4/16 марта 1888. Пятница на Масленой.

Гуляя в Уено, в моей любимой тихой широкой аллее; изредка только прохожие прерывают течение мыслей; а шум верхушек почтенных сосен, или разом брызнувший сноп лучей на прогалинах от тени — такие успокаивающие и светлые мысли навевают. В прошлом и запрошлом году почти в этом время (в Рождественские отдыхи) там же гуляя, и почти теже мысли, тоже настроение; от той же апатии и уныния старался отделаться. Ныне что за уныние все эти дни, навеянное письмом Победоносцева о том, что Высокопреосвященный Иоаннский уже предлагал в Совете Миссионерского Общества отнять субсидию у Японской Миссии и его собственными речами о неимении средств на храм и прочее! Прогулка прогнала сплин, но надолго ли? Я, кажется, все больше и больше теряю душевную упругость. Положил на этот раз следующее:

1. Молиться всегда, не в пост только, молитвой Святого Ефрема: «Господи, Владыко живота моего! Дух праздности, уныния и прочее… Боже, помоги! И без того я один на Миссии, а уныние — и последнего отнимает от дела Божия! Праздность — вследствие уныния — как она вредна и для Миссии, и для меня же самого, расслабляя и без того слабую душу! И что приятного в праздности? Ну, вот вчера, отдыхая от занятия, читая дрянь, успокоенный нервами — разве чувствовал удовольствие? Чувство человека на приятной лужайке, но с загрязненными сапогами, о чем забыть не можешь, — так и это приятное чувство отдыха и в тоже время сознание праздности и безделья с унынием впридачу.

2. Стараться приобрести «кротость», которой у меня решительно нет. В ссорах, раза три–четыре бывших с покойным Яковом Дмитриевичем Тихаем, я был прав, но кроток не был, — и это меня теперь мучит; пусть же будет урок для будущего — поступаться правом своим в пользу любви и кротости, которые и суть благое иго, даруемое Спасителем.

3. Всячески стараться поскорее кончить постройку Собора, после чего со сдачею моих школьных обязанностей вернувшимся из России, — я буду иметь возможность посещать Церкви. — Тогда ежегодно: полгода — на посещение Церквей, полгода — на переводы Богослужения.

4. Чтобы не забыть эти решения, непременно же с завтра — ежедневно, несмотря ни на какие дни, вставать в три часа, — ложиться между 10 с половиной часами и после обеда не отдыхать, а если в сон станет очень клонить, прилечь на четверть часа. Помоги, Апостоле Павле, — огненнодеятельный из людей! Помогите и Вы, Святые братья — Кирилл и Мефодий, — житие которых профессора Малышевского только что прочитал!

Вечером.

Говорить со всеми, даже с порочными, как с этим мошенником Ильей, — кротко, разумно, от любви — тогда слово большею частию будет производить хорошее действие, по крайней мере не будет вредить; говорить же гневно, гордо, нетерпеливо, — слово будет гнилое — люди так и примут его, и, кроме зла, ничего не выйдет; попробуйте гноем брызнуть на кого, — всяк вознегодует, станет стряхивать, противиться; душевные болячки — гнев, ложь, гордость, нетерпение, злоба, ненависть и прочее — не менее гадки, чем телесные, — из гнойной раны — гнева, гордости и прочего — брызжущее слово — вонюче, мерзко, — оттого и у людей возбуждает — в противодействие — тоже гнев, злость и подобное, — как и лошадь лягнет, когда ее хлестнут; итак — слово кроткое, любовное, разумное ко всякому; и кто его не примет — ему же хуже, а мне вреда не будет.

11/23 мая 1888

(Была рекреация, но дождь; в Россию нужно отправлять Климента Намеда и Сергия Сёодзи. День какой–то больной, недужится).

Что такое похоть? Это что–то чуждое природе нашей. Или нет? Так душе разве свойственно объединение, блуд и подобное? Конечно, нет. Телу? Тоже нет, — тело, коли душе нужно, только забыть и о пище, не только о пресыщении, тем более и блуде. И выходит, что грех и похоть — не в природе человека, а лишь «у зверей ее лежит» (Быт. 4, 7). Диавол же вбрасывает в человека семена похотей, пользуясь сею близостью оных к природе человека, оттого–то всякое искушение и приписывается диаволу, как и должно, — без него похоти были бы [?] инертны.

22 мая/3 июня 1888

Если когда, то сегодня особенно я понял необходимость соблюдать праздники. Сегодня воскресенье; кроме того, было поставление диакона (Сайкайси); но никогда — целый день я не был в таком ужасном расположении духа, как сегодня. Я рад бы был умереть, уничтожиться, быть чем угодно, только не на своем месте, словом, был несчастным и грешным человеком, — и это из не соблюдения заповеди Господней о празднике. Утром — с семи часов было занятие с Накаи — чтение и исправление перевода моей речи Русской Церкви от лица Японской, по случаю 900–летия; работа заняла два часа, работа — совсем будная, утомляющая, а не успокаивающая; потом — о постройке — дело насчет крестов, совсем возмутившее меня, — человек требует 6% награждения за то, что поставил сумасшедшую цену за кресты и сделал очередной невозможный заказ ему крестов; дал ему заметки, налепленные им на его бумаге. В Церковь к торжественной встрече пришел совсем расстроенный. То есть это и не было бы расстройство, если бы был день деловой, — по–деловому все и пошло бы: одного бы поправил, другого выбранил и делу конец, но к празднику–то все это не идет; к молитве неподходяще, с миром душевным, попутным для молитвы, несогласно. Оттого и в Церкви — все не успокаивало, ошибки — и нелепые ошибки несносных купцов–японцев, которым хоть тысячу раз повторяй — забудут и переврут — возмущали; молился плохо; только в Таинстве Священства — видимо, благодать Божия есть — слезы едва мог удержать при поставлении. После службы опять будет дело: жена Ильи за деньгами пришла вопреки всякого права Ильи на получение, о чем вчера и предыдущие дни было несколько раз говорено. Это вновь возмутило меня, и затем весь день испорчен: не молился, как следует, не отдохнул душой, как следует (а завтра нужно опять за трудные недельные дела). Никогда я не был в таком скверном, несчастном, убийственном, адском, ужасном расположении духа, как ныне. Это адское мучение! Господи, дай умереть!

11/22 октября 1888

Завтра отправляюсь в Сендайскую Церковь; вернувшись, сдам свои классы в Катихизаторской Симеону Мии и стану посещать окрестные Церкви; состояние постройки храма теперь уже позволяет это. Без присмотра все разленились, и истины не узнаешь; например, в прошлом году переменили священника в Сендае: о. Матфея Кангета вывели в Нагоя, а о. П. Сасагава в Сендай; оказывается, что это сделано было вследствие интриги; всего четыре негодяя в Сендае решили прогнать строгого о. Матфея и прогнали, а мы в прошлом году на Соборе думали, что для пользы Церкви делаем перемену. И эта интрига стоила ослабления Церкви в Тоокайдо, ибо там о. Сасагава очень полюбили, и в Сендае, и от него зависящих Церквах, ибо там больше пригоден о. Матфей. Урок мне хороший! Знай сам все непосредственно, тогда не будешь игралищем мерзавцев, для которых интересы церковные ни по чем. Помоги, Боже!

26 октября/ 7 ноября 1888. Среда.

О. Сергий прибыл 10 (22) октября. Кажется, человек хороший; усердно принялся за японский язык, так что в Оосака просится, чтобы между японцами, не слыша русского слова, поскорей научиться по–японски. Дай Бог ему!

А как же нужен благочинный! Сегодня узнал только: в Кесеннума семнадцать человек наших ушли в католичество — конечно, по лености катихизатора (Яков Яманоуци, — то–то он перепросился в другое место, а мне и невдомек причина!) всех же в прошлом году человек девяносто, кажется, ушло в католичество; в Мариока — пять и в разных местах. И все это — от недостатка знания учения верующими и от бездеятельности катихизаторов и вялости священников (вроде о. Бориса). Да, давят численностью католики и протестанты! У нас — никого, хоть шаром покати, русских, — там — сотни иностранных патеров и пасторов. Дало бы знать себя православие, если бы были органы его! Но где их взять? И кому жаловаться на нет? История! Пройдут сотни лет — мы будем еще слепее на поле миссионерства, чем теперь. Католики и протестанты, а их тогда и след исчезнет, теперь же вон — терзайся, что по воле [?] уходят туда за неимением присмотра!