолился, сделал несколько упражнений, которым обучил меня Петрус, а потом решил вызвать Астрейна.

Мне надо было поговорить с ним обо всем, что происходило во время моей схватки с псом. В тот день он сделал все, чтобы навредить мне, а когда отказался помочь воздвигнуть крест, я решил навсегда изгнать его из моей жизни. С другой стороны, если бы я не узнал его голос, то, весьма вероятно, поддался бы искушениям, прельщавшим меня на всем протяжении схватки.

— Ты сделал все возможное, чтобы победу одержал Легион, — сказал я.

— Я не сражаюсь против моих братьев, — отвечал Астрейн.

Такого ответа я и ждал. Я предвидел это — давным-давно предвидел — и было бы просто глупо гневаться на Вестника за то, что он не в силах изменить собственную природу. Надо просто искать в нем товарища, который поможет тебе в такие минуты, как те, например, что я переживаю сейчас, — а ничего иного от него требовать не приходится: это его единственное предназначение. И, отринув былую злость, мы оживленно заговорили о Пути, и о Петрусе, и о тайне моего меча, которая, как я предчувствовал, уже обосновалась в моей душе. Он не сказал ничего значительного, разве только что раскрывать эти тайны ему запрещено. Но по крайней мере мне, рта не раскрывавшему всю вторую половину дня, было с кем отвести душу. И беседа наша длилась до тех пор, пока старуха-хозяйка не постучала в дверь, сказав, что я разговариваю во сне.

Проснулся я бодрым и очень рано поутру пустился в путь. По моим расчетам выходило, что к вечеру я должен буду вступить в пределы Галисии, где и расположен Сантьяго-де-Компостела. Дорога все время шла в гору, так что почти четыре часа кряду приходилось прикладывать удвоенные усилия, чтобы двигаться в моем обычном ритме. Я все ждал, что вот за следующим гребнем начнется наконец спуск. Однако этого все не происходило, так что я уже стал терять надежду, что в это утро смогу прибавить ходу. Впереди виднелись еще более высокие горы, и я постоянно держал в памяти то, что рано или поздно должен буду взбираться и на них. Зато физическое напряжение, которое я испытывал, отгоняло праздные мысли, и постепенно я стал чувствовать себя в большем ладу с самим собой.

Что за ерунда такая, проносилось у меня в голове, в конце концов, сколько человек во всем мире всерьез примут чудака, который все бросил да отправился отыскивать какой-то меч? Ну а если спросить, положа руку на сердце: что уж такого страшного случится со мной, если я этот меч не найду?! Я овладел практиками RAM, узнал своего Вестника, сражался с псом и смотрел в лицо своей Смерти, — перечислял я, пытаясь убедить себя в том, сколь важен был для меня Путь Сантьяго. А меч — это всего лишь следствие. Конечно, мне хочется найти его, но еще больше — узнать, что с ним делать. Ибо его непременно надо будет применить к делу, подобно тому, как я использовал упражнения, которым обучил меня Петрус.

И тут я замер. Мысль, все это время пытавшаяся пробиться на поверхность, вдруг взорвалась. Все вокруг будто осветилось, и неудержимая волна Агаме буквально затопила мою душу. Как же страстно мне захотелось, чтобы Петрус сейчас оказался здесь и я смог бы поведать ему то, что он желал знать обо мне: то единственное, что способно было бы увенчать собой опыт познания, обретенный на Дивном Пути Сантьяго, — тайну моего меча.

А она, тайна эта, как, впрочем, и любого завоевания, которое тщится человек совершить в жизни своей, была проще простого — что с этим мечом делать?

Я прежде никогда не смотрел на это с такой точки зрения. Следуя Дивным Путем Сантьяго, я всего лишь хотел знать, где спрятан мой меч. И не спрашивал себя, зачем я ищу его и что буду с ним делать, когда найду. Все мои душевные силы были направлены на то, чтобы усилия мои были вознаграждены, и невдомек мне было, что человек, алчущий чего-либо, должен очень ясно отдавать себе отчет, чего же он хочет. Вот она — единственная причина искать воздаяния за труды, и вот она — тайна моего меча.

Петрус непременно должен был бы знать, что я открыл ее, но я почему-то был совершенно уверен — больше мы с ним не увидимся. Он так ждал этого дня — и не дождался.

Тогда я молча опустился на колени, вырвал листок из блокнота и записал, что собираюсь делать со своим мечом. Потом бережно сложил листок пополам и засунул его под камень, ибо он напоминал мне его имя19 и крепость его дружбы. Да, разумеется, время очень скоро уничтожит этот листок, но можно считать, что я символически отдал его Петрусу.

Теперь он знает, что я добуду своим мечом. А я исполнил свой долг перед ним.

Я вновь полез вверх по склону, и струящаяся из недр моей души Агапе яркими красками расцвечивала горы вокруг меня. Теперь, когда тайна раскрыта, предстоит найти искомое. Вера, несокрушимая вера завладела всем моим существом. Я стал напевать ту итальянскую мелодию, которую припомнил Петрус, сидя на подножке тепловоза. Слов я не знал и потому придумывал их на ходу. Вокруг не было ни души, и, очутившись в густом лесу, я запел еще громче. И вскоре понял, что бессмыслица, рождавшаяся в моей голове, становилась средством общения с миром, известным только мне одному, ибо мир этот учил и наставлял меня.

Я уже испытал это — правда, немного по-другому — во время моей первой встречи с Легионом. В тот день проявился во мне Дар Языков. Я был тогда слугой Духа, который использовал меня, чтобы спасти женщину, сотворить Врага и преподать мне самый жестокий вид Правого Боя. Да, теперь было иначе: я стал Наставником самому себе и учился разговаривать со Вселенной.

И я начал говорить со всем, что встречалось мне на пути, — со стволами деревьев, с опавшими листьями, бочагами с водой, с удивительными вьюнками. Это был урок обычных людей — дети его усваивают, а взрослые забывают. И я получал таинственный отклик от моих собеседников: они словно бы понимали обращенные к ним слова, а в ответ осеняли меня Любовью Всеобъемлющей. И я пребывал в некоем трансе, и сам себя боялся, однако готов был продолжать эту игру, пока не выбьюсь из сил.

И в очередной раз подтвердилась правота Петруса: когда ты учишь самого себя, то превращаешься в Наставника.

Пришло время обеда, но я не останавливался. Проходя через деревеньки, лежавшие на пути, я что-то бормотал себе под нос, тихонько смеясь, и если кто-нибудь случайно обращал на меня внимание, то думал, вероятно, что нынче в собор святого Иакова явятся полоумные пилигримы. Но все это было не важно, ибо я упивался жизнью и знал, что стану делать со своим мечом, когда найду его.

И весь день до вечера шел я в трансе и, хоть сознавал твердо, куда направляюсь, еще непреложней сознавал жизнь, окружавшую меня и осенявшую меня Агапе. А на небе меж тем впервые за долгое время набухали грузные тучи, и я призывал дождь — после утомительного пути по жаре он был бы новым и восхитительно-волнующим впечатлением бытия.