Увлеченные дискуссией, они не заметили присутствия Флоры. Стоя за витриной кафе, она смотрела на них с почти страдальческим выражением лица.

Найти такой прибор — задача не из легких; тем более что название его было неопределенным: назывался он по-разному. И все-таки с помощью родственника доктора Толедано удалось его найти. Он был собственностью некоего Рональде Денни, ирландского эмигранта, увлеченного записью и воспроизведением звуков. Этот просвещенный человек был убежден, что только новая технология изменит будущее мира. Сам он торговал случайными вещами в лавочке, расположенной в центре, на улице Демариа, недалеко от ботанического сада.

Там-то и нашел его Рикардо. Переступив порог, он наткнулся на хаотическое нагромождение самых немыслимых вещей. Десятки причудливых предметов валялись вповалку: лампы, кофеварки, стенные и напольные часы, морские карты, кресло-качалка — короче, старье на все вкусы.

Торговец вытянул шею над горкой старого картона и оглушил громовым голосом:

— Вы от доктора Толедано?

— Да, — ответил Рикардо.

— От меня ничего невозможно скрыть, — доверительно прорычал ирландец с видом, по которому можно было судить, что никто этого делать и не собирается. — Подходите, не бойтесь. Видите эту фарфоровую куклу? Она обойдется вам в десять тысяч песо, если вы ее разобьете. — Обтянутая пыльным капором, кукла была похожа на старую загримированную обезьяну.

— Подходите, смотрите, вы не пожалеете, что пришли сюда.

Кое-как протиснувшись, изгибаясь и нагибаясь, Рикардо добрался до торговца. Рыжие волосы, рыжая борода, хитрые глаза, лицо, обильно усеянное веснушками, могли принадлежать только ирландцу.

Не дожидаясь его, тот повернулся, приглашая посетителя за собой. Они оказались перед маленькой дверью с двумя солидными замками — можно подумать, что за ней ждали своего часа все сокровища, собранные когда-то Вест-Индской компанией. Освободившись от запоров, дверь открылась с призрачным скрипом.

Ирландец вошел первым.

— Любуйтесь, сеньор. Запомните эти диковины. Никогда вам уже не доведется так близко приблизиться к этим редчайшим предметам.

К стене было приставлено пианино, в зияющих недрах виднелись странные металлические рулоны. Шарманка. Фонограф. Назначение остального имущества Рикардо был не в состоянии определить. Его больше заинтересовала машина, воспроизводящая звуки.

— В начале было слово! — с пафосом воскликнул ирландец, положив руку на непонятный механизм. — Взгляните на это чудо!

— А что это? — заикаясь спросил Рикардо.

— Графофон! Единственный экземпляр. Ему дали жизнь в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году два американских инженера, которые выдвинули гениальную идею надеть на цилиндр фонографа картонную манжету, покрытую воском.

Рикардо ничего не понимал в этой тарабарщине. Больше из вежливости, чем из интереса, он указал на педальное устройство от швейной машинки:

— Для чего это?

— Чтобы вращать круг. Довольно хитро придумано, вы не находите?

Рикардо выдавил неубедительное «да».

— Сеньор Денни, не перейти ли нам к причине моего визита?

Вместо ответа ирландец подсел к шарманке и завертел ручку, находившуюся сбоку. Комната тотчас наполнилась плаксивыми звуками польки.

— Еще один гениальный человек! Известно ли вам, что изобретатель ее, Барбари, вначале был обыкновенным столяром-краснодеревщиком из Модены?

— Я не знал этого. Доктор Толедано сказал мне…

— Да-да, я знаю. Вам нужен звукоуловитель. Он у меня есть. Пойдемте.

Они остановились перед любопытным устройством, собранным, казалось бы, из всякого хлама.

— Телеграфон! — гордо заявил ирландец. — Или уж, скорее, значительно усовершенствованный телеграфон. Он гораздо технологичнее устройства Пульсена и является настоящим революционным скачком по сравнению с фонографом Мартинвилля. При его разработке используется прохождение стальной проволоки по пластмассовой ленте. Шедевр!

— И… как он действует? Какова продолжительность записывания?

Ирландец почесал затылок.

— Скажем… несколько минут.

— Сколько? — вскричал ошеломленный Рикардо.

— Минут пять. Может, шесть.

— Пять минут! По всей видимости, сеньор, мне кажется, вы совсем не поняли, что мне нужно.

— Почему же, звукоулавливатель… А в чем дело? — Он показал на небольшой рупор, выходящий из угла устройства. — Что вы беспокоитесь? Вы приближаете рот в десяти сантиметрах от входного отверстия. Не дальше. Подойдите поближе. Я объясню вам принцип действия.

Вакаресса раздраженно замотал головой:

— Нет. Не стоит.

— Успокойтесь, это очень просто. Достаточно…

— Я сказал: нет. Бесполезно. Я не это искал.

— Теперь я вас не понимаю. Вам был нужен звукоулавливатель?

— Оставим это. Примите мои извинения за то, что оторвал вас от дела. Adios, сеньор.

Тот попытался удержать его за руку:

— Может, вас не устраивает цена…

— Нет.

Рикардо произнес это таким непоколебимым тоном, что ирландец быстро попятился.

— Ну что ж, — проблеял он. — Я вам не навязываю…

Необычно прозрачное небо отражалось в это утро на поверхности воды. Солнце запуталось в кустарниках, будоражащие запахи земли переполняли воздух. Весна окончательно обосновалась в парках Палермо.

Рикардо пригласил Флору посидеть прямо на траве лужайки.

— Я предпочитаю стоять. Если слова твои мне не понравятся, я всегда могу убежать.

Он никогда и не предполагал, что за столь короткий срок черты молодой женщины могли измениться до такой степени. Ее осунувшееся лицо выдавало внутреннее напряжение, о котором он ни разу не подозревал. Прошло-то всего полчаса с тех пор, как он предложил поговорить с ней в открытую. «В открытую? — с раздраженной улыбкой повторила она. — Когда кто-то из молодой пары начинает с таких слов, не жди ничего хорошего». Он предпочел увести ее сюда, в парк, наивно полагая, что на свежем воздухе неприятности менее заметны. Достаточно было взглянуть на ее опустившееся лицо, чтобы понять его заблуждение.

Он глубоко вздохнул. Хватит с него недомолвок.

«Вы пришлись мне по душе, а Флору я люблю больше всех на свете. Она мой ребенок. Моя дочка».

Слова, произнесенные двумя днями раньше Марсело де Мендосой, озадачили его и воздвигли между ним и Флорой непреодолимое препятствие.

— Ну, — нетерпеливо спросила она, скрестив на груди руки, — это так трудно?

Он решился:

— Я не могу жениться на тебе, Флора. Не надо… Лицо ее застыло.

— Ты сказал: «Не надо…» — спокойно повторила она. — Могу я знать смысл этого утверждения?

— Мы совершили бы огромную ошибку, в которой впоследствии раскаялись бы.

— Мы? Стало быть, ты влез в мою шкуру, в мои мысли? — Она окинула его печальным взглядом. — Нет, Рикардо. С моей стороны ошибки не будет, не будет и раскаяния. Ты все забыл? Я ведь люблю тебя. Знаю, ты считаешь эти слова пошлыми, но все-таки я люблю тебя. Я это знаю, потому что для меня радость сливаться с тобой, чувствовать, как ты входишь в меня, испытывать дикое желание зачать от тебя ребенка. Я почувствовала это желание, когда ты впервые соединился со мной. Возможно, это чересчур. Но это так. И еще — не посвящай меня в свое душевное состояние. Я не хочу ничего знать о нем, и никогда не хотела.

— Дело не в моем душевном состоянии. Просто я осознал некоторые истины, скрытые до сегодняшнего дня. Речь не идет только о нас двоих. Переменились мои взгляды на жизнь, видение мира. Я утратил свои ценности. Достоинства, приоритеты, желания, амбиции — все, чем я руководствовался, все это разлетелось вдребезги. Остался 9 ни на что не годный корпус от компаса. Я не испытываю никаких угрызений совести. Сожаление — может быть. И главное — я не могу продолжать обманывать.

— Ты никогда не говорил мне о любви. Следовательно, можешь не терзаться тем, что обманывал меня.