– Черт возьми! – удивился Мишка. – И на кой они делали такие проходы? К чему они нужны, раз они такие узкие?

– Тут опять поворот! – вдруг вскричал Сало.

– Да тише ты… – прошептал Мишка. – Ну что ты все время забываешь об осторожности? Ведь мы тут уже были, и ты знаешь, что здесь два поворота. Первый мы уже прошли, а вот это – второй… И нечего орать!

Второй поворот имел также 90 градусов, и здесь проход, как и раньше, поворачивал направо, следовательно, мы теперь уже двигались по той части прохода, которая была параллельна его первой части – части до первого поворота.

Неожиданно где-то в глубине мы услышали шепот… Мы замерли… Простояв недвижно несколько секунд, продолжали путь более осторожно.

Здесь я в правой стене опять увидал такие же окошечки. Очевидно, мы, обойдя ту камеру, что я нащупал, встретили оконца, находящиеся как раз напротив первых.

– Вот, смотри, – сказал Мишка, повернув ко мне голову.

– Что? – спросил я сдавленным голосом.

– А вот сейчас. – И он, подняв вверх руки, взял горящую свечу из левой руки в правую и сунул ее в оконце. Я заглянул туда и увидел квадратную камеру, стены которой состояли из каких-то посеревших кирпичей. В противоположной стене я заметил темные оконца. Это и были те окошки в стене, что я видел еще до первого поворота.

– Видишь, какая камера? – спросил меня Мишка.

– Вижу, – машинально ответил я, пристальным взглядом оглядывая сквозь узкое высокое отверстие мрачную каморку.

– А-а, ты, черт! Опять обжегся! – прошептал Мишка. И я увидел, как струя расплавленного стеарина скатилась со свечи ему на руку. Кое-как стерев уже застывшие капли, он взял свечу опять в левую руку, и мы, сделав несколько шагов, догнали Салика. Я оглянулся назад, чтобы посмотреть, какой вид имеет проход в полумраке. Не нужно забывать, что лучи от свечей были мне видны только на стенах и на потолке, ибо сами свечи были от меня скрыты Саликом и Мишкой, что сам я шел в полумраке и после меня в проходе также был полумрак.

Ввиду того, что проход был страшно узким, то лучи на стены падали под очень малым углом, из-за чего малейшая неровность на стене отбрасывала гигантскую тень. Итак, я оглянулся назад. Узкий коридор был погружен в полумрак, но я прекрасно видел поворот, ибо прямой угол стены был кое-где освещен лучами, проскальзывающими вдоль стен прохода.

И вот мы дошли до окончания прохода. Это окончание имело весьма оригинальный вид. Стена, преграждавшая нам путь, под самым потолком имела квадратное отверстие шириной в метр. Это было начало наклонного хода, уходящего куда-то налево ввысь. Около этого отверстия, в правой стене нашего коридора, так же под потолком, темнела длинная, низкая ниша, уходящая куда-то в глубь стены. И для того чтобы попасть в наклонный ход, нужно было сначала взобраться на нишу, а уж с нее в него переползти.

– Ну, чего же ты стоишь-то? – сказал Мишка на Олега. – Лезь туда в нишу, только не сорвись; а я потом полезу к тебе и осмотрю этот наклонный ход!

Я немножко отошел назад, чтобы дать Мишке посторониться от взбиравшегося на нишу Олега, ибо тот мог бы ему попасть ногами в лицо.

На обложке рукой автора: Продолжение в VI-ой тетради.

Продолжение 24-го августа.

– И это правильно, – сказал я. – Чтобы в столичном академическом театре шли произведения, не имеющие совершенно никакой ценности – это возмутительно!

– Да, – проговорил М. Н. – У нас еще до сих пор нет настоящей оперы! Мы еще до этого не дошли!

– …Теперь там в Большом и «Аида» пойдет! – хитро усмехнувшись, изрек я.

После этого М. Н. попросил меня показать все то, что я приволок из дому. Серия о церквушке им пришлась по вкусу, так же, как и Украинский доклад. Что касается собора, то о нем они ничего не могли сказать, так как это была моя давнишняя работа, но вообще она была, несомненно, хуже висевшего на стене рисунка. Я очень обрадовался их отзывам о моей серии и оформлении доклада…

Между тем, М. Н. сказал:

– Я теперь вижу, что передать точный облик предмета ты умеешь. Это ты делаешь почти в совершенстве! Но ведь не только в одном этом заключается рисунок. Ты теперь возьмись за новое… постарайся передавать мораль предмета… его внутреннюю жизнь… Вот, например, купол собора на рисунке, что ты нам подарил, – он живет… Там чувствуется, как говорится, его «душа».

– А ведь он у меня тоже точно сделан, – возразил я.

– Но это не важно! Все-таки купол с его колонками и этой косой тенью изображает нечто живое! Вот ты теперь старайся передавать во всех своих рисунках эти внутренние качества предмета, и все это вместе с твоим умением хорошо изображать внешний облик будет рождать у тебя еще более лучшие рисунки!

– Это правильно, – согласился я.

– Тебя вообще драть не мешает! – вдруг сказала М. Ив.

– Может быть, я и достоин этого… – сказал я. – А что?

– Да я бы на твоем месте, – ответила она, – пошла б в художественную школу и постаралась, чтобы из меня вышел настоящий художник.

– Ну-у! – недовольно протянул я.

– А мама что говорит?

– Она хочет, чтобы я рисовать учился.

– И правильно делает! – продолжала М. Ив. – Ты бы рисовал и был бы пианистом! Чего же лучше?

Мы еще о чем-то поругались, и потом М. Ив. предупредила меня, чтобы я не спускал свои музыкальные знания.

– С вами теперь нужно быть построже, – сказала она с шутливым упреком, – а то вы заленитесь и заниматься будете хуже!

– О-о! Мы народ тяжелый! – согласился я. Нас нужно держать в кулаке, а то, чего доброго, будем бездельничать и отлынивать от занятий!

– Теперь у меня будет лишь трое учащихся, – сказал М. Н., – а то с вами прямо беда! Трудно очень! Я оставлю себе получше, так как с остальными я буду только время терять. С Кирой я заниматься перестал. С Генькой тоже! Заленился парень! Мальчишка он хороший, но лентяй!!! Можно сказать, я уже перестал с ним заниматься. Я думаю оставить у себя только Лору, тебя и еще там одну…

– Так что вам теперь будет трепка! – сказала М. Ив. – Только держитесь!

– Да, теперь вся ваша строгость будет рушиться на нас лишь троих! – проговорил я. – Ну! Конец нам пришел!

Немного погодя М. Н. спросил меня, как у меня идет переписка с Раей. Я рассказал ему об ее ответе на мои письма, что я получил девятого августа, и добавил, что на днях напишу ей ответное письмо.

– Она писала мне о том, – сказал я, – что я зря читал вам все ее вопросы о вас! Она говорит, что вы ее не знаете и в душе можете обидеться!

– Я? Что ты?! – проговорил М. Н. – Нет, я и не подумал обижаться! Я прекрасно понимаю, почему она так подробно расспрашивала тебя о твоем педагоге…

– … Она, видимо, хотела, – добавил я, – чтобы я попал к хорошему, вот она и спрашивала меня!

– И я ее понимаю! – сказал мой учитель. – Чего же тут обидного?

Когда я уходил, я сказал, обращаясь к обоим домочадцам:

– Теперь я все внимание уделю докладам и музыке. Отделавшись от всех докладов, у меня останется тогда лишь музыка и рисование.

– Вот, вот! Рисовать ты должен во что бы то ни стало! – сказала М. Ив.

Умалчивая о своем рассказе, я объяснил и о пользе докладов. Ведь они приучают меня к совершенно необычному. Они мне помогают в достижении цели, чтобы стать универсальным художником– любителем. Ведь в докладах своих я должен рисовать и камни (если это минералогия), и животных (если это зоология), и т. д.

– Очень большую пользу в рисовании, – сказал я, – мне приносит Итальянский доклад. Там я должен рисовать все. И пейзажи, что там имеются, и виды городов, которые там есть, и животных, живущих там, и растений, там растущих, и камни, добывающиеся там, и даже карты географические… а главное – я там должен уметь вообще аккуратно и красиво оформить весь альбом. Короче говоря, самое главное еще впереди. До сих пор я рисовал там маленькие картинки, а под конец у меня там пойдут рисунки во весь лист! В общем, самое трудное в будущем. Мне тяжело с ним будет, но зато, когда я его кончу, я буду счастливейшим человеком, потому что буду иметь его перед собою в полном законченном виде!