Может быть следует отметить, что среди людей, с которыми встречается отец Николай в обеих столицах и в Казани, значительное место занимают контакты с профессорами университетов, учеными и, в частности, с востоковедами. И если встречи с лицами духовного звания, с членами Православного миссионерского общества и горячо сочувствующими миссии друзьями и знакомыми отца Николая вполне объяснимы с прагматической точки зрения, то общение с востоковедами являются косвенным свидетельством его необычайного интереса к культуре стран дальневосточного региона и уважения к науке как таковой. До нас дошли признания отца Николая, что искус научных занятий историей и этнографией Японии преследовал его особенно в первые годы миссионерской деятельности. Не случайно, в различных изданиях («Московские ведомости», «Церковный вестник», «Миссионер», «Православное обозрение», «Странник», «Древняя и новая Россия», «Русский архив», «Русский вестник» и др.) отец Николай публикует свои яркие очерки о Японии, а в 1879 году отдельным изданием выходит его книга «Япония и Россия». По свидетельству японских учеников отца Николая, любимыми его лекциями в Токийской Духовной семинарии были занятия по всеобщей гражданской истории. Как отметил японский профессор К. Накамура, «во второй половине XIX века не было другого такого большого русского знатока Японии, каковым являлся Николай» (Накамура Кэнносукэ. Святой Николай Японский — один из первых японистов в России. Доклад, прочитанный в Москве в 1992 г.)
Дневник Николая Японского находится в Российском Государственном Историческом Архиве (ф. 834, оп. 4), где он в 1979 г. был обнаружен японским профессором Кэнносукэ Накамура. Его усилиями инспирировано несколько изданий фрагментов из дневника отца Николая, появившихся в последнее десятилетие в России и Японии, и настоящее издание полного текста, который публикуется по машинописи, предоставленной издательству «Гиперион».
Не имея возможности сверить машинопись с автографом, нам трудно судить о степени ее текстологической достоверности. Однако, в ряде случаев работа текстологов заставляет желать лучшего. Например, близкий друг отца Николая К. В. Белявский прочитан в некоторых местах, как «Белевский», а французское слово pendant, ни мало сумняшитесь воспроизведено кириллической абракадаброй «репдан». Часть фамилий так и остались не расшифрованными и стоят под вопросом («Ракочий?», или болгарская королева «Раина?»). Некоторые, недописанные в тексте дневника, фамилии, например, знаменитая фамилия Мордвинов или фамилия знакомой отца Николая — Солодовниковой подготовители дневника посчитали полными, и в расшифровке появились «Мордвин» и «Солодова». Иногда вторжение в текст дневника превышает текстологические полномочия. Например, расшифровка инициалов в прямых скобках, и часто неверная, только затрудняет понимание текста. В то же время непрочитанные места не фиксируются знаком конъектуры (<…>) и не указывается в скобках необходимое по текстологическим нормам количество непрочитанных слов или хотя бы пометы «нрзб.». В таких случаях остается непонятным — имеем ли мы дело с испорченным текстом или с непрочитанным текстологами фрагментом, или со смысловой лакуной самого автора.
Между тем, уровень работы текстологов нельзя не учитывать при составлении Именного указателя. Следует иметь в виду, что дневник перенасыщен именами людей, с которыми отец Николай встречался в столицах и в провинции. И неточное прочтение фамилий расшифровщиками рукописного текста создает понятные трудности (а порой и невозможность) в идентификации персонажей.
Сложности создает и сам тип дневника. Дело в том, что существует два типа дневников. Первый — ориентирован на публичность. Его автор рассчитывает, если не на прижизненную публикацию (или чтение в кругу друзей и родных), то, осознавая его культурно–историческую или литературную значимость — на сохранение его для будущих поколений. Второй тип дневника — это дневник, который ведется исключительно для себя, чтобы со временем или по необходимости обратиться к тем или иным событиям, восстановить в памяти фамилии людей, даты и т. д. В таком дневнике записи не подвергаются литературной обработке, а факты — перепроверке. Изложение событий в нем может быть отрывочным и сумбурным, записи стилистически невнятными, слова (в том числе и фамилии) порой сокращенными и недописанными, при фамилиях отсутствуют не только какие–то пояснения о служебной или сословной принадлежности, но и имена и отчества. Именно к такому типу и принадлежит дневник отца Николая.
Дополнительные сложности для идентификации упомянутых в дневнике лиц создает, во–первых, тот факт, что фамилии, воспроизводятся отцом Николаем на слух (Опухтин, вместо Апухтин, Осланбеков — Асланбеков, Вячтомов — Вечтомов), а имена и отчества по памяти. Возможно по этой причине (или в процессе перепечатки) «Александр Алексеевич» становится «Алексеем Александровичем», «Константин Илларионович» — «Константином Платоновичем» и т. д. В ряде случаев ошибка принадлежит даже не автору дневника, а третьему лицу. Например, в рассказе владыки Исидора о конфузе при ритуале рукоположения один и тот же священник назван то Макарием Воронежским, то Александром Воронежским, но таких иерархов в указанные годы не существовало.
Во–вторых, к отцу Николаю часто приходили и незнакомые жертвователи, и в дневнике иногда появляются записи типа: «какая–то Ершова», «некто Бороздин», установить личность которых точно — невозможно.
Наконец, идентификацию лиц осложняют также: омонимия имен, присвоенных священнослужителям, и отсутствие инициалов для известных дворянских фамилий (Голицыны, Чернышевы, Бобринские и др.) и для многочисленных столичных и провинциальных «знакомых» отца Николая (Арсеньев, Богомолов, Горбунов, Поляков, Попов). Иногда у близких друзей и родственников отсутствуют и фамилии (Александра Петровна, Илья Иванович, Матвей Иванович и т. д.).
В сочетании с возможными (а иногда и очевидными) ошибками при расшифровке фамилий (временами одна и та же фамилия приводится в машинописи в разных вариантах: Жевердеев — Жевержеев, Петров–Батурич — Петров–Батурин) комментаторская работа требует не только огромных дополнительных разысканий, но и иногда интуиции и находчивости. Отсюда, неизбежны догадки и предположения, не исключены и ошибки.
Конечно, вопросы, связанные с поисками сведений о рядовых священнослужителях (священниках, иеромонахах, келейниках, дьяках), а подчас и архимандритах, упоминаемых в дневнике, можно было бы (хотя бы отчасти) снять, подключив архивные разыскания, поскольку печатных справочников о такого рода духовных служителей на этот период времени недостаточно. Но составители Именного указателя, в силу ряда обстоятельств, оказались отрезанными от архивов. Из основных причин назовем тот факт, что фонд Синода сейчас практически недоступен. Невозможность занятий в других архивах была связана со срочностью работы и ограниченным сроком, который издательство выделило на комментирование этого непростого текста.
Мы стремились, по мере возможности, собрать максимально полную информацию о всех лицах и особенно о тех, с которыми чаще всего общался отец Николай, имея ввиду будущих биографов и издателей трудов отца Николая. Поэтому Именной указателей является и своеобразным комментарием к страницам дневника, а справки о лицах, в ряде случаев, составлены не традиционно. Если сведения о каким–либо персонаже отсутствуют, мы повторяем отца Николая, ставя после фамилии или имени, запятую: «Богоявленская, акушерка». В остальных случаях после тире приводим дефиницию; для монашествующих сразу после имени в скобках приводим имя в миру и даты жизни, а для светских лиц раскрываем инициалы и даем даты: «Агния (Баскакова) (1810–1888) — казначея Воскресенского первоклассного женского монастыря»; «Алферьев Василий Николаевич (1813–1898) — делопроизводитель Департамента личного состава и хозяйственных дел Министерства иностранных дел».
Как мы уже говорили, в тексте дневника отца Николая встречается множество одинаковых имен и фамилий без инициалов. Особенно это касается священников и монашествующих лиц — шесть отцов Александров, три Аркадия, шесть Арсениев, шесть Василиев, четыре Иннокентия, четыре Иоанна, три Иосифа, четыре Макария, четыре Митрофана, четыре Платона, пять Сергиев и т. д., не считая одноименных апостолов и святых. Заметим, что некоторые из них встречаются порой на одной странице дневника. Например, в записи от 20 марта 1880 г. упоминаются три разных Иннокентия. В подобных случаях, чтобы читатель мог их идентифицировать, мы, сразу после духовного имени, через запятую даем их определение из дневника отца Николая (например: «Иннокентий, митрополит», «Иннокентий, эконом», «Иннокентий, духовник»), а потом через тире сообщаем имена в миру, даты жизни и другие необходимые сведения.
