От него я узнал, что Рая и Моня в доме отдыха, так что он их не видел. Тетрадей он не достал, но это не важно. Главное то, что мне нет смысла писать в ближайшие дни Рае письмо, если у них никого нет дома. Начну учиться – тогда напишу, так как к 1-му сентября они наверняка приедут.
Утром позвонил Стаська, предложивший мне пойти вместе в «Ударник» на хроникальную картину «На Дунае».
Мы встретились на улице и взяли два билета на 12-ть часов 30 минут. Дожидаясь начала сеанса, мы покружили по дворам, а потом я предложил сходить на церковный двор. Я имел на это тайную причину… Подойдя с невозмутимым видом к началу лестницы, ведущей в подвалы, я посмотрел на дверь. Одного взгляда было достаточно, чтобы я к радости своей заметил, что она была открыта. В подвале лежали какие-то ящики. Очевидно, про музей забыли, и наша церковь вновь обратится в содержательницу мастерских и всякого ненужного скарба… В первый же подходящий вечер я решил один слазить в подземелья, чтобы исполнить все-таки то, что я задумал еще летом!
После этого мы со Стаськой расстались.
Часам к четырем мне позвонил М. Н., который предупредил меня, что к нему сегодня приехали от брата, так что мне нет смысла приходить к нему. Он сказал, что заранее известит меня о новом приемном дне. Так что сегодня вечером я у своего учителя не был.
Чтобы не скучать вечером, я решил сходить к Мишке. Как обычно, Михикус долго рассказывал о наших физкультурных перспективах, предупреждая меня, чтобы я не отставал от них, а затем поворотил свое внимание в музыкальную сторону, результатом чего были его настойчивые уговоры, чтобы я взял разучивать 2-ую рапсодию. Это заставило меня призадуматься…
Сегодня вечером уехал в Одессу Илюша, пожелав нам счастливо оставаться. Набив своими чемоданами легковую машину, он уехал на вокзал…
31-го августа. В эту ночь к нам прикатил Люська, возвращавшийся с Кавказа. С его появлением в нашей квартире водворилось веселье и остроумные изречения! Ведь вообще Лазарь парень не промах!
А вообще сегодняшний день у меня был однообразным. Пришел Евгений. Я пошел с ним гулять. По дороге уговорился с ним поехать зимой в Ленинград, ибо он тоже едет туда, только не к сестре, а к тете. Всю остальную часть дня гремела гроза, но нам она была нипочем: мы с Евгением укрылись под кровлей его жилья, где я пробыл до глубокого вечера!
1-го сентября. И вот наступила осень! Не буду вдаваться в лирику, но скажу, что последний день моих проклятых каникул прошел так же по-пустому, как и все лето. Утром проторчал около двух часов за музыкальными уроками, потом немного нарисовал в рисунок нашей церквушки, а вечером с мамой, Лилей, Бубой и Гагой был в Парке культуры, где скучал на каждой аллее.
Подобная меланхолия даже отбила у меня страх перед школой. Мне теперь безразлично! Пусть хоть земля перевернется кверху южным полюсом… Простите, описка: в астрономии нет понятия, что такое «верх» и «низ»!
Между прочим, в смысле творчества это хорошо, что наступает школьный учебный год, ибо с учебой придут старые однообразные дни, и я снова смогу взяться за свои доклады и рисунки более серьезно, чем летом. Но в смысле свободы… далеко нет… Прощайте, свободные дни!
2-го сентября. Когда я открыл глаза, Люся, с которым я спал на диване, еще не проснулся. Было раннее утро. На улице моросил осенний дождь, и мне под его однообразный стук захотелось забыть обо всем на свете… Я осторожно переменил свое положение, чтобы не разбудить своего спящего двоюродного брата, и прижался к стене… Но мне не спалось, и я тихо встал. Приготовив себе завтрак и поглотив его, я приготовил тетрадь и карандаши, с которыми собирался отправиться в школу.
Часы показали половину девятого, но я все еще не решался покинуть дом и чего-то ждал. Я позвонил Мишке, чтобы вместе с ним пойти в школу, и первое, о чем я спросил его, был вопрос о его настроении.
– Ну, как ты себя чувствуешь… перед этой школой? – спросил я.
– Да так… Ничего особенного… – меланхолично ответил он.
– Не думаешь ли ты выходить?
– Да вот сейчас Олег соберется, мы и выйдем.
Нахлобучив кепку себе на голову, я сунул тетрадь и карандаш в карман и вышел. На душе было тоскливо: мне совсем не хотелось расставаться со свободным летом. Да тут еще дождь вдобавок.
Тут я заметил браво шагавших по лужам по направлению ко мне Михикуса и Олекмуса. Мы дружески поздоровались. Олег за лето почти не изменился. Он оставался все тем же длинноносым толстяком высокого роста с грузной осанкой.
– А ты не изменился совсем! – проговорил он.
– Очень рад! – буркнул я в ответ, хотя и довольный его замечанием.
Покамест мы дошли до школы, нас дождь промочил, как общипанных гусят, но это не заставило жалеть нас о том, что мы не захватили свои пальтишки.
На том берегу стоял в дождевом тумане величественный Кремль, которым я втайне любовался всей дорогой, ругая себя за ошибки, что я допустил в своем рисунке для Раи и Мони.
В школьном дворе мокли под дождем Юрка Симонов, Медведев, который оставался все таким же тощим великаном, и еще кто-то из параллельного класса «Б».
Излив свой восторг от встречи после столь долгой разлуки, мы вломились в школу. По залам носились стаи малышей, новых жертв школы, но нам было не до них. Мы отыскали свой класс (им оказался физический кабинет) и первые вошли в него. Олег и я уселись на свои прошлогодние места за первый стол перед доской.
Вскоре собрались и остальные члены класса, которых мне сейчас нет смысла описывать. Главное то, что на всех я смотрел с каким-то особенным чувством, так как я рад был видеть своих давнишних товарищей по несчастью!
Из всех членов класса я хочу остановиться лишь на самых моих ближних, исключая Мишку, Медведя и Салика: Король из скромного тихого мальчугана превратился в загорелого широкоплечего великана, но с тем же спокойным и тихим характером; Димка, или Синка остался таким же хрупким и тонким чертом, все с той же круглой, словно, луна, головой; Ремка не изменился. Он и сейчас представлял из себя чистенького опрятного нежного бабника со всеми своими склонностями к ехидничеству, противоречиям и жадности; Петька также остался без изменений. Как и в прошлом году, он был вихраст, высок, лопоух, нескладен, тощ, но жилистый, как резина. Павлушки не было. Он уехал в Минск. Тиунова, Стаськи, Красильникова, Юрки Скуфьина и Летавина тоже не оказалось: они остались на второй год, а кто-то из них даже ушел работать (это, кажется, Юрка Скуфьин). Шибан, говорят, нахулиганил в деревне, и его засадили, подлеца, за решетку.
К нам пришел новый парень – Гуревич. Это невысокий мальчишка, с носом, похожим на грушу, с маленьким ртом и с непокорным чубом темных волос. У него крикливый, резкий, даже режущий голос, который при нужде ревел в стенах класса, оглушая всех нас и вызывая у многих смех и иронические взгляды.
Из девчонок осталась на второй год одна Зернова, а взамен ее оказалась какая-то новая Цветкова, добродушное, простое существо с какой-то японской прической, при которой все волосы были навьючены вкруговую около головы.
Первые два урока были история, которые заменились литературой. Учитель наш, Давид Яковлевич Райхин, уже известен читателю по прошлому году, ибо он один раз приходил к нам заменять Ольгу Ив., когда та заболела.
Третьим уроком была география. К чести Верблюда, который остался у нас преподавать, нужно сказать, что он изменился, стал менее злобен и ехиден, ибо он весь урок спокойно и просто сидел за столом и по-товарищески беседовал с нами об изменениях, произошедших в периоды первой и второй, ныне текущей, империалистических войн.
Пятым уроком была немка. Наша Елизавета Акулимовна осталась все такой же истеричной, крикливой, злобной и придирчивой бестией, а это нам доставляло мало радости.
Наконец, грянул звонок, и мы побрели домой, снова давая возможность дождю обливать нас Н2O, сколько ему угодно!
